Евгения Кайдалова - Ребенок
Иногда я задумываюсь над тем, как женщины выращивали детей века назад, не имея ничего того, что мы сейчас называем элементарными бытовыми удобствами: центральное отопление, плита, горячая вода, уж не говорю об электричестве и высокоразвитой медицине. Как им вообще удавалось выжить после рождения ребенка, а не рухнуть под грузом забот о нем и о хозяйстве? И ведь выживали век за веком! Наверное, потому, что воспринимали ребенка как самое важное дело своей жизни и радовались тому труду, что был с ним связан. Кое-где его так воспринимают и до сих пор. Когда-то у Юры был сослуживец-грузин, живший в Тбилиси, но часто наведывавшийся в Москву в командировки. Когда он первый раз пришел к нам в гости, я стала расспрашивать его о семье (у него была жена и две дочки, ровесницы нашего сына). Меня тогда волновал вопрос Антошиного поступления, и я спросила, какую специальность собираются получать девочки Тенгиза. Он помолчал, а потом деликатно, отдавая дань моему невежеству, ответил: «Софико воспитала их как будущих матерей». Я помню, как поразил меня этот ответ: что такое будущая мать? Вот будущий конструктор – это человек! Летчик-космонавт, кардиохирург, оленевод, укладчица рельсов… Ценность женщины определялась ее профессией, и здесь официальная точка зрения находилась в редком согласии с народной. Домохозяйка (то бишь мать и хранительница очага) была по рангу едва ли не ниже уборщицы.
Должно быть, с точки зрения жены Тенгиза, то, что происходит в воспитании современных девочек, должно казаться несусветным. Родители их всеми силами побуждают получать образование и находить достойную работу (иными словами, становиться человеком), мысль о замужестве к ним приходит самостоятельно, а ребенок «случается». И становится таким же тяжелым случаем, как не привитая в детстве корь у взрослого человека. Ведь мы имеем полное отсутствие иммунитета: знаний, навыков и вообще понимания того, что с тобой, несчастным специалистом женского пола, происходит.
Мне приходит на ум и другое сравнение: яблоня, из которой пытаются вырастить корабельную сосну. Ей обтесывают изящно изогнутый ствол, обрубают раскидистые ветви; но рано или поздно природа берет свое и вызревший богатый урожай ломает неподготовленное к нему дерево. Куда деваться яблокам? Да куда придется! В сад, группу продленного дня… И там они прорастут так, как получится. Сейчас-то я осознаю, что Антон, какой он есть, – это скорее его заслуга, чем моя собственная.
Почему мы не можем нести на себе груз этих яблок? Возможно, потому, что он был не доступен и нашим матерям. Они и так тащили на себе всю послевоенную страну, не имея возможности переложить ее бремя на мужские плечи. А может быть, я и не права: видеть в женщине мать перестал и весь так называемый цивилизованный мир, включая и те страны, что во время Второй мировой сохраняли нейтралитет.
Но я готова вновь пустить свои обрубленные ветви. Сейчас, когда жизнь давно перевалила за половину, начинаешь наконец понимать, в чем состоит твое истинное предназначение. Подарить миру еще одну жизнь! Две жизни, десять жизней… Я должна вырастить этого мальчика за всех тех детей, которым когда-то не дала родиться. Сколько бы у Инны с Антоном ни появилось еще сыновей и дочерей, я буду поднимать их всех! Что за прилив чувств – сама от себя такого не ожидала. Видно, природа все-таки взяла свое: старое дерево все еще способно плодоносить.
Я ушла в свои мысли, а тем временем Илья нашел на земле и потянул в рот какую-то яркую бумажку. Инна резко его одернула. Он обиженно скуксился (не понимает, за что на него налетели, ведь так интересно попробовать на зуб!). Я тут же постаралась отвлечь его внимание, и слезы высохли в одну секунду – уже рассматривает божью коровку. Инна раздраженно смотрит в сторону: у меня получается нейтрализовать ребенка, а у нее – нет. Но она требует от него взрослого поведения: живи самостоятельно и давай жить другим, а я ничего не требую, просто радуюсь, что он у меня есть. К сожалению, или к счастью, это единственно верная тактика с детьми; овладеть же ею можно либо от большой любви, либо от большого опыта.
Сейчас, в мои сорок восемь, у меня есть и то и другое. Я попрошу этого малыша подать своей бабушке ручку и с радостью войду в его детский мир, который кажется моей невестке таким несуразным. Мы с Илюшей не будем ее задерживать – пусть улетает к «большим» делам и «большим» событиям, будем ждать ее к вечеру как желанную гостью. Я подняла ребенка на руки, приговаривая: «Божья коровка, улети на небо, принеси нам хлеба…» – и когда насекомое взлетело с его ладошки, малыш восхищенно замахал руками.
Я чувствую тяжесть яблок на своих ветвях.
XXIII
– Инночка, а почему ты назвала его Ильей?
– Не знаю. Просто имя понравилось.
– Илья Антонович… По-моему, так звали какого-то художника. Ты не помнишь?
– Если вы про Репина, то он был Илья Ефимович.
– Ну, не важно.
Про себя я тихо рассмеялась: внук казался моей свекрови исключительным явлением природы, а отнюдь не элементарным следствием человеческого совокупления.
– Илья Муромец! – нараспев произнесла она с мечтательной поволокой в глазах.
Я не рвалась разделить ее восторг. Сейчас я отдыхала, впервые за последние два года по-настоящему отдыхала от ребенка.
– Илья-пророк…
Так, мы дошли уже до Библии. Скоро начнем вспоминать ранний эпос Гваделупы. Софья Львовна с окрыленным выражением на лице перебирала губами. Она полностью соответствовала той теории имен, которую я для себя выстроила. Мягкий звук зашуршавшей по песку и тихо ушедшей в него волны. Мы сидели на даче, принадлежавшей совместно отцу и дяде Антона. Это был деревенский дом с пристройками, неказистый, но теплый и просторный. По периметру он был опоясан огненным кольцом настурций, фантастически красиво выделявшихся на фоне серой некрашеной древесины. Перед фасадом была разбита роскошная клумба с георгинами, а территория для отдыха была отделена от хозяйственной заборчиком из петуний и душистого горошка. Аромат стоял такой, что трудно было поверить, что находишься на грешной земле. Если это и не рай, то его преддверие.
Я и не знала, что у Антона есть дача; этой поездкой меня как бы окончательно ввели в семейный круг. Дядя и тетя Антона оказались приятными и нелюбопытными людьми, для которых прополка и сбор урожая всецело затмевали мою скромную персону. Их дочь, некрасивая девушка, стойко ждущая своего женского счастья, не отходила от Ильи, купая его в миниатюрном пруду и занимая мячиком, а я впервые за долгое время получила возможность посидеть, подумать, поговорить…
– Инночка, а как называется твоя должность? – отвлекаясь от темы «Ребенок», задала вопрос свекровь. Я ответила. Та с восхищенным удивлением покачала головой:
– Да, в наше время о таком и не слышали. Рекламы ведь не было никакой, разве что: «Пейте морковный сок!» и «Отдыхайте в здравницах Крыма!»
Я от души рассмеялась. Видимо, никакие загранпоездки вкупе с мужем-дипломатом не сумели выковать из этой милой простоватой женщины искушенную светскую львицу. Мыс Софьей Львовной удивительно быстро нашли общий язык, она казалась мне похожей на маму, только с другим лицом. Признаться, в тот день, когда родители Антона должны были вернуться домой из Австрии, я на всякий случай собрала чемодан (уже в третий раз за время пребывания в Москве). И в третий раз судьба дала мне отсрочку: похоже, кто-то наверху действительно не хочет, чтобы я несолоно хлебавши убиралась восвояси, освобождая бесценную столичную площадь для более достойных кандидатур.
Странно, но в эти минуты на даче, когда обстановка идеально располагала к раздумьям, я не пыталась окинуть взглядом пройденный путь. Возможно, я просто боялась увидеть при свете дня те препятствия, через которые прорвалась в кромешной тьме, не задумываясь о том, можно их преодолеть или нет. А возможно, я и не видела нужды заглядывать в прошлое, даже одним глазком. Куда приятнее созерцать результат: через два года после рождения ребенка я возвращаюсь к жизни.
Кому-то из мудрецов принадлежит замечательная фраза о том, что прочувствовать жизнь во всей ее полноте может лишь тот, кто испытал бедность, войну и любовь. Я могу лишь гордиться тем, что в свои двадцать лет, начиная жизнь по новой, имею о ней всеобъемлющую информацию: бедность как отсутствие собственных денег и возможности позволить себе что-то сверх необходимого для меня подходит к концу лишь сейчас, война с четырьмя стенами мною выиграна, а любовь прошла тяжелый путь и пала смертью храбрых. Жизнь прекрасна?..
А еще у меня есть ребенок. Интересно все-таки, что это такое? Я не воспринимаю его как часть себя и уж тем более как часть Антона. Мне вообще трудно считать его человеком, поскольку он живет и ведет себя совершенно не по тем законам, которые приняты во взрослом человеческом обществе (я основываюсь на том, что за одну сотую долю тех причуд, выкрутасов, капризов, беспредельного эгоизма и бесчувствия к чужой боли, которые позволены детям, взрослого человека просто убили бы или по крайней мере изолировали бы от окружающих). Существо, живущее по неведомым канонам того мира, что находится за пределами нашей квартиры, Петровского парка, Москвы, да и всего примитивного школьного глобуса. Диковинное создание, случайно попавшее ко мне в руки, да так там и оставшееся, точно не было ему другого места… Чем оно занято сейчас? Некрасивую девушку, игравшую с ним в мяч, сменил Антон, вышедший из дома с полной миской мытой черной смородины. Оба сели на лужайке в отдалении от нас, и Илья восхищенно хватал казавшиеся ему самыми крупными ягоды и восклицал «го» («много»).