Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина
— Я велел Джованне вернуть мне пуговицу, — сказал Патрик. — При случае вы сможете ее пришить, если захотите.
Казалось, словно по мановению волшебной палочки, он вдруг снова превратился в маленького дьявола, в насмешливого, умеющего читать чужие мысли ангела, с которым она познакомилась позавчера ночью. Я определенно ошибаюсь, он вовсе не пытается своей игрой скрыть смущение, не прикрывает камуфляжем шарма свое отчаяние, он вообще не смущен и не испытывает угрызений совести, странно, но он играет в игру, которую я не понимаю.
Несколько капель ледяного виски словно растаяли на ее языке; через какое-то время она почувствовала, как они согревают ее желудок, снимая легкую судорогу, которую она еще чувствовала.
— Поехали прямо сейчас? — спросила она. — Пожалуйста, давайте поедем прямо сейчас!
— Я жду бумаги из порта, — сказал он, — посыльный должен принести их не позднее чем через четверть часа. — Он улыбнулся. — Покинуть гавань не так просто, как вы себе представляете. И к тому же я ждал вас к семи часам.
Он налил себе полный стакан виски, сел.
— Кстати, Джованна считает, что у вас будет ребенок, — сказал он. — Она говорит так, словно абсолютно уверена в этом.
У нее не было ни малейшего желания обсуждать эту тему с ним, с этим маленьким педиком, он сделал мне предложение, очень похожее на предложение руки и сердца, и он спасает меня от Крамера, но я не приму его предложения, и будет ли у меня ребенок, его не касается; если у меня будет ребенок, я буду одна со своим ребенком.
— У меня сегодня был длинный разговор с Крамером, — сказала она. — Или, точнее говоря: он долгое время не мог замолчать, не мог остановиться, а я слушала.
— Я так и думал, что он станет вас преследовать.
— С семи часов он будет ждать меня в кафе «Квадри».
— Вот как, — сказал он, явно заинтересовавшись, — через четверть часа.
— Да, он хочет мне помочь. У него есть место для меня, работа. Все вокруг хотят мне помочь.
— Не сердитесь, Франциска, — сказал он, — я все исправлю, кроме того я вовсе не хочу вам помочь. Я действительно ищу спутницу, которая будет сопровождать меня в путешествии.
На нем был темно-синий пуловер, который носят моряки и брюки цвета хаки, значит вот как одеваются, отправляясь в морское путешествие, надеюсь, у него найдется что-то и для меня, одежда для большой морской поездки.
— Хорошо, что вы отказались от мысли отомстить Крамеру, — сказала она.
Он как раз хотел отхлебнуть виски, но поставил стакан обратно на стол.
— Кто говорит, что я отказался? — спросил он.
Франциска посмотрела на него, сидящего на противоположной стороне стола; снова у него этот взгляд, как тогда в «Павоне», взгляд из-за цинний, злой взгляд и способный испепелить все, но такой взгляд бывает у него только тогда, когда нет Крамера, когда Крамер откручивает ему пуговицы, он опускает глаза, он смотрит в пол, он немножко играет своим взглядом, может, он тренируется перед зеркалом; она подавила желание передать ему то, что говорил Крамер, «Он хочет убить меня, — сказал тогда Крамер, — но он этого никогда не сделает»; вместо этого она вдруг заявила:
— Я уже давно хотела вам сказать, что вы не имеете права мстить Крамеру. Ведь предателем были вы. А Крамер был лишь медиумом вашего предательства.
— Ах, — насмешливо сказал он, — вы умная дама.
Сзади него находился иллюминатор, круглый вырез ночи, в котором мерцала лампа, одна из множества ламп на Большом канале. Франциска чувствовала легкое движение катера.
— Полагаете, я об этом не размышлял? — спросил Патрик. И ожесточенно добавил: — Конечно, никогда не бывает виноватым зло, вынудившее нас поступить так, как мы поступили. Мы, только мы одни, несем всю вину. Только наша совесть несет всю ответственность. Совесть — замечательная тема для всех умных высоконравственных дам во всем мире. Пока можно болтать о совести, нет необходимости глядеть в глаза злу.
— Я вовсе не хотела упрекать вас, Патрик, — сказала Франциска. — Вы правы, мы мало знаем о природе зла. Но одно я знаю о дьяволе: что он невиновен.
— А я знаю другое, — сказал он, быстро и словно не сознавая, что говорит. — что его надо уничтожить.
Она почувствовала его одержимость; он сидел, обхватив рукой стакан с виски; но почему тогда он уезжает, если хочет уничтожить дьявола, инкарнацию дьявола, которая зовется Крамер, но она увидела, как расслабилась его рука, все это приходит и уходит у него, как спазмы, что-то вроде эпилепсии, Крамер убил его, я все понимаю, Крамер для него все, его судьба и его «идефикс», а я вздумала проповедовать мораль, глупую мораль, что-то о правде, но и правда может быть глупой; а ведь у него тоже наверняка бывают минуты усталости, отчаяния, внезапного понимания бессмысленности его «идефикс» — убить старого беззубого дьявола, состарившегося палача-альбинос а; и его наверняка в конце концов охватывает желание уехать. Как оно охватило меня, в пятницу, в Милане, в «Биффи», когда я сидела за столиком напротив Герберта и внезапно почувствовала, что бороться с Гербертом стало бессмысленно. Наверное, чрезвычайные решения возникают в момент полного разочарования и отчаяния.
— Вы помните, что в субботу, в «Павоне», я сидел с одним человеком? — спросил Патрик.
Франциска кивнула.
— Этот человек — сотрудник итальянского отделения Интерпола, — сказал он. — Я донес ему на Крамера.
Она напряженно слушала.
— Значит, вы уже отказались отличной акции против Крамера? — спросила она.
— Да, — сказал он. — Но у меня ничего не вышло.
Отвечая на ее немой вопрос, он сказал:
— Этот человек был со мной весьма откровенен. — Он сделал паузу, помолчал. — То есть поначалу он не был откровенен. Сначала он вилял, говорил, что надо точно проверить идентичность Крамера, а это может продлиться много недель. В конце концов я все поставил на карту и рассказал, что сделал со мной Крамер. Это избавило чиновника от необходимости вообще считаться со мной, — Патрик снова замолчал. — Понимаете, — продолжил он после паузы, — когда он выяснил, что я стал предателем и последним среди людей, которые могли бы свидетельствовать против Крамера, он окончательно утратил всякие стеснения и рассказал мне, что они, конечно же, знают о Крамере. Именно этого я и добивался.
Франциска наблюдала, как свет в иллюминаторе, фонарь над Большим каналом, слегка перемещается вместе с легкими движениями лодки, в колеблющемся овале то сдвигается, то возвращается на свое место.
— Коротко и ясно: люди, стоящие за Крамером, слишком сильны, настолько сильны, что итальянские инстанции имеют указание ничего не сообщать немецким учреждениям, ведущим розыск, ничего, даже намека на намек. Арест Крамера привел бы в Италии к неслыханному скандалу.
— Крамер вовсе не делает из этого секрета, — сказала Франциска.
— В ответ на очень настоятельные требования немецкой стороны о выдаче Крамера его пришлось бы, конечно, депортировать в Германию. Но при этом было бы заранее оговорено, что все, что касается итальянских дел, на этом процессе не должно всплывать. И конечно, переговоры столь щекотливого свойства потребовали бы большого времени. Чиновники в своей стихии. Разговоры о трагически заблудшем, но все же бывшем коллеге. Я излагаю то, что мне сообщил господин из Интерпола. Тон его был потрясающий, должен вам признаться, корректно-ледяной, ну, сами знаете, как разговаривают с предателями. Фаланга чиновников, держащихся на холодной дистанции, когда речь идет о том, как проучить маленького мошенника и доносчика вроде меня, а Крамер, несомненно, для них свой, жертва времени и обстоятельств, в то время как я… впрочем, хватит об этом. Он даже дал мне понять, что, если бы Крамеру удалось скрыться, они ничего не смогли бы предпринять. Я чувствовал, что, пока он говорит со мной, он уже обдумывает, каким способом передать подходящий совет тем, кто стоит за Крамером.
Патрик рассказывал все это тихим ироничным голосом. Он закурил сигарету, потом сообразил что-то и протянул пачку Франциске, но она покачала головой.
— Вы знаете, как будет выглядеть результат моих попыток? Возможно, я смогу считать своей заслугой освобождение Венеции от Крамера. Здесь его заменят. Но его получит Неаполь, или Буэнос-Айрес, или Александрия.
— Бросьте это дело, Патрик, — сказала Франциска. — Вы же видите, что к вашей истории все это уже не имеет отношения.
Он не слушал ее, ей показалось, что он нервничает, но это впечатление улетучилось, когда он снова заговорил:
— Наша беседа с чиновником из Интерпола уже закончилась, когда вы пришли в «Павоне». Кстати, вы выглядели великолепно, Франциска. Когда вы вошли, вы мгновенно стали событием; вы, возможно, этого не заметили, но ваше появление, можете мне поверить, было замечено. Единственный, кто заметил больше, чем другие, был я.
