Альфред Андерш - Занзибар, или Последняя причина
Он молча встал со стула. Тело Крамера мешало ему подойти к ней совсем близко.
— Ну? — спросил он, не скрывая торжества. — Это было совершенное убийство? Я упустил момент? Я не хотел делать «ничего в этом плане»? Я неудачник? — Когда он произносил последние слова, в его голосе звучала ненависть, если Франциска не ошибалась.
Она взяла свою сумочку со скамьи, на которой та лежала.
— Если бы я только знала, — сказала она, — зачем я вам понадобилась! Я все еще этого не понимаю. Я просто не в состоянии найти объяснение.
— Я хотел иметь свидетельницу, — ответил он. — Я ведь вам уже сказал.
— Но это не вся правда, — сказала Франциска.
— Верно, — сказал Патрик. — Это не вся правда, правда состоит в том, что когда я вас увидел, когда пошел за вами, когда подслушал ваш разговор с портье в «Павоне», у меня было видение. Позднее я узнал, что вы немка, выяснил, в каком положении вы находитесь. Я познакомился с вами и сразу понял, что именно вы доставите мне Крамера, доставите сюда, в мою каюту. Вы восхитительная женщина, Франциска, такая серьезная, такая последовательная, я знал, что вам удастся то, что никак не удавалось мне: быть принятой всерьез Крамером. Я для него был всего лишь надоедливым насекомым, которое он почти не замечал, но, увидев вас, сразу смекнул, что дело принимает серьезный оборот. И я знал, что он будет преследовать вас, преследовать до конца света или до моей каюты. Мой расчет оказался верным. Вы были для меня приманкой, Франциска, прекрасной подсадной уткой.
Содрогаясь, она прижала к себе свою сумочку.
— Значит, виновата в этом я? — спросила Франциска.
Она посмотрела на лежащего на полу Крамера, на укрывшее его бесформенное пальто неопределенного цвета; видны были только его белые волосы на затылке.
— Косвенно, — сказал Патрик, — только косвенно. Это дело — на моем счету. Я несу за это ответственность, и больше никто. — Он посмотрел на нее и вдруг сказал испуганно: — Вы ведь не собираетесь уйти?
Не будет никакого путешествия поморю, никакой зимы на Сицилии, никакого пребывания на Ривьере, никакой позолоченной маленьким дьяволом беременности, проведенной на Ривьере, никакой симпатичной пожизненной ренты за первоклассные услуги подсадной утки, никакой ренты, оплаченной ливерпульскими акциями за соучастие в убийстве.
Он видел ее решимость. Он пытался удержать ее с помощью издевки: «Я все знаю о вас, Крамер, — передразнил он ее, — вы убийца, Крамер, и вы знаете, что вы убийца». — Он насмешливо подвел итог. — У меня просто дух захватывало, когда я видел, как быстро вы попались на мой крючок. Я даже не смел надеяться, что все пойдет так быстро и так гладко. А видеть, как Крамер клюнул на вас, как он сразу принял вас всерьез, — о, это была идеально расставленная ловушка!
Она повернулась, чтобы уйти. Теперь, по крайней мере, для меня нет опасности, там, снаружи. Я снова свободна.
— Но в чем же все-таки дело? — услышала она вопрос Патрика. — Вам его жаль?
Она снова повернулась к нему лицом. Она увидела, как он стоит над телом, увидела, что он все понял. Поскольку она покидала его, он осознал бессмысленность своего поступка. Она не знала, жаль ли ей Крамера, но ей было жаль, что она должна осудить Патрика, приговорить его к пониманию факта, что он убил не того. Это не было убийство, за которое его будут вечно преследовать эринии; это лишь ошибка, но ошибка достаточно большая, чтобы на остаток жизни приговорить его к одиночеству. Он убыл в ослеплении, и отныне он будет зрячим. Она заметила, что на его лице уже обозначилось одиночество, что ее уход в его глазах — это проклятие, обреченность всегда оставаться ясновидящим. У него был отсутствующий взгляд всех приговоренных. Она тихо вышла. Но на улице, в холодном туманном воздухе, она почувствовала себя ужасно. Это была не тошнота, как раньше, а просто слабость, охватившая ее тело. Сколько же сейчас времени? Прошло не больше получаса с того момента, как Крамер спустился по лестнице, наверное, половина восьмого, ранний вечер, по мосту Академии шло множество людей, куда же деваться теперь мне? В какую-нибудь гостиницу? Или все же уехать? Уехать наконец таз Венеции? Ведь я свободна, никто не помешает мне покинуть Венецию, но она чувствовала себя слишком слабой, чтобы принять решение, ей удалось дойти до стены, за которой находился парк отеля «Гритги», на несколько мгновений она облокотилась о стену, глядя на людей, идущих с моста и на мост, они проходили наискосок через площадь, так что угол с лестницей, где расположились катера, в зависимости от направления, в котором они шли, оставался для них слева или справа, они обходили этот угол, вымощенный большими каменными плитами, причал был мертвым углом возле моста, это угол мертвеца, который лежит внизу в каюте катера; когда он лежал лицом вниз, так что видны были только его белые волосы, Крамер выглядел как человек Как человек, а я помогла его убить. Франциска заметила, что люди, проходящие мимо, посматривают на нее, конечно, я выгляжу странно, здесь, ночью, прислонившись к стене, мне надо идти, а то кто-нибудь подойдет и спросит, что со мной, хорошо ли я себя чувствую, или компания молодых парней примет меня за шлюху и набросится на меня с издевками; она осторожно двинулась вдоль стены, ничего, как-нибудь, я должна взять себя в руки, я должна добраться до какого-нибудь отеля, сесть в холле, чтобы подумать, что мне делать дальше, я знаю, что любой судья меня оправдает, даже если я заявлю, что это было как минимум убийство по неосторожности, с моей стороны было неосторожно недооценивать Патрика, но любой судья покачает головой и оправдает меня, хотя сама я точно не знаю, была ли это только неосторожность или что-то большее, возможно, потребность, подсознательное желание, стремление убить, которое целых два дня не оставляло меня и гоняло по Венеции, вместо того чтобы уехать, как я собиралась, еще в субботу ночью. Я не думаю, что все произошло случайно или что меня заманили против воли. Я соучастница, мое желание убить Крамера было сильнее, чем мое желание бежать. Но почему, почему? Франциска знала, что никогда не найдет ответа на этот вопрос. Может быть, кто-нибудь когда-нибудь сумеет объяснить мне все это? Объяснить, какое значение в моей жизни имел этот человек, лежащий лицом вниз, так что под конец я могла видеть только его затылок, покрытый белыми волосами.
Широта окутанной туманом Камно-Моросини испугала ее. За пеленой тумана она увидела темные дома, освещенные дома, церковь, кое-где неоновые вывески, над магазином, над кафе. Никогда не перейду на другую сторону. Я должна заставить себя думать о чем-то ином. Ей вспомнилась картинка из детства, в девять лет я стала обучаться в балетной школе, между занятиями со мной занималась мама, в нашей небольшой квартирке в Дюрене, она показывала мне позиции, ведь когда-то она сама немного училась балету. Мама была всего лишь домашняя хозяйка, но все еще помнила балетные позиции, которым училась, когда ей было девять лет, у скольких женщин она когда-то сумела пробудить внезапную надежду, прежде чем сама стала домашней хозяйкой, хозяйкой квартиры, которую мы снимали; она жила с мелким чиновником, он остался жив, когда она погибла под бомбами; если бы она была еще жива, я бы знала, куда мне теперь идти, она была полна жизни, веселая и серьезная, она знала балетные позиции, я стояла перед ней, вытянув руку, держась за шкаф, как будто это балетный станок, на мне были длинные хлопчатобумажные рейтузы, мое балетное трико, и красная блуза, я была маленькая девочка, очень серьезная, с очень серьезной мечтой; она связывала мне сзади волосы в конский хвост с большим голубым бантом, она показывала мне первую позицию, обе ступни, вывернутые наружу, должны были составлять единую линию, из первой позиции я должна была выдвинуть ногу вперед, нет, еще раз, говорила мама, не сгибай колено, я сдвигала ногу влево, носок всегда в сторону, наружу, говорила мама, потом я отодвигала ногу назад, а потам было самое трудное, я должна была снова подтянуть ногу к телу, сзади вперед, не сгибая колена, в первую классическую позицию. Франциска вдруг заметила, что пересекла Кампо-Моросини, о Боже, неужели я всю дорогу упражнялась в балетных позициях? Это была галлюцинация, очень медленно и очень осторожно, едва заметно пошатываясь, она прошла с одного конца площади до другого, дальше я не пойду, но тут прямо перед собой она увидела вход в бар, над стеклянной дверью горела неоновая вывеска, и прежде чем войти, она какое-то время постояла, держась за ручку двери.
Она сразу увидела его. Он стоял у стойки, среди других мужчин, но один, наедине с собой, и она не колеблясь подошла к нему. Она узнала его по профилю, по «канадке», по всему. Коснувшись его руки, она напряженно думала, что она ему скажет, когда он к ней повернется, это было очень просто, надо было лишь вспомнить того юношу, который сегодня днем просил взять его с собой в путешествие, это было очень просто, и она вспомнила его; конечно, подумала она, есть одно-единственное оправдание для неслыханного поступка — заговорить с незнакомцем: надо его о чем-нибудь попросить. С глубоким ужасом она увидела, что он повернулся к ней, посмотрел на нее, полный удивления, я должна его о чем-то попросить, и она сказала первое, что пришло ей в голову, и это было самое лучшее: просьба, мольба.
