Джоди Пиколт - Роковое совпадение
— Добрый день, — негромко начинаю я. — Думаю, все уже знают, кто я. Вы явно слышали множество объяснений тому, как я здесь оказалась. Но то, что вы слышали, скажу прямо, и есть правда. — Я указываю на Квентина. — Я знаю это потому, что, как и мистер Браун, работаю прокурором. А правда нечасто пробивает себе дорогу в суде. Есть обвинение, которое забрасывает вас фактами. И защита, которая давит на чувства. Никто не любит правды, потому что это предмет личного толкования, и оба — и мистер Браун, и мистер Каррингтон — боятся, что вы ее неверно истолкуете. Но сегодня правду вам скажу я. Правда в том, что я совершила чудовищную ошибку. Правда в том, что в то утро я была не расчетливой стервой, какой меня хочет выставить мистер Браун, и не женщиной на грани нервного срыва, как хочет вас заставить поверить мистер Каррингтон. Правда в том, что я была матерью Натаниэля, и это было во главе угла.
Я подхожу к одному из присяжных, молодому парню в надетой задом наперед бейсболке.
— Если бы вашего лучшего друга держали под дулом пистолета, а у вас в руке был револьвер, что бы вы сделали? — Повернувшись к пожилому господину, я спрашиваю: — Или если бы вы вернулись домой и обнаружили, что вашу жену изнасиловали? — Я делаю шаг назад. — Где граница? Нас учили стоять за себя, нас учили стоять за тех, кого мы любим. Но неожиданно появляется другая граница, установленная законом. «Сиди смирно, — гласит она, — и дай нам во всем разобраться». А вам известно, что закон не только не справится с задачей — он нанесет травму вашему ребенку, а преступника выпустит уже через несколько лет. В глазах закона таково решение вашей проблемы. То, что хорошо с нравственной точки зрения, считается неправильным… а то, что с моральной точки зрения есть зло — наказания за него можно избежать.
Я пристально смотрю на присяжных.
— Возможно, я знала, что судебная система не поможет моему сыну. Возможно, где-то в глубине души я знала, что смогу убедить присяжных в своей невменяемости, хотя мыслила здраво. Я жалею, что не могу вам ничего обещать, — но одно знаю точно: мы не знаем и половины того, что думаем, будто знаем. И меньше всего мы знаем себя.
Я поворачиваюсь к залу, поочередно смотрю на Калеба, потом на Патрика.
— Каждый сидящий в зале и осуждающий мои действия, задайте себе вопрос: откуда мне знать, что я не сделал бы то же самое, если бы пришлось? Каждый день мы совершаем небольшие поступки, чтобы уберечь своих любимых: лжем во спасение, пристегиваем ремни безопасности, забираем ключи у того, кто выпил лишнего. Но я также слышала о матерях, которые нашли в себе силы поднять машину с запертыми в ней младенцами; я читала о человеке, закрывшем своим телом от пуль женщину, без которой он не мыслил жизни. Разве от этого они становятся безумными… или в то мгновение, когда больно, они действуют в стопроцентно здравом рассудке? — Я приподнимаю бровь. — Не мне вам рассказывать. Но в зале суда в тот день, когда я застрелила отца Шишинского, я отлично понимала, что делаю. И в то же время я не ведала, что творила. — Я в мольбе простираю руки. — Такими нас делает любовь.
Квентин встает, чтобы возразить:
— К несчастью для миссис Фрост, в нашей стране есть одна система правосудия: для тех, кто думает, что они все знают, и для остальных. — Он смотрит на присяжных. — Вы слышали ее: она сожалеет не о том, что убила человека… она жалеет о том, что убила не того. За последнее время слишком много совершено ошибок, — устало добавляет прокурор. — Пожалуйста, не совершайте еще одну.
Когда в дверь звонят, я думаю, что пришел Фишер. Он не разговаривал со мной с тех пор, как мы вышли из суда, и то, что присяжные уже три часа совещаются после заключительной речи, свидетельствует о том, что адвокат был прав: мне не стоило говорить то, что я думаю. Но когда я открываю дверь, готовая защищаться — снова! — ко мне бросается Натаниэль.
— Мама! — кричит он и прижимается так сильно, что я едва удерживаюсь на ногах. — Мама, мы выписались!
— Правда? — спрашиваю я и поверх его головы повторяю вопрос Калебу: — Правда?
Он ставит на пол небольшую шерстяную сумку и рюкзак Натаниэля.
— Я подумал, что самое время вернуться домой, — негромко отвечает он. — Если ты не против.
Натаниэль уже обхватил руками нашего золотистого ретривера, а Мейсон извивается и лижет каждый сантиметр его тела, который может достать. Его толстый хвост молотит по кафелю — радостная барабанная дробь. Я знаю, что чувствует собака. Лишь сейчас, когда рядом семья, я осознаю, как мне было одиноко.
Я прижимаюсь к Калебу и засовываю голову ему под подбородок, где всегда могу услышать биение его сердца.
— Идеальное время, — отвечаю я.
Пес — живая подушка подо мной.
— Что случилось с мамой Мейсона?
Мама поднимает голову. Она читает на диване бумаги, исписанные такими длинными словами и такими мелкими буквами, что у меня начинает болеть голова, когда я просто думаю о них.
— Она… где-то живет.
— Почему не с нами?
— Хозяин мамы Мейсона — заводчик из Массачусетса. Она родила двенадцать щенков, Мейсона мы забрали себе.
— Как думаешь, он по ней скучает?
— Думаю, раньше скучал, — отвечает мама. — Но это было давно, теперь ему хорошо с нами. Готова поспорить, он ее даже не помнит.
Я провожу пальцем по деснам Мейсона, по его зубам. Он подмигивает мне.
А я готов поспорить, что мама ошибается.
Глава 9
— Хочешь молочка? — спрашивает мама Натаниэля.
— Я уже съел тарелку хлопьев, — отвечает его папа.
— Да?
Мама начинает ставить молоко в холодильник, но папа протягивает руку.
— Наверное, выпью немножко.
Они переглядываются, а потом мама пятится назад со смешной, слишком натянутой улыбкой.
— Ладно, — говорит она.
Натаниэль смотрит на происходящее, как смотрел бы мультфильм: в глубине души он знает, что все не по-настоящему, что все неправда, но все равно глаз не может отвести от экрана.
Прошлым летом, гуляя с папой, он охотился за ядовито-зеленой стрекозой по всему саду, в зарослях тыквы, в купальне для птиц. Там стрекоза увидела ярко-голубую стрекозу, и какое-то время они наблюдали, как стрекозы щиплются и толкают друг друга своими тельцами-шпагами.
— Они дерутся? — спросил Натаниэль.
— Нет, спариваются.
Натаниэль даже не успел спросить, что это такое, как отец объяснил: так животные, жуки и все остальные заводят детей.
— Но такое впечатление, что они хотят убить друг друга, — возразил Натаниэль.
Как только он произнес эти слова, две стрекозы сцепились вместе, словно мерцающий космический корабль; их крылья бились, как квартет сердец, а их длинные тела трепетали.
— Иногда так и бывает, — ответил папа.
Квентин целую ночь вертелся на этом ужасном матрасе, недоумевая, какого черта присяжные тянут с вердиктом. Нельзя сказать наверняка, проиграешь ты дело или выиграешь, но — ради всего святого! — убийство ведь записано на видеопленку. Дело должно было быть совершенно простым. Однако присяжные совещаются со вчерашнего дня, прошли уже сутки, а вердикт еще не вынесен.
Он уже не менее двадцати раз прошел мимо совещательной комнаты, пытаясь телепатически заставить их поторопиться с приговором. Пристав у двери — старик, способный спать стоя. Когда прокурор проходит мимо, он перестает храпеть и принимает невозмутимый, самоуверенный вид.
— Ничего? — спрашивает Квентин.
— Крику много. Только что заказали обед. Одиннадцать сандвичей с индейкой и один ростбиф.
Разочарованный Квентин разворачивается и направляется дальше по коридору, когда сталкивается с собственным сыном, который появляется из-за угла.
— Гидеон! В чем дело?
Гидеон в суде. На секунду сердце Квентина перестает биться, как и год назад.
— Что ты здесь делаешь?
Подросток пожимает плечами, как будто и сам не может себе этого объяснить.
— Сегодня у меня нет баскетбола, решил проветриться… — Он проводит кроссовкой по полу, раздается писк. — Решил посмотреть, как это выглядит с другой стороны… и все такое.
Губы Квентина медленно расплываются в улыбке, он хлопает сына по плечу. Впервые за те десять лет, что мистер Браун находится в суде, он не знает, что сказать.
36 часов, 1560 минут, 93 600 секунд. Считайте как хотите, только ожидание в любых единицах измерения длится целую вечность. Я запомнила каждый сантиметр этого зала для заседаний. Посчитала плитки, изображенные на линолеуме, рассмотрела трещины на потолке, измерила ширину окна. Чего они там тянут?
