Алексей Рачунь - Перегной
- Бум-Бум. Динь. - Уходи.
- Бем. - Нет.
- Дянь-день-нном - вдруг донеслась до меня пересыпь мелких колокольчиков и растворилась в голове смешавшимся с ветром шепотом.
Я прислушался. Губы Софьи что-то говорили, но я слышал только звон.
- Дянь-день-нном - прозвенели ее губы и скатилась из глаз слеза.
- Что ты сказала, любимая? Я не ослышался?
- Нет, любимый, ты не ослышался. Дянь-день-нном.
Ну что же. Ради таких новостей, в такой денек (а уже распогоживается), вон и солнышко из-за туч проклевывается, да еще и под колокольный, торжественный и красивый звон, да зная, что не прервется твой род на земле, и умирать не страшно.
Но надо жить. Потому что живешь ведь не только для себя, но и для любви и для грядущей жизни. И если у тебя чего в этой жизни не сложилось - в будущем сложиться в полный рост. Надо только эту будущую жизнь воспитать и вырастить.
Я обнял Софью. Перекрестил ее неумело. Поцеловал. Попросил беречь себя и ребенка. Остановился перед Федосом. - Прощай, старик. Если я антихрист, то кто же тогда он - я кивнул на ВиктОра. Попробуй теперь, его победи. Заглянул в потупленные глаза Щетины - значит, дядя Коля, я тебе жить мешал. Что ж, теперь тебе никто не помешает. Подошел к Изынты и толкнул его в бок - не поминай лихом, Петро. У тебя чудная девочка, чистый ангел, я видел. Умница, красавица. Заботься о ней. Не поминайте лихом, селяне, прости вас господь, - обратился я к толпе. И пошел прочь из Молебной, куда глядят глаза.
Где-то на окраине меня догнал Полоскай. Вован нахлобучил мне на голову свою ушанку, запихал в карманы спички и мятую пачку сигарет, а в руки сунул пару портянок и рукавицы. Он еще говорил что-то, кривя от боли обожженное лицо, пятился передо мной задом, смотрел умоляюще, но я ничего не слышал. В его словах не звучали колокола. Зато они звучали во вдруг посыпавшем как из сита, снеге.
Снег сыпал в лицо, на шею, за шиворот и звенел-звенел-звенел. Отзвенев, он ложился ровным саваном, покрывая землю, траву, кусты. Навеки, казалось, закутывая все, что еще недавно казалось таким живым, а сейчас внезапно околевшим и умершим. Так, подумалось мне, кончается всякая жизнь - раз, и началась зима.
6.
Чем дальше - тем больше снега. И когда успело намести? Кое-где ноги проваливаются по колено. Снег внутри сапог не тает, забивается в слежалые складки портянок и лежит, смерзаясь и твердея. Хотя ноги уже не чувствуют снега. Только изредка кольнет где-то тоненькой иголочкой боль, прострелит голень и нога опять немеет. Отвлекёт вдруг внимание "дзиньк", и опять бредешь и бредешь по снегу, не чуя под собой ног.
Надо бы остановиться, наломать дров, запалить костер, согреться, но не здесь, дальше, вон за теми деревцами. Там за ними виднеется невысокая горушка, вот под ней и отдохну, вот под ней и согреюсь. А потом дальше. Прочь отсюда. Прочь от прошлого и от настоящего. От этого - дзиньк-дзиньк.
Эх, жаль конечно что лыж нету. С лыжами я бы сейчас развернулся во всю ширь. Я б уж не только горушку, я бы и за нее прошел. Ведь все лето этими лыжами занимался, да кто ж знал что так получиться. Вот и приходится теперь ковылять в снегу чуть не по пояс, осторожно, будто кошка, выставлять вперед лапку, пробуя на прочность снег - выдержит ли? И пока на весу поводишь одной ногой - хрясть и оседает в наст вторая, опорная. Тут бы матюгнуться, но и сил на матюги нет. Интересная штука - у нас обычно с именем такой-то матери в критический момент силы прибавляются, будто оно, имя это, раскрывает некий сакральный канал с энергией, а сейчас нету даже сил на матюги. Замкнутый круг.
И я ковыляю, без сил, на одних жилах, вперед, к леску, к горушке. В окружении мерзотнейшего "дзиньк". Барахтаюсь в снегу как куропатка, а все без толку - горушка нисколько не увеличилась в размерах. Все так же далека и недоступна. Хотя видно ее стало резче, отчетливее. Но что толку - близок локоток, а не укусишь. Только бы дойти.
Назад ходу нет - прошел я уже много. Перевалил за отрог Споя, пересек озеро, протопал лесом и вышел на поле. Все про - все километров десять, а то и больше. И вот выгреб теперь на поле, да на поле-то на какое, ети его в дышло, уж сколько времени прошло - хрена с два, не кончается. И назад не повернешь - куда назад-то? И вперед уже нет сил никаких идти, а идти надо. Надо Маратик, надо. Потому что жить надо. Просто жить. Безо всяких яких. Без желаний мести кому-то, расправы над кем-то, без мечты о восстановлении справедливости - просто жить. Точнее выжить. Вот что сейчас самое главное. Доползти, догрести, пусть пузом по этому снегу, пусть на карачках, но вырваться, как можно скорее под горушку, в тень деревьев, к костру, греби его в сраку, к теплу - маму его в рот.
Вот и ругань в ход пошла. И сразу потеплело и снаружи и внутри, и глаза стали кочечки выбирать, где снегу поменьше, и сил на последний рывок прибавилось. И дзинь-дзиньк стало звучать не вокруг, а все больше за спиной да по бокам, а если дзиньк позади, значит будем жить. Будем, греби её маму!
Теперь позади этот злосчастный дзиньк, позади этот дребезжаще-звенящий звук, проникающий под одежду страшнее холода и страшнее холода же леденящий. Позади эти километры старых деревянных столбов, опутанных ржавой обледенелой колючкой. Именно она на морозе и издавала этот мерзотнейший дзиньк.
Он бы еще был терпим, этот, наконец умолкнувший звук, к нему, в конце концов можно привыкнуть. Но, едва слух начнет привыкать к этому дзиньку впереди тебя, как он смолкает и раздается в другом месте. То справа, то слева. Тто спереди, то сзади. А то и одновременно с нескольких направлений. Или в полукруг от тебя очередью. Или прочерчивая сквозь тебя чередой дзиньков невидимые, сложные линии. В общем так, что и предугадать невозможно. И вот, только сольется вся эта череда дзиньков в один затяжной стон, только слух абстрагируется от него, и тут-же возникает этот редкий, но сразу возвращающий в реальность "хрум".
Хрум-хрум - качнется на проржавелой колючке облезлая жестянка предупреждающего знака и все, ты опять в реальности. И опять, словно из рук садиста-мануальщика впиваются в кожу тонкие ледяные иголочки "дзиньков". А хрума уже нет. Покачивается предупреждающий знак - желтый, если судить по остаткам краски, треугольник, а в нем черный трехлопастной пропеллер. Радиация. И не хрумкает. Такое вот наваждение. Такая вот реальность.
***
В распрекраснейшем месте провел я лето, в девственно чистой природе. На берегу красивейшего озера. Рядом с эпицентром ядерного взрыва.
Я слышал про эту программу, еще в той жизни, когда был журналистом отраслевой многотиражки. Конечно информации мне перепало крохи - то, что можно найти в сети, но, как только я увидел этот знак, я все понял.
Лет эдак сорок назад каким то умниками вздумалось перебросить воды северных рек на юг, в Среднюю Азию. Для того, не иначе, чтобы превратить в цветущий сад их унылые степи. Ну и новый путь "из варяг в греки" заодно проложить. А то сидит, понимаешь, американский резидент где-нибудь в Пакистане, дует чай из блюдца, жмет толстожопых дев, и думает про нас всякую фигню. И тут, прямо пред его светлые очи всплывает из арыка подлодка под нашим флагом, подводит ему к носу в качестве хрена ядерную ракету: сидишь? Ну сиди, сиди пока. Такая у нас брат служба - ты сидишь, а мы плаваем. Вот, заплыли на огонек. Нет, чайку не будем, не уговаривай, дела. Ну все, пока, целую.
Как-то так наверное думали эти умники, о чем-то о таком мечтали. Беда была в том, что природе было совершенно пофиг на эти понты. Она направляла реки на север. А нашим умникам хотелось на юг. И они додумались. Потыкали пальцем в глобус, почесали репу, постучали по ней циркулем и придумали ведь. Нашли кратчайшие расстояния между реками, текущими в разном направлении и решили устроить на их месте пути. Но не те пути, что были известны еще в старину как волоки, а настоящие, водные пути - каналы. Но время было такое, что туфтой, аммоналом и силами заключенных каналы было не прорыть. Народ, только недавно отошедший от войны, нюхнувший и крови и пороху, второй раз на такой порожняк бы не купился. Народ мог бы не понять и дать по соплям так, что башка отлетела бы еще вперед соплей. И на помощь пришел мирный атом.
Делов-то, действительно. Закладываем в землю ядерный заряд, рвем, потом второй, рвем, потом третий. И так двести штук. В результате получаем каналы. Их в одном месте подпираем, в другом подпруживаем, в третьем помогаем насосами - в результате имеем полноводный поток в самое сердце Азии. И поля колосятся и у всего третьего мира, включая Гонконг и Сингапур учащенно жмется очко. И беснуется от бессилия и собственной ненужности Пятый флот США. Да и седьмой тоже.
Да, если бы получилось, кипеж бы поднялся знатный. Азию под контроль мы бы взяли всю без остатка. От тайги до Индийских морей красная армия всех сильней - так бы пелась песня. "До британских морей" было бы не актуально. Кому бы они нужны были, эти британские моря.
