Роберт Гринвуд - Мистер Бантинг в дни мира и в дни войны

В одну из таких минут он услышал легкие шаги и, приоткрыв дверь закутка, увидел пожилую леди. Иначе как «леди» ее назвать было нельзя — мистер Бантинг обладал тонким чутьем во всем, что касалось качества.

У нее было маленькое миловидное лицо и седеющие волосы; она растерянно остановилась в дверях и, увидев мистера Бантинга, сразу с тем безошибочным чутьем, которое подсказывает робким женщинам, у кого они найдут помощь, обратилась к нему.

— Не скажете ли вы мне, как пройти в кабинет к моему мужу?

Мистер Бантинг почтительно склонил голову.

— Я миссис Бикертон.

— Да, — произнес он, и на его лице отразился живейший интерес; он преисполнился галантности: он не только укажет ей путь, он сам ее проводит. Но в эту высокоторжественную минуту с улицы в магазин вошел Тернер с номером «Стандарта», торчащим на четыре дюйма из-за отворота его пиджака. Он направился прямо к прилавку, с самым вызывающим видом во всю ширь разложил на нем газету и уткнулся в нее носом.

При виде такого вопиющего нарушения дисциплины, совершенного к тому же в столь неподходящий момент, мистер Бантинг рванулся было к Тернеру, но затем, передумав, направился вверх по лестнице. Но он был чрезвычайно озабочен. Ему не сразу удавалось справиться с дверными ручками. Он спотыкался о ступеньки и всеми своим видом выдавал свое душевное волнение. Он принял происшедший внизу инцидент очень близко к сердцу: это компрометировало его как заведующего отделом, и хотя мистер Бантинг обычно не придавал большого значения своему высокому званию, но в известных случаях умел поддержать свое достоинство. Кроме того, никогда нельзя знать, что может взбрести на ум женщине, не сочтет ли она супружеским долгом сообщить мужу о некоторых наблюденных ею фактах.

Когда он вернулся в отдел, челюсти у него были стиснуты, губы сжаты. Никогда, с тех пор как он заведует отделом, не случалось у него подобного, да еще в столь неудачный момент. Чтобы приказчик занимался чтением газет за прилавком, без всякого стеснения размахивая этой газетой на: глазах у всех, на глазах у самого заведующего! Ну, он сам виноват. Сколько уже раз собирался он предостеречь Тернера, да все откладывал по слабости характера, — не хотелось поднимать шум. Но теперь откладывать больше нельзя, ни на секунду. Он зашагал еще быстрей, словно спеша наверстать упущенное.

Вот он, Тернер, — так и прилип к развернутому на прилавке газетному листу, позабыв все на свете, кроме военных известий. Мистер Бантинг не подошел к нему, а ринулся на него, словно коршун на добычу. Он выхватил газету из рук Тернера, и с пылающими щеками яростно смял ее, превратив в бесформенный комок.

Тернер устремил, на него растерянный взгляд, как человек, крепко уснувший и грубо поднятый с постели; его водянистые глаза мигали, кадык дрожал. Но все это тщедушие не могло уже смягчить праведный гнев мистера Бантинга.

— Что это за безобразие! Рехнулись вы, что ли? Вы знаете, где вы находитесь?

Тернер не ответил, только отшатнулся, словно от невидимого удара, и ухватился за край прилавка, ища опоры.

— Не можете подождать со своей газетой, пока домой придете? — и все повышая голос: — Не можете, я вас спрашиваю?

Тернер молчал. Он смотрел на мистера Бантинга отсутствующим взглядом, словно видел его сквозь пелену тумана. Но мистер Бантинг видел его вполне отчетливо и не скрывал своего презрения.

— Какой вообще от вас толк? Вечно вы все путаете. Дела своего не знаете. А вот читать газеты... — Он снова повысил голос, взбешенный бессмысленным выражением лица Тернера: — Что вы, собственно, думаете, а?

Мистер Бантинг задыхался, но Тернер не отвечал ничего, во всяком случае ничего внятного, хотя губы его шевелились. Нагнувшись к нему, мистер Бантинг уловил только: «Бэджер».

— «Бэджер»? — воскликнул он вне себя. — «Бэджер»! О чем вы говорите? Совсем спятили?

— Эсминец «Бэджер», — хрипло повторил Тернер. — На нем мой сын. Сегодня в газетах.

Мистер Бантинг застыл на месте; он чувствовал, как после пережитой вспышки кровь стучит у него в висках, казалось, среди полной тишины раздаются громкие удары по наковальне. На несколько секунд он точно оцепенел, затем снова увидел перед собой Тернера, увидел его бесцветные глаза, еще более водянистые, чем обычно, дрожащие губы, шевелившиеся беззвучно, как извивающаяся в воде рыба. Мистер Бантинг нагнулся, поднял с пола смятую газету и расправил ее на прилавке. Теперь ему было все равно, если кто это и увидит.

Тернер показал пальцем: — Вот посмотрите, мистер Бантинг. Судно затонуло, и...

Мистер Бантинг, ничего не видя, наклонился над газетой. Щеки у него пылали. Стыд, раскаяние, чувство содеянной несправедливости терзали его. Он не смел взглянуть Тернеру в лицо, да этого и не потребовалось, ибо секунду спустя он услышал, как Тернер, словно пустой мешок, свалился за прилавок.

Кто-то помог ему усадить Тернера на стул, после чего он послал рассыльного в кафе Мак-Эндрью за горячим чаем. Потом он еще несколько минут бесцельно торчал около приказчиков, хлопотавших вокруг бесчувственного Тернера.

Позже он сидел в своем закутке, чувствуя себя глубоко несчастным. Сколько раз смотрел он сквозь пальцы на разные непорядки: то ему не хотелось поднимать шум, то казалось проще сделать вид, что он ничего не замечает, то находилась какая-нибудь другая, столь же малоуважительная причина. А вот сейчас, когда нужно было проявить снисходительность, он разорался и взъерепенился, и — что тут скрывать — ему даже приятно было, что он мог покричать на Тернера, мог проявить свою власть, в то время как ему следовало бы просто выказать немножко сердечной доброты. Мистер Бантинг мало что так ценил, как сердечную доброту; это лучше, чем остроумие и воспитанность и все остальное, приобретенное искусственным путем, — это неподдельное человеческое чувство, таящееся в глубине души. А ему-то этого основного, человеческого, и нехватило, да еще во время войны.

Напрасно другой половиной своего сознания он убеждал себя, что никак не мог знать, что написано в газете. Это не оправдание: он знал, что у Тернера сын на эсминце, и знал также, что Тернер один из тех, кого Кордер называет «нищими духом». Да, он знал достаточно, чтобы вести себя иначе.

Все эти беспорядочные мысли проносились в его мозгу, пока он, присмиревший и пристыженный, сидел, опершись локтями о письменный стол, покусывая костяшки пальцев, терзаемый угрызениями совести. Ибо да обладал чувствительной совестью и тем, что называется «принципами». Он не смог бы объяснить, в чем они заключались, но они вкоренились в нем глубоко и прочно.

Сидя так в своем закутке, он дал себе торжественную клятву никогда не забывать о том, что если люди ведут себя странно и доставляют нам неприятности, то, может быть, это потому, что они переживают личное горе, причиненное войной. Это безмолвное и неясно сформулированное решение приободрило его. — Упал — так вставай, — пробормотал он, — Побит — дерись лучше. Вот как нужно. Какой толк сидеть и терзаться? — Он взялся за свои бумаги.

Мистер Бикертон недавно распорядился произвести инвентаризацию, желая выяснить, в, какой мере фирма может расширять свои ресурсы для выполнения заказов организаций противовоздушной обороны. Это распоряжение доставляло всем уйму хлопот, и притом совершенно лишних, по мнению мистера Бантинга. Инвентарь своего отдела он мог с таким же успехом проверить по отчетам. В душу его закрадывалось подозрение, что мистер Бикертон точно так же выискивает работу для заведующих, как те выискивают ее для приказчиков.

И вот он; сидел, складывая бесконечные столбцы цифр, карабкаясь по ним, как каменщик с грузом кирпичей, по строительным лесам, чувствуя, что у него все сильнее кружится голова, по мере того как он забирается все выше. Он разложил перед собой листы с записью итогов, тщательно вписал полученные суммы в положенные графы, то и дело теряя промокашку, исчезавшую под грудой бумаг, и принялся сверять итоги; и всякий раз, как итоги не сходились, он сердито ощетинивался и с укором взирал на непокорные цифры, словно обвиняя их в том, что они самовольно покинули свои места. Нельзя сказать, чтобы эта работа была ему по душе, но она поглощала все его внимание и отвлекала от мыслей о Тернере.

Голос Кордера, спокойный и настойчивый, прозвучал внезапно над самым его ухом:

— Тревога, Джордж. Все ушли в подвал. А ты что ж, не слышал, что ли?

— Что такое? Тревога?

— Скорее в катакомбы, — сказал Кордер, знаком приглашая мистера Бантинга следовать за ним.

Мистер Бантинг вышел в опустевший отдел. Все приказчики уже спустились вниз; в отделе ковров тоже было пусто. Должно быть, кто-то заметил отсутствие мистера Бантинга, и Кордер вернулся за ним.

— Странно! Как это я ничего не слышал! — удивленно восклицал мистер Бантинг, спускаясь вслед за Кордером по лестнице. То, что он ухитрился проворонить сирену, занимало его сейчас больше всего.