Алексей Рачунь - Перегной
Я летел, запинаясь и сшибая шайки в ее нутро как в преисподнюю. Мне казалось, что силы небесные и сам Господь Бог покинули меня и впереди лишь отчаянье и тьма. Но одновременно с пинком что-то холодное ткнулось в мою ладонь. И тихий Полоскаев голос сказал, держись, Витька.
Только когда я затормозил башкой об обскобленный полок, я понял, что у меня в ладони зажат, до крови, осколок стекла.
Спасибо тебе Господи и слава тебе. Спасибо тебе Вовка Полоскин, не на сквозь ты гнилой человек. В гнилых людей не вселяет Господь волю свою и не посылает их на помощь обиженным. Спасибо тебе Господи за друга, и спасибо тебе друг, за посильную помощь.
Жив ли я? Жив! Значит еще побарахтаемся.
Выбравшись из пут я перво-наперво, стараясь не греметь впотьмах о раскиданный инвентарь, обследовал пути отхода. Их не было. Баня была сработана на совесть. Оставалось затаиться у входа с кочергой в руках и ждать. Авось не исполниться Федосова угроза и меня здесь не подожгут. Авось. Авось и спаси Господи - на что еще надеяться?
- Ну, не иначе ты, Витька, боговый. Любит он тебя. Варначье тебя не зарезало, кардинал не спалил, но общество тебя ни в какую не желает. Одно к одному - не место тебе здесь, брателла.
Дверь в баню была распахнута, от проема парило и в паре этом, как в котле кипящей серы стоял нерушимо Виктор. За ним угадывался народ. Молчаливый и обезличенный народ.
Ну вот и все. Право доброго попрано правом сильного и злого. От веку так. Так было, так есть, так будет. Остается или подчиниться, или, спев напоследок лебединую песню, хрястнуться со всего маху оземь.
- А если я не уйду, Витя, тогда чего?
- Не понял, братан. Как это не уйдешь?
- Да вот так, с места не сдвинусь.
- Ну, тогда поможем.
- И что, под белы рученьки меня до Штырина поведете?
- Ну зачем же до Штырина? До ближайшего угла.
- А там что?
- Думай сам, брателло.
- Неужели пальнешь?
- А ты что, проверить хочешь?
- Хочу.
- Не дуркуй, слышь, брателло. Ты жив, заметь, только благодаря моей протекции. Не я бы - тебя поутряни бы этот бабай запластал. Или кардинал бы спалил, в баньке. Шибко ты им обоим насолил. Да и мне, положа руку на сердце, ты не очень-то к месту, братан. Бизнесу ты моему помеха.
- Что, обдирать колдырей мешаю? Ладно, не отвечай. Вот что, Витя, понимаю я, что дружба наша - это когда было - и теперь ей конец. Знал я, что деньги с людьми еще не то делают, особенно большие, особенно шальные, но как-то не думал, что тебя испортить могут. Был ты вольной птахой, беззаботной и радостной. Порхал себе всласть, никого и ничего не замечал. Ничего тебе не надо было, а теперь...
- Слышь, братан, - перебил меня Виктор, - не лечи, а. И давай, это, вали отсюда пока цел. Общество настаивает.
- Нет, Витенька. Это ты вали. Вали-ка ты нахуй, а я отсюда - ни ногой. Это мой дом, понял...
- Нет нужды в геройстве, брателла. На нет и суда нет. Не надо слов. Стой где стоишь. Дрюха! Сипа!
Через толпу протиснулись два квадратных крепыша, те самые, с которыми Виктор приезжал в прошлый раз. До этого они были незаметными, все время находились в тени и были ко всему безучастными. Ну чисто как те "окаменелости", что сопровождали Виктора тогда, в той его жизни. Только рожи у тех были спитыми, а фигуры щуплыми. И еще в глазах у тех изредка, только при виде выпивки, но разгорался интерес. Возрождалась жизнь. У этих же в глазах не было ничего. Ибо спутникам посланца тьмы ни к чему быть живыми. Ни к чему даже прикидываться, что их интересует что-то живое. Я подался назад, выставил вперед руку с осколком стекла, оскалил зубы как загнанная собачонка. Стал взрыкивать как затравленный зверь. Заершился и замер.
Ничего бы я не смог, конечно, сделать, куда уж мне, малахольному, но безвольно провести последние минуты жизни мне было как-то взападло. Эх, поминай, как звали. "Здесь какое-то время жил Галеев Марат. Жил ни о чем и сдох, как собака". Такую я хотел бы иметь мемориальную доску по своей кончине. Пусть коряво, зато со смыслом.
Крепыши приближались. Мое стекло ни на полсекунды ни приостановило их движение. Ничего не мелькнуло в пустых глазах этой парочки, лишь тень презрительной улыбки пробежала по уголкам губ, непоколебя их нисколько. Думаю, и топор бы их не напугал. Да что там топор - ружье. Смерть - она неустрашима.
- Марат. Витя. Витенька, - вдруг раздался заполошный женский голос. От неожиданности я выронил из рук стекло. Кричала Софья. По крику было ясно, что она рвалась, вырывалась, боролась, и, теряя силы крикнула, как последнее прости это отчаянное - Марат. Витя.
Стекло брякнулось оземь, тоненько дзынькнув и вместе с этим бьющимся, треснувшим звоном замер на пронзительной, высокой ноте крик. Я рванулся навстречу ему и тотчас был схвачен Дрюхой и Сипой. В живот мне больно уперся короткий ствол обреза.
Марат, Витя - пискнуло еще где-то там, за толпой. Я вздел голову, но увидел только щербатый и гнилозубый, кривящийся в противной ухмылке, рот. "Коньяк, падла, глушишь, а на зубы денег жалеешь, крохобор" - подумал я, глядя в эту бездонную, безграничную, расходящуюся во все стороны, заполошно смеющуюся пасть, - "изыди, дьявол, изыди, сатанаил". И пасть начала сужаться, захлопываться, уменьшаться в размерах.
И по мере её уменьшения проступали взамен зверской этой, чудовищной пасти людские черты. Сначала они проступали сквозь маску озверения, потом отвратная морда сменилась человеческим лицом, только очень злым, затем и злость сошла на нет, а на смену ей пришло изумление и удивление. И вот изумленная и удивленная пьяная Викторова морда стала разворачиваться, отворачиваться от меня, желая узнать, что же происходить там, у нее за спиною. А там Софья, неизвестно как вырвавшаяся из запертой избы Софья, яростно колотила в Викторову спину кулаками, сопровождая все это совсем непедагогичными выражениями.
Виктор, отойдя от замешательства, как мне показалось даже обрадовался.
- Ба, принцесса! А мы тут твоего тигра укротить не можем. Ну-ка, отойдем.
Они отошли и переговорили. Я в это время пребывал в какой-то странной садистской позе. Один из крепышей давил сосисочными пальцами мне в шею и под уши, так, что голова моя клонилась к земле, другой в это время сгреб в пучок мои кисти и тянул их кверху. Это было ужасной пыткой и единственное, что меня отвлекало в том момент от боли это тянувшаяся из моего рта к земле ниточка слюны. По ней, я собственно и понял, что времени прошло не очень много.
Пытка прекратилась внезапно. Ровно в том момент, когда перед моим взором предстали яркие носки Викторовых резиновых сапог. Отстранились, напоследок больно ткнув меня в основание черепа сосисочные пальцы и руки мои, безвольно опадая, как внезапно сложившиеся крылья неловко шлепнули меня по бокам.
- Ну, разогнись уже, убивец Павлика Морозова, - насмешливо произнес Виктор, - хорош мне в пояс кланяться.
Я распрямился. Виктор стоял, опустив ружбайку и поглаживал по плечу перепуганную Софью.
- Её благодари. - Насмешливо мотнул головой Виктор, - не она бы... Короче, у тебя, брателла, три минуты с ней попрощаться и чтоб духу...
Мы отошли в сторону.
- Я никуда не уйду, слышишь, никуда. - Горячо, сбивчиво, пытаясь выразить разом все что чувствую, забормотал я Софье.
- Уходи. Уходи Маратик, - зачастила она мне в ответ.
- Нет.
- Уходи!
- Нет!
- Уходи, прошу!
Я хотел сказать ей, что я никуда не уйду. Что здесь, в этом глухом месте, на самом краю света я наконец-то обрел дом, обрел смысл, обрел любовь. Что я очень долго ко всему этому шел, шел по не самой прямой и легкой дорожке и не могу потерять то, что так долго искал. Что ничего в этой жизни не дается без страданий и вот сейчас я готов страдать, а то и смерть принять ради всего этого. Что, наконец, все можно уладить и всех образумить.
Я хотел сказать это и еще много чего, но не мог. Слова будто деревенели в глотке, на подступах к губам, почти на самом их краю. Они готовы были сорваться в воздух, обратиться в звук и не могли. Мысль костенела не успев родиться. Я был полон решимости, но слова и мысли - их тоже будто кто-то напугал. Воздух вокруг опять наполнялся звоном. И в такт этому звону, мерными махами колокольного языка я отзванивал лишь одно:
- Я никуда отсюда не уйду.
- Уходи. Прошу уходи. - Неслось мне в ответ гулко и издалека. Сначала выводили свою мелодию колокола, а потом их звуки отливались в слова - Бум-Бум. Динь - звенел колокол. - У-хо-ди. - отстукивало у меня в мозгу.
- Бемм. Беммм. Бумм. - Нет, не уйду. Отзванивала моя колокольня.
- Бум. Бом. Бам. Бам-м-м - Они убьют тебя.
-Бум. Бух. Блюмммм - Пусть убьют, не уйду.
- Бум-Бум. Динь. - Уходи.
- Бем. - Нет.
- Дянь-день-нном - вдруг донеслась до меня пересыпь мелких колокольчиков и растворилась в голове смешавшимся с ветром шепотом.
Я прислушался. Губы Софьи что-то говорили, но я слышал только звон.
