Леонид Пантелеев - Верую…
Посмотрим же со стороны на этого человека. Был ли он в полной мере бурбоном, солдафоном? Нет, не был, конечно. Он любил музыку, театр, знал толк в живописи (у него хранились подлинники рисунков Павла Федотова и рукописи федотовских же стихотворных подписей к ним), нежно и глубоко любил русскую, новгородскую природу, места, где появился на свет и провел раннее детство.
А прямоту и принципиальность, о которых пишет Наталия Сергеевна, можно обнаружить почти на каждой странице стенографически записанных показаний Хабалова (которых у меня под рукой лежит сейчас больше пятидесяти машинописных листов). Однако, чтобы лучше почувствовать эту прямоту и благородство, не мешает перечитать и остальные показания, данные Чрезвычайной следственной комиссии бывшими министрами, генералами и другими деятелями царского режима. Нет, не все, но большинство из них ведут себя самым гнусным образом: юлят, лицемерят, подлаживаются к тому тону, который задает председатель комиссии. Многие хнычут, жалуются на болезни, на трудности тюремного быта. Несколько лучше ведут себя военные, но и из них далеко не все. Например, военный министр генерал Беляев на допросе разрыдался, умолял освободить его из-под стражи.
Беляев плачет: — Извините, я так взволнован… так взволнован… Послушайте, — меня нужно освободить из крепости! Я вас покорнейше прошу! Я даю вам честное слово… хотите, я подписку дам, что я ни с кем не буду разговаривать по телефону.
Ненавистный народу министр внутренних дел Протопопов, колоритнейшая, какая-то достоевско-гоголевская фигура, сам признает, что в своих показаниях он «пытался увильнуть»… При этом он не задумываясь топит всех, кто подвернется под руку, в том числе и Хабалова. И тоже ссылается на скверное здоровье:
— Я, должно быть, не совсем здоров, у меня невралгия и продолбление черепа. У меня истерия… полная истерия. Я слышу звуки… слышу какие-то голоса…
А князь Голицын, недавний председатель совета министров, желая подольститься к комиссии, говорит о своей последней встрече с этим Протопоповым:
— Я с ним даже не простился…
Хабалов никого не топит, ни от кого не открещивается, не отрекается, ни на кого не сваливает вину, ни о ком не отзывается дурно. Говорит он не очень гладко, без той витиеватой затейливости, с какой изъясняются его соседи по камерам, привыкшие к думской трибуне, к выступлениям в Государственном совете, к всеподданнейшим докладам. Но всему, о чем рассказывает Хабалов, веришь. Именно потому почти все, о чем он говорит, интересно.
Желая опять-таки подладиться к новому начальству, почти все допрашиваемые выражаются так: «бывший царь», «бывший император», «бывшая царица»…
Хабалов во всех случаях именует свергнутого монарха, на верность которому он давал присягу, «государь император» или «его величество».
Это вызывает к нему уважительное и даже почтительное отношение со стороны членов комиссии, которые сами-то говорят «бывший царь» или «бывший носитель верховной власти».
Но — вернемся к допросу.
52. ПРОДОЛЖЕНИЕ ДОПРОСА«Председатель. Благоволите продолжить ваши объяснения.
Хабалов. Нужно сказать, что каждый вечер у меня собирались все начальники участков военной охраны, докладывали, что происходило в течение дня, и затем принималось решение, что делать на завтра… Так и на этот раз. К десяти часам должны были собраться начальники участков, командиры запасных батальонов для получения распоряжений на завтрашний день.
Председатель. Это было 25 февраля?
Хабалов. Совершенно верно. Как раз через час после получения телеграммы от государя они должны были собраться. Когда все собрались, я прочел им телеграмму…..
Председатель. Вы сейчас нам точно передали текст этой телеграммы?..
Хабалов. Я думаю — точно. Позвольте повторить еще раз: „Повелеваю завтра же прекратить беспорядки в столице, недопустимые во время тяжелой войны с Германией и Австрией. Николай“.
Председатель. Скажите, генерал, эта телеграмма была передана по телеграфу или по радиотелеграфу?
Хабалов. По телеграфу. Очевидно, по прямому проводу из Ставки…
Председатель. Вы не знаете, где был приемный аппарат этого прямого провода?
Хабалов. Я думаю, что он был в Главном штабе, потому что ее мне принесли или из Главного штаба, или из Генерального штаба.
Председатель. Значит, это не была радиотелеграмма?
Хабалов. Нет, нет! Она напечатана на Юзе, а на Юзе есть прямые провода…
Председатель. Пожалуйста, продолжайте.
Хабалов. Когда все собрались, я объявил: „Господа! Государь приказал завтра же прекратить беспорядки. Вот последнее средство, оно должно быть применено… Поэтому, если толпа малая, если она не агрессивная, не с флагами, то вам в каждом участке дан кавалерийский отряд, — пользуйтесь кавалерией и разгоняйте толпу. Раз толпа агрессивная, с флагами, то действуйте по уставу, то есть предупреждайте троекратным сигналом, а после троекратного сигнала — открывайте огонь…“ Как доказательство моего состояния нервного сообщу вот что… Это меня нисколько не оправдывает, потому что в моем положении нервы должны быть железные, и терять голову никогда не нужно, — следовательно, это не извинение, а только объяснение… Вечером ко мне обращается городской голова и говорит, что он, наконец, придумал какой-то проект распределения хлеба. Нужно сказать, что утром ко мне заезжал министр внутренних дел Протопопов, он что-то такое сказал: „Там город выдумал какой-то проект заведывания продовольствием, это революционный проект…“ Я сам этого проекта в глаза не видел… Так вот: звонит городской голова и говорит, что выработан проект. А я ему отвечаю: „Вы выдумали какой-то дурацкий незаконный проект, который совершенно не согласен с городовым положением, я не могу на это согласиться“. Он говорит: „Что мне с ним делать?“ — „Делайте что хотите“, — вот мой ответ, показывающий, мне кажется, что у человека, то есть у меня, голова была не в порядке… Затем в этот же вечер меня пригласили на заседание, оно происходило на квартире у председателя совета министров. Там… вначале, помню, что председатель совета министров… что-то говорил… дай бог памяти!.. надо вспомнить. А трудной мысли на этом заседании скользили, бросались с одного предмета на другой… Сначала шел разговор о том, почему арестовали двух рабочих депутатов, которые незадолго перед этим выпустили воззвание с приглашением бастовать…
Председатель. Это было двадцать пятое или двадцать шестое?
Хабалов. Виноват… это было — в ночь на двадцать шестое. Заседание совета министров началось, я думаю, часов в двенадцать ночи.
Председатель. На понедельник или на воскресенье?
Хабалов. На воскресенье… Одним словом, это заседание происходило вечером того дня, когда я получил телеграмму.
Председатель. Расскажите, пожалуйста, вкратце, что же было на этом заседании.
Хабалов. На этом заседании было следующее. Была длинная довольно речь министра земледелия о том, может ли этот современный кабинет поладить с Государственной думой и работать с нею. Он пришел к тому заключению, что работать невозможно. Затем говорил довольно длинную речь министр иностранных дел Покровский, который высказал общее мнение, что с Государственной думой поладить нужно, что без Государственной думы работать нельзя. Потом была речь Кригер-Войновского, смысл которой сводился к тому, что если Государственной думе неугоден этот состав правительства, если она не желает с ним работать, то об этом следует доложить государю и просить заменить нас другим составом.
Председатель. Затем?
Хабалов. Затем довольно длинно докладывал Протопопов… Но так как, в сущности, он докладывал о том, что происходило на улицах, и докладывал, по моему мнению, недостаточно обстоятельно, то я попросил позволения объяснить, что происходило на улицах, и доложил то, что я только что доложил вам, то есть последовательно рассказал о тех событиях, которые были в этот день, а именно: происшествие на Знаменской площади, где был убит пристав, затем происшествия на Невском. Я доложил также о происшествии на Трубочном заводе… И — вот уже не помню — доложил ли я про эту телеграмму или нет? Но я доложил о том, какое распоряжение было мною дано. В конце концов высказались несколько министров — военный, юстиции, земледелия, — что если уж дело так обстоит на улицах, что в войска стреляют, кидают гранаты и так далее, то таким беспорядкам должна быть противопоставлена сила…
Председатель. Генерал, но как же так? Про эту телеграмму вы не помните, доложили ли вы ее? Вам ведь не было смысла не докладывать о ней?
