Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

— Ну и дела, прости господи! — воскликнул мистер Бантинг, сдвинув назад котелок, отчего у него на лбу обнаружилась красная полоска, обозначавшая обычное местоположение этого предмета, и тут же надвинув его обратно.

— Мне очень хочется поступить во вспомогательный транспортный корпус, — сказала Джули.

— Ты сиди в своем бюро, — ответил мистер Бантинг твердо. Он был против того, чтобы молодые девицы уходили из дому и жили в лагерях, по причинам, которые не считал уместным обсуждать с такой девчонкой, как Джули. По правде говоря, ему не нравилась и ее служба в бюро снабжения, но там опасность была совсем другого рода: бюро помещалось рядом с заводом, изготовлявшим бомбы. Он очень встревожился, когда узнал об этом.

Однако магазин Брокли ждал его, тяжелый, массивный, на вид почти такой же, как в то утро, сорок пять лет тому назад, когда он пришел сюда просить место рассыльного. Окружающие здания изменились до полной неузнаваемости, но торговый дом Брокли претерпел лишь самые незначительные изменения. Он сохранил солидный, внушительный облик памятника викторианской эпохи, его фасад говорил о положительности, о прочности и о том, что фунт здесь всегда равен двадцати шиллингам. Однако под напором войны пошатнулись старые традиции фирмы Брокли, требовавшие прежде всего высокого качества. И это наполняло грустью сердце мистера Бантинга. Прежнего качества товаров уже не вернешь. Оно уже после прошлой войны не вернулось. Часто ли попадает вам теперь в руки кусок настоящей кожи? С той поры, когда он из мальчика на побегушках превратился в приказчика, товары с каждым днем становились все менее и менее добротными. Нынешние молодые приказчики разинули бы рот от удивления, попадись им товар такого сорта, каким ему приходилось торговать в те годы.

Но Брокли все же попрежнему был Брокли —последний оплот старинных торговых традиций, хотя для людей, помнивших, как мистер Бантинг, прежние времена, качество стало понятием относительным.

Повидимому, все пассажиры в поезде, за исключением мистера Бантинга, состояли в той или иной добровольной организации. Большинство были членами отрядов гражданской обороны; они обучались стрельбе и бросанию ручных гранат и методически готовились к истреблению каждого немца, который вздумай бы ступить на английскую землю. В известном смысле они казались мистеру Бантингу даже более грозной силой, чем молодые солдаты; те беспечно шли в бой, выполнял приказ, но разве они знали по-настоящему, что такое родина, эти мальчики? А эти пожилые люди с мрачной решимостью готовились защищать все то, что, они любили и берегли всю жизнь, и они не отступят. Они будут убивать без пощады.

Но и они были молоды, по сравнению с мистером Бантингом, не старше пятидесяти лет. А ему перевалило за шестьдесят, и хотя мистер Ролло согласился записать его, но только как «резерв». Куда же ему еще записаться?

Да, это вопрос. Он задумался над пачкой нераспечатанных писем, и до его слуха донеслось дребезжание дверной ручки его закутка, шуршание тряпки и чье-то мурлыканье — звуки, которые можно было объяснить лишь недавним вторжением в магазин Брокли женщин-уборщиц.

— Незачем начищать эту ручку, — оказал он, открывая дверь и адресуя свои слова к маленькой энергичной фигурке в чепце и фартуке, — совершенно ни к чему.

— Ничего, ничего, мистер Бантинг. Я люблю, чтобы вещи так и сверкали. Веселей глядеть.

Заметив удивление, явственно отразившееся на лице мистера Бантинга, когда она назвала его по имени, обладательница чепчика и фартука заявила тоном радостной доверчивости:

— Я миссис Масгрэйв. Мать Чарли, знаете?

— Вот как? — сказал мистер Бантинг, недоумевая, кто такой этот Чарли. Не тот ли Чарли из подвального склада? Мальчик, в котором он пытался пробудить честолюбие.

— Да, он самый. Он сейчас в армии.

— Вот как? — повторил мистер Бантинг и, давая понять, что занят, принялся распечатывать конверт. Он уже предчувствовал, что эта маленькая быстроглазая женщина, будет теперь каждое утро донимать его разговорами.

— Он служит в пехоте.

— Так, так. Только не трите больше ручку, ужасно гремит.

— Сейчас, одну минутку, — успокоила его миссис Масгрэйв, и ручка загремела еще пуще. Мистер Бантинг ждал, терпеливо снося и эту второстепенную неприятность, порожденную войной.

Когда уборщица ушла, он вздохнул и, высунув голову за перегородку, окинул взглядом свой отдел, подсчитывая личный состав. Да, народу осталось маловато, но старик Тернер был здесь. Тернер ожидал этих утренних перекличек и, заметив устремленный на него взгляд начальника, торопился отвесить неуклюжий, заискивающий поклон. Он никогда не опаздывал на работу; это был один из широко рекламируемых им принципов — в положенный час являться, в положенный час уходить. Взгляд его водянистых глаз каждое утро напоминал мистеру Бантингу об этой его единственной неоспоримой заслуге.

Если торговля сейчас и начала оживляться, все же она, была сопряжена с большими трудностями. В первые месяцы войны было много товаров и никакого спроса, а теперь был спрос и не было товаров. Многие товары, типичные предметы мирного времени — мороженицы, жаровни для гренков, всякого рода глупейшие новинки, которые приходилось демонстрировать покупателям, — были теперь убраны, и, что скрывать, мистер Бантинг с великой радостью наблюдал их исчезновение. Но и другие, более существенные, предметы, необходимые при постройке домов, безнадежно залеживались; кронштейны, водопроводные трубы, все строительные материалы были теперь ни к чему, ибо постройка домов прекратилась. Только теперь стало очевидным, как много на свете ненужных вещей.

Но если вам требовался предмет первой необходимости, вы никак не могли его достать. Уоткинскую печь, например, нельзя было купить ни за какие деньги. Один клиент из Элджина заказал уоткинские печи уже несколько недель назад и так часто напоминал об этом, что мистера Бантинга передергивало при одном взгляде на его письма.

Было время, когда при виде телеграммы у него замирало сердце, но теперь они приходили ежедневно. Его закуток сделался местом слияния двух потоков телеграфных сообщений: от заказчиков, требовавших товар, и от поставщиков, уверявших, что сдать товар невозможно. Мистер Бантинг был зажат между этими непримиримыми противоречиями. Он встречал каждую телеграмму гневными возгласами и таким свирепым взглядом, что любой мальчишка-рассыльный, кроме рассыльного Бикертона, умер бы от страха.

Дни мистера Бантинга слагались из ряда мелких катастроф, которые он преодолевал путем срочных телефонных звонков и консультаций с директором, а также путем внезапных налетов и наскоков на персонал; эти вспышки активности сменялись периодами безделья, во время которых его приказчики обнаруживали явную склонность к расхлябанности. Никогда еще не приходилось ему иметь дело с таким жалким сбродом, как эти новые приказчики. Казалось, у них могло бы хватить соображения хоть на то, чтобы держать на прилавках кое-какие товары и делать вид, что они чем-то заняты, на случай, если заглянет мистер Бикертон. Заведующему отделом не совсем удобно давать своим подчиненным советы такого рода, но сам он, когда был приказчиком, поступал именно так. Но нет, где там: после того как они, подгоняемые мистером Бантингом, обливаясь потом, заканчивали упаковку и отправку срочного заказа, они тотчас делали передышку. Они делали ее совершенно открыто и недвусмысленно, как косцы, отдыхающие в жаркий полдень в тени изгороди. Когда голова мистера Бантинга появлялась над перегородкой, они смущенно выпрямлялись, всем своим видом давая понять, что им решительно нечего делать, — извечное заблуждение всех приказчиков скобяных отделов. Мистер Бантинг знал по опыту, что как раз в такие моменты следовало ожидать появления хозяина, чей взгляд тут же замечал какое-нибудь мелкое упущение. Так было при старом Джоне, так было и при мистере Бикертоне. А в те минуты, когда служащие бывали заняты делом, начальство никогда не появлялось.

Мистер Бантинг был особенно суров по утрам и лишь слегка смягчался после завтрака. Правду сказать, он сильно уставал, и пищеварение у него разладилось. Он все чаще и чаще прибегал к содовым лепешкам и прейскуранту, который был для него такой же маскировкой своего безделья, как для сообразительного приказчика разложенные на прилавке товары. Перелистывая страницу за страницей, он давал отдых своим ногам и своей совести, ибо разве можно упрекнуть заведующего за то, что его подчиненные пользуются моментом, когда он занят исполнением своих прямых обязанностей.

В одну из таких минут он услышал легкие шаги и, приоткрыв дверь закутка, увидел пожилую леди. Иначе как «леди» ее назвать было нельзя — мистер Бантинг обладал тонким чутьем во всем, что касалось качества.