Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина
— Добрый вечер, Крамер, — сказал Патрик, — какой сюрприз!
Крамер не обратил на него ни малейшего внимания. Он поднял руку, правой рукой отодвинул рукав своего пальто, но посмотрел не на часы, а на Франциску:
— Семь часов. Почему вы не в «Квадри»?
Это был уже слишком откровенный террор, Крамер, или Машина допросов, Франциска даже попыталась засмеяться, но напряжение восстановил Патрик, страх Патрика, который словно растекался по крышке стола из тикового дерева, ручей страха, лужа слов.
— Это я задержал даму, — услышала она его голос, — она уже собиралась к вам.
Франциска все еще сидела на скамье, она бегло взглянула на Патрика, чьи слова окружали ее и Крамера жужжанием, словно стая мух, отвратительная стая, этот негодяй, этот трусливый пес, здесь сейчас существуют только Крамер и я, она чувствовала, что она одна, наедине с Крамером. Или я чего-то не услышала, не услышала того, чего Патрик не сказал? Ведь не может быть, чтобы он так откровенно предал меня?
Крамер по-прежнему не обращал на Патрика никакого внимания.
— Сегодня утром я сделал ставку на пассаж, — сказал он Франциске, — и вы пришли. — Он произнес это без издевки, почти равнодушно, он просто констатировал, вел воображаемый протокол. — Сегодня с середины дня мне уже не нужно было поручать кому-либо следить за вами, следить надо было за катером О’Мэлли. — Он сделал движение головой в сторону Патрика. — Ваши отношения еще не были закончены, мне это было ясно. При таких обстоятельствах, как я высчитал, катер покажется вам наилучшим шансом удрать.
Он посмотрел на нее сверху вниз.
— Просто невероятный шанс, — спросил он, — не так ли? Слишком прекрасный, чтобы быть реальным. — Он вдруг превратился в этакого покачивающего головой добродушного чиновника, благосклонного убийцу, который поучает ребенка: — Заметьте себе на будущее — таких шансов вообще не бывает.
— Для какого будущего? — спросила Франциска. — Того, которое вы мне уготовили?
Она вдруг почувствовала, как жарко в каюте и что она все еще сидит в пальто, но теперь уже нет смысла его снимать, никакого отплытия не будет, мне придется сейчас встать и уйти вместе с Крамером, она посмотрела на стакан виски, из которого выпила совсем мало, кубик льда растаял, возможно, несколько выпитых капель разогрели меня, не буду больше пить.
— Хотите глоток виски? — спросил Патрик, обращаясь к Крамеру. — Давайте поговорим спокойно!
Снова этот противный рой мух, он хочет сохранить лицо, он изображает вдруг разумного человека, ясную голову он якобы пытается соблюсти разумную меру, демонстрирует английский здравый смысл.
— Не люблю я вашу английскую сивуху, — сказал Крамер. — А что касается ваших спокойных разговоров, то вы уже все выложили Кварини из Интерпола.
— Это не сивуха, — сказал Патрик, — это старый особый виски фирмы О’Мэлли.
Теперь она посмотрела на него более внимательно, внезапно у нее возникло впечатление, что он затевает какую-то игру, но ей было непонятно, задела ли его информированность Крамера.
— Вот именно, — сказал он. — Я разговаривал с Кварини. И потому решил кончать эту историю. Мы уезжаем, Крамер, я и эта дама.
Крамер вдруг сел на стул, стоявший у узкой стороны стола, так что он оказался между Франциской и Патриком.
— Чертовски жарко здесь, — сказал он и отер пот со лба. — Теперь можете наконец угостить меня вашим знаменитым пивом, О’Мэлли, о котором вы мне все уши прожужжали.
Патрик кивнул, уже направившись в кухню, но Крамер движением руки остановил его.
— Не пойдет, — сказал он задумчиво, словно всерьез взвешивал сказанное Патриком; он устал, усталость сочится из его бесформенного пальто, он усталый палач и альбинос, он так же устал, как и я. — Вы можете убираться, — услышала она его слова, — но без нее. Вас я не боюсь, О’Мэлли. А вот она, она не даст мне скрыться. Я знаю этот тип.
Она увидела его потный лоб, он потеет, оказывается, не только во время еды, но здесь действительно адская жара, к тому же мы оба в пальто, Крамер и я, потому что сейчас нам придется уйти вдвоем.
— Вы хотите меня только убить, — сказал Крамер Патрику, — но этого хотели уже многие, и были среди них такие, что я подумывал, уж не сделают ли они этого на самом деле. — Он поднял палец и показал на Франциску, продолжая смотреть на Патрика. — Но вот она, — сказал Крамер, — она вовсе не собирается меня убивать. Она хочет со мной покончить. — На его лице появилось подобие ухмылки. — Она хочет, чтобы я, как какой-то маленький убийца, оказался перед судом, она хочет публичного доказательства, что я всего-навсего заурядный убийца, какой-то уголовник, потому что только тогда меня можно вытравить из памяти людей, если доказать, что я уголовник, просто уголовник, больной, которому можно вынести приговор или отправить на принудительное лечение. Вот чего она хочет. Я в ней не ошибаюсь.
— Возможно, вы и правы, — сказал Патрик. — Но и она сдалась. Я гарантирую это.
Он вышел, и Франциска услышала, как он на кухне открывает дверцу холодильника, как звенят вынимаемые им стаканы. Она подняла глаза и посмотрела на Крамера, их взгляды сомкнулись, два решительных усталых человека, которые как бы мерялись силами, потом утихли и поняли, кто они есть: смертельные враги, которые встретились, смертельные враги, которые договорились, ледяные от ненависти в адски жаркой каюте дьявольского ангела; это был усталый заговор смертельных врагов.
Патрик вернулся, держа в руке бутылку с пивом и стакан, из кармана он вытащил маленькую открывалку и снял крышечку с бутылки, из которой вырвалось легкое облачко. Франциска увидела жадность на лице Крамера, потоки пота на его лбу, интересно, будет ли он потом снова чихать, проявится ли его желудочный насморк?
— «It tastes so clean, it tastes so cool, O’Malleys beer from Liverpool» — сказал Патрик. Он замолчал, наполняя стакан. — Стихи — мои, Крамер, они здорово увеличили продажу отцовского пива.
Он протянул стакан Крамеру. Но Крамер не торопился. Он посмотрел на Патрика и спросил:
— Ведь я не тривиальный убийца, О’Мэлли, верно? — почти прошептал он.
— Нет, — ответил Патрик. — Вы воплощение зла.
Франциска с отвращением смотрела на узор, образовавшийся на запотевшем стекле; Крамер поднес стакан к губам и стал пить. Тут ее отвлекло странное поведение Патрика; она увидела, как он, порывшись в правом кармане брюк, вытащил оттуда что-то, это была золотая пуговица, он положил ее на стол, и теперь пуговица лежала на столе, напоминая глаз, злой золотой глаз; в этот момент стул, на котором сидел Крамер, упал, белая картонная маска соскользнула вниз, оказавшись почти на уровне стола; маленькие красноватые глаза выпучились, взгляд полный муки, скользнул по столу из тикового дерева; большой, красный, вделанный в маску рот открылся, пытаясь выдавить обратно выпитое, но выпуская лишь пузырьки пивной пены, вокруг раскрытых губ образовался пенный венок, потом он опустился куда-то за край стола, белая маска исчезла, а стакан медленно покатился по полу каюты.
Франциска встала, не стремительно, а почти осторожно, отошла от стола, увидела Крамера лежащим на полу — он лежал на животе, лицом упершись в пол, возле опрокинутого стула — и потом наконец затихла.
— Джованна сначала не хотела мне ее возвращать, — услышала она голос Патрика. Франциска посмотрела на него; он взял пуговицу и снова положил ее в карман брюк. Он спокойно сидел на стуле.
— Стрихнин, — объяснил он. Выражение его лица при этом не изменилось. — Иными словами: доза крысиного яда. Эту штуку можно купить везде. Я приготовил и бутылку виски. Но сам с собой заключил пари, что все получится именно с пивом. Я слишком часто видел, как Крамер требует пива.
Он говорил так, словно осуществлял деловую демонстрацию на фоне холодного торжества; его лицо оставалось неподвижным, только по голосу было заметно, что он наслаждается своей холодностью.
— Он мертв? — спросила Франциска. — Действительно мертв?
— На вес сто процентов, — ответил Патрик. — Мир его праху. Или вернее: утопленнику. Когда мы окажемся в Адриатике, я положу ему в карманы пару хороших камней и выброшу за борт. Его никогда не найдут, и никто о нем и не вспомнит.
Он молча встал со стула. Тело Крамера мешало ему подойти к ней совсем близко.
— Ну? — спросил он, не скрывая торжества. — Это было совершенное убийство? Я упустил момент? Я не хотел делать «ничего в этом плане»? Я неудачник? — Когда он произносил последние слова, в его голосе звучала ненависть, если Франциска не ошибалась.
Она взяла свою сумочку со скамьи, на которой та лежала.
— Если бы я только знала, — сказала она, — зачем я вам понадобилась! Я все еще этого не понимаю. Я просто не в состоянии найти объяснение.
