Леонид Пантелеев - Верую…

Напомню, что все, о чем рассказывает на предыдущих страницах генерал Хабалов, происходило уже после его смещения с поста главнокомандующего округом. Выходит, таким образом, что два дня он продолжал вести заведомо проигранную борьбу, уже не будучи командующим…

Впоследствии, вспоминая эти февральские дни, все, кто говорил о Хабалове, отзывались о нем неуважительно, даже презрительно: тяжелодум… неэнергичный… растерявшийся…

Бывший командир корпуса жандармов П. Курлов пишет:

«Командующий округа, генерал Хабалов, совсем не понимал опасности, угрожающей Петрограду».

Военный министр Беляев, который, как мы помним, еще совсем недавно канючил, умоляя выпустить его из тюремной камеры, на том же допросе показал, что, явившись на заседание совета министров и делая доклад о положении в городе, Хабалов «произвел тяжелое впечатление — руки дрожат, равновесие, необходимое для управления в такую серьезную минуту, по-видимому, утрачено».

О том же выступлении Хабалова на совете министров показывает князь Н. Д. Голицын:

«Он на меня произвел впечатление тяжелодума, очень неэнергичного, мало даже сведущего. А тут он совершенно растерялся».

Напомним, что в нагрудном кармане генеральского френча в то время уже лежала телеграмма царя, повелевающая «завтра же подавить беспорядки». Да, телеграмма была при нем, но он ее не огласил. Это подтверждается показаниями других арестованных — из тех, кто присутствовал на этом совещании.

Почему же не огласил?

Ведь «был полный смысл» огласить. Ведь этим, то есть приказом царя, с точки зрения военного, оправдывались принятые им жестокие меры. Я не сомневаюсь, что он действительно растерялся, что его «как обухом по голове хватило». Ведь он лучше, чем кто-либо, видел и знал, что происходит в городе. А тут — «завтра же»!

Меня нисколько не удивляет, что Хабалова бранят и поносят его сослуживцы, соратники и товарищи. Ведь он олицетворял собой ту силу, которая, по их мнению, могла спасти и лишь по растерянности, по неумению и по недостатку энергии не спасла тот строй, под сенью которого они жили и благоденствовали. Попросту говоря, он не оправдал их надежд.

Не может удивить и та оценка, какую дает Хабалову (опираясь на показания тех же людей) американский историк и публицист Харкэйв. Совсем недавно, в 1968 году, Харкэйв писал, будто «Хабалову не хватило ни оценки положения, ни плана контроля над массовым безобразием, ни способности помешать мелким толпам присоединяться к большим…»

Легко махать кулаками, да еще не своими, а чужими, через 50 лет после драки, во-первых; а во-вторых, какие маленькие и большие толпы имеет в виду заокеанский историк, когда никакой «толпы», ни «большой», ни «маленькой», уже не было, а была толпа всенародная, была Россия, весь русский народ — от последнего деревенского пастуха до министра земледелия, от рядового солдата-окопника до великого князя, командующего фронтом!..

Впрочем, что ж удивляться высказываниям американского историка, когда и наши недалеко от него ушли. Вот что писал о Хабалове известный советский историк П. Е. Щеголев (кстати сказать, бывший членом Чрезвычайной следственной комиссии Временного правительства):

«Этот неумный человек, производивший впечатление своей свирепостью и мнимой энергией, растерялся как последний прапорщик, когда стал во главе борьбы с растущим революционным движением. В его руках были верные правительству части войск, но он так испугался, что раз навсегда потерял веру в благонадежность каких-либо частей войск, а раз потерял веру, какое сопротивление он мог оказать…»

Повторяю: это пишет советский историк, в Ленинграде, в 1925 году. Думаю, что Щеголев смотрит на дело не объективно, а с тех же позиций, что и обиженные на Хабалова царские сановники. Почему же, спрашивается, неумный, почему растерялся, почему как последний прапорщик? И о каких, собственно, «частях войск» идет речь?

Эти части одна за другой разлагались и отпадали от того мощного и организованного человеческого массива, который еще два дня назад Хабалов имел основание обозначать как «вверенные мне войска».

Попробуем стать на минуту на место Хабалова, Представим себе его положение. Не успел узнать о взбунтовавшейся роте Волынского полка, сообщают, что к волынцам присоединяются преображенцы, то есть солдаты того полка, который особенно любил и которым особенно гордился Николай II, — ведь когда-то, еще будучи наследником, он командовал для ценза одним из батальонов этого полка. В тот же час к восставшим присоединяется рота Литовского полка. Сообщают, что ненадежен Гвардейский экипаж Балтийского флота. С помощью солдат вооружаются и идут к центру города рабочие…

Нет, как раз я думаю, что генерал Хабалов был и достаточно энергичен, и достаточно умен, — именно поэтому он и растерялся. Он понял, что революция становится — если уже не стала — всенародной, что бочка с порохом, на которую его посадили, взорвалась раньше, чем можно было ожидать.

Неумен был, или во всяком случае недальновиден, не Хабалов, а тот, кто посадил его на эту бочку, кто, поддавшись минутному страху или подсказке со стороны, дал распоряжение: завтра же подавить в столице беспорядки!..

Я много думал: почему же все-таки генерал Хабалов не огласил эту телеграмму на заседании совета министров, не показал ее даже военному министру, не сослался на нее в разговоре с представителем Государственной думы Родзянко, хотя «полный смысл» был сослаться.

Тут не забывчивость, конечно, и не растерянность сыграли роль. Мне кажется, что, пряча эту телеграмму в кармане мундира, не разглашая ее содержания, старый генерал, верноподданный трех русских государей, не о себе думал, а — сознательно или бессознательно — оберегал честь и доброе имя монарха.

Ведь еще жил, еще был так близок и жгуч в памяти народа день 9 января!..

Щеголев (как это ни удивительно) обвиняет Хабалова в том, что тот потерял веру в благонадежность войск. Да, потерял, и очень скоро. А вот Николай II этой веры не терял до последнего часа, он свято и слепо верил в благонадежность и преданность трону русского солдата. Но в чем же ему помогла эта его слепая вера? В том, что он, «не растерявшись», отдал приказание подавить беспорядки — сначала Хабалову, потом Иванову? Но ведь ни тот ни другой сделать этого, как мы знаем, уже не могли. Спасти положение могло только чудо, нужны были не Ивановы, не Хабаловы и не Корниловы, нужен был Наполеон. Но, как известно, падающие режимы никогда еще Наполеонов не рождали.

Не было духа борьбы в том лагере, где находился Хабалов.

Пытаясь объяснить крушение монархии и неизбежность надвигающейся революции, хорошо сказал на допросе в Чрезвычайной следственной комиссии один из царских министров Н. А. Маклаков:

— Ни единого атома боевого в среде правительства не было.

Не было и не могло быть.

Хабалов сделал, по-моему, все, что мог, и даже больше.

Он пошел не только против народа, он пошел против собственной совести. Почему его «хватило обухом» приказание государя? Не только сроки ошеломили его: «завтра же»! Прочитав эту легкодумно-повелительную телеграмму, он понял, что прольется кровь, что крови будет много.

Русский генерал должен был отдать приказание русским солдатам — открыть огонь по русским же людям!

Почему-то мне кажется, что для него это было очень не просто. Ведь до сих пор он «никого еще, слава богу, не расстрелял…»

До получения телеграммы из Могилева он делал все, чтобы кровь не пролилась.

А как же «хабаловцы»? А как же пулеметы на чердаках и крышах Петрограда?…

Пулеметы были. Но кто их туда поставил, на эти крыши, с чьего ведома, по чьему приказанию? Знал ли о пулеметах Хабалов? На этот вопрос пусть ответит он сам.

«Председатель. Разрешите вернуться к вопросу о пулеметах. Что вам известно относительно пулеметов?

Хабалов. Относительно пулеметов докладываю, что я впервые услыхал этот вопрос от министра юстиции Керенского — когда я находился в здании Государственной думы.

Председатель. Значит, выходит, сразу после вашего ареста?

Хабалов. Да. Сразу же, как я был доставлен в Думу. Он меня спросил о каких-то пулеметах, которые будто бы стояли на крышах и стреляли с крыш. Я говорю, что решительно не понимаю, какие могли быть пулеметы… Он говорит: „Генерал Гордон ими заведовал“. Я решительно понятия не имею о генерале Гордоне, которого, кажется, в жизни своей не видел.

Председатель. Значит, в план подавления беспорядков, который был выработан на случай этих беспорядков, не входила стрельба по народу с крыш из пулеметов?

Хабалов. Ни боже мой, — никоим образом!..