Джоди Пиколт - Роковое совпадение
— Вы намерены еще когда-либо подменять закон своими желаниями?
Я знаю, что он хочет от меня услышать. Я знаю, потому что именно эти слова хотела бы услышать от свидетеля в решающее мгновение. Но я уже достаточно себя обманывала. Не стану кормить ложью и присяжных.
— Я хотела бы вам пообещать, что больше никогда… но это будет неправда. Я думала, что знаю этот мир. Думала, что могу его контролировать. Но когда человек думает, что держит жизнь под уздцы, именно тогда она вероятнее всего и ударяет его под дых… Я убила человека. — Слова обжигают мне язык. — Не просто человека, а удивительного человека. Невиновного человека. И этот груз останется со мной навсегда. И, как любой груз, с каждым годом он будет становиться все тяжелее и тяжелее… только я никогда не смогу от него избавиться, потому что он стал частью меня. — Я повторяю, повернувшись к присяжным: — Я хотела бы пообещать вам, что больше никогда не совершу ничего подобного, но, с другой стороны, я никогда не думала, что вообще на такое способна. И оказалось, что я ошиблась.
Наверное, Фишер меня убьет. Мне трудно разглядеть его сквозь слезы. Но сердце не колотится в груди, душа моя спокойна. Соответствующее противодействие. После всего, что произошло, оказывается, лучший способ искупить грех за то, что сделал что-то ужасно плохое, — это сделать что-нибудь ужасно хорошее.
«Слава Богу», — думает Квентин. За этой трибуной мог бы сидеть он. В конце концов, между ним и Ниной Фрост разница невелика. Возможно, из-за сына он и не убивал, но явно подмазал колеса, чтобы его срок за хранение наркотиков был не таким суровым. Квентин даже помнит, как кольнуло у него внутри, когда он узнал о Гидеоне, — не потому, что он нарушил закон, как подумала Таня, а потому что его сын, должно быть, чертовски испугался системы. Да, при других обстоятельствах Квентину, вероятно, Нина бы понравилась; возможно, им было бы что обсудить за кружкой пивка. Тем не менее что посеешь, то и пожнешь… поэтому Нина оказалась по ту сторону свидетельской трибуны, а Квентин сидит в двух метрах от нее и намерен стереть ее в порошок.
Он удивленно приподнимает бровь:
— Вы уверяете нас, что, несмотря на то что вы знакомы с судебной системой и делами об изнасиловании детей, утром тридцатого октября вы проснулись, не собираясь убивать отца Шишинского?
— Верно.
— И что вы приехали в суд, когда этому человеку должны были предъявить обвинение, после чего, как вы сами выразились, затикают часы… и в тот момент у вас не было в планах убивать отца Шишинского?
— Нет, не было.
— Ага. — Квентин проходит мимо свидетельской трибуны. — Наверное, на вас снизошло озарение, когда вы ехали в оружейный магазин?
— Если честно, нет.
— Возможно, тогда, когда вы просили Мо зарядить для вас полуавтоматический пистолет?
— Нет.
— Если я не ошибаюсь в своих предположениях, когда вы обходили металлоискатель, возвращаясь в суд, убийство отца Шишинского все еще не входило в ваши планы?
— Не входило.
— Когда вы вошли в зал суда, миссис Фрост, и заняли самую выгодную позицию, откуда могли бы застрелить Глена Шишинского и не задеть при этом остальных присутствующих в зале… даже тогда, в то мгновение, вы не собирались убивать этого человека?
Ее ноздри раздуваются.
— Нет, мистер Браун, не собиралась.
— А как насчет той секунды, когда вы достали из сумочки пистолет и приставили его к виску Шишинского? Вы все еще не собирались его убивать?
Нина поджимает губы.
— Вы должны ответить, — говорит судья.
— Я уже сказала суду, что в тот момент вообще не думала.
Квентин уже пустил первую кровь и отлично это понимает.
— Миссис Фрост, правда ли, что за семь лет работы в окружной прокуратуре вы расследовали две сотни дел о растлении малолетних?
— Да.
— И только двадцать из этих двухсот были доведены до суда?
— Да.
— И только в двенадцати из этих двадцати вы добились обвинительного приговора?
— Все правильно.
— А в этих двенадцати случаях, — спрашивает Квентин, — дети могли давать показания?
— Да.
— И в некоторых из этих случаев слова не были подкреплены вещественными доказательствами, как в деле вашего сына, не так ли?
— Да.
— Будучи прокурором, человеком, имеющим выход на детских психиатров и социальных работников, зная изнутри весь судебный процесс, вы не думали, что смогли бы лучше других матерей подготовить Натаниэля к выступлению в суде?
Она щурится:
— Можно располагать всеми возможностями на земле и все же не суметь подготовить к этому ребенка. Действительность, как вам известно, такова: правила для суда составлены так, чтобы защищать не детей, а подсудимых.
— К счастью для вас, миссис Фрост, — сухо заключает Квентин. — Вы бы назвали себя убежденным прокурором?
Она колеблется:
— Я бы сказала… слишком убежденным.
— Вы бы сказали, что старались изо всех сил, чтобы вызвать детей в качестве свидетелей?
— Да.
— В свете тех двенадцати обвинительных приговоров, как вы считаете, ваша работа с детьми оказалась успешной?
— Нет, я бы так не сказала, — прямо отвечаю я.
— Но разве все те преступники не оказались в тюрьме?
— На слишком короткий срок.
— И тем не менее, миссис Фрост, — ведет свое Квентин. — Для двенадцати детей вы заставили правосудие работать.
— Вы не понимаете! — с жаром отвечает она. — Это был мой ребенок. Мой долг как прокурора совсем в другом. Я должна для каждого из них, насколько могу, вершить справедливость. И я делала это. Все остальное, что происходило за пределами зала суда, — дело их родителей, не мое. Если мать решила податься в бега, чтобы держать ребенка подальше от отца-насильника, — это ее решение. Если мать не может смириться с приговором и убивает насильника — я не имею к этому никакого отношения. Но на этот раз я уже не прокурор. Я становлюсь матерью. И уже от меня зависит, что предпринять, чтобы обезопасить своего сына… любыми путями.
Именно этого момента Квентин и ждал. Четко уловив ее гнев, он подходит ближе к свидетелю.
— Вы сейчас намекаете, что вашему сыну полагается справедливости больше, чем другому ребенку?
— Те дети — моя работа. Натаниэль — моя жизнь.
Фишер Каррингтон тут же вскакивает с места:
— Ваша честь, мы бы хотели объявить небольшой перерыв.
— Нет, — одновременно отвечают судья и Квентин.
— Этот ребенок — ваша жизнь? — повторяет Квентин.
— Да.
— Следовательно, вы готовы обменять свою свободу на безопасность сына?
— Разумеется!
— Вы думали об этом, когда приставили пистолет к голове отца Шишинского?
— Конечно думала! — гневно отвечает она.
— Вы думали о том, что единственный способ защитить вашего сына — это выпустить все эти пули отцу Шишинскому в голову…
— Да!
— …убедиться, что он никогда не выйдет живым из зала суда?
— Да!
Квентин откидывается на спинку стула.
— Но вы уверяли нас, миссис Фрост, что в тот момент вообще ни о чем не думали, — говорит он и пристально смотрит на Нину, пока она не опускает глаза.
Когда Фишер встает, чтобы продолжить допрос, я не могу унять дрожь. Как я могла, кто тянул меня за язык? Я обвожу безумным взглядом лица присяжных, но ничего не вижу: по лицам присяжных никогда ничего нельзя понять. Одна женщина едва не плачет. Вторая в углу разгадывает кроссворд.
— Нина, — говорит Фишер, — когда вы в то утро находились в зале суда, вы думали о том, что готовы обменять свою свободу на безопасность Натаниэля?
— Да, — шепчу я.
— Утром в зале суда вы думали о том, что единственный способ остановить тикающие часы — это остановить отца Шишинского?
— Да.
Мы встречаемся взглядами.
— Когда вы в то утро находились в зале суда, вы собирались убить священника?
— Нет, конечно! — отвечаю я.
— Ваша честь, — объявляет Фишер, — защита закончила допрос свидетелей.
Квентин лежит на ужасной кровати в номере с минимальными удобствами и недоумевает, почему же так холодно, если он открутил вентиль отопления почти до двадцати семи градусов. Он натягивает на себя одеяло, щелкает по телевизионным каналам. Викторина «Колесо удачи» и реклама для лысеющих мужчин. С улыбкой Квентин дотрагивается до своей бритой головы.
Он встает и делает шаг к холодильнику, но обнаруживает там только ящик с шестью бутылками пепси-колы и гниющий плод манго, который он не помнит, когда и покупал. Если он собирается ужинать, ужин нужно приготовить. Он со вздохом опускается на кровать, чтобы обуться, и случайно садится на пульт телевизора.
Вновь вспыхивает экран, на этот раз идут новости Си-эн-эн. Диктор с гладким шаром рыжих волос на фоне небольшого снимка Нины Фрост.