Лаура Хилленбранд - Фаворит. Американская легенда
Лошади удлинили шаг. Они неслись абсолютно синхронными, гигантскими скачками по шесть с половиной метров каждый, плотно прижимались плечами и бедрами, одновременно вытягиваясь, поднимаясь вверх и в унисон выбрасывая вперед ноги. Столбы проносились мимо, сливаясь на периферии зрения жокеев. Скорость была просто невероятной. Отметку в одну милю они прошли почти на секунду быстрее, чем прежний рекорд пятнадцатилетней давности. Дорожка гудела под копытами скакунов и лентой разматывалась позади.
Лошади вырвались с противоположной прямой и вместе вошли в последний поворот, по-прежнему синхронно взлетая в воздух и вновь опускаясь для следующего толчка. Толпа вдоль ограждения становилась все плотнее, лица слились в смазанные цветные пятна, пестрый звуковой фон отдельных голосов превратился в непрерывный крик. Лошади неслись вперед. Куртсингер начал кричать на своего скакуна, и его голос тотчас относило назад. Он толкал в шею и подгонял коня изо всех сил, свесившись с правого бока лошади. Адмирал сосредоточенно мчался вперед, скачками разрезая воздух. На трибунах страсти накалялись все больше. Какой-то репортер так кричал и прыгал у перил ложи для прессы, что чуть не выпал вниз{462}. Коллеги успели схватить его за край рубахи и втащили назад. Внизу в толпе несколько десятков человек потеряли сознание от волнения{463}.
Лошади мчались вперед, огибая по дуге дальний поворот по направлению к бушующей толпе зрителей. Вульф застыл, не отрывая взгляда от головы Адмирала. Он видел, что Сухарь смотрит прямо на своего соперника. Адмирал сверлил его взглядом, свирепо выпучив глаза. Вульф увидел, как Сухарь прижимает уши к голове, и понял, что близок тот момент, о котором говорил Фитцсиммонс: один из жеребцов сломается.
Голоса сорока тысяч человек слились в единый крик. Адмирал нашел в себе силы сделать еще рывок и вытянул морду вперед.
Вульф взглянул на красивую голову Адмирала, словно серпом разрезавшую воздух. В глубине больших, выразительных смоляных глаз жеребца в кайме белков с кроваво-красными прожилками он увидел, что тот выкладывается до предела. «Глаза вращались в орбитах, словно лошадь была в агонии», – вспоминал позже Вульф{464}.
Спустя мгновение Вульф почувствовал легкое колебание своего соперника, какую-то нерешительность. Он снова посмотрел на Адмирала. Жеребец высунул на одну сторону язык{465}. Сухарь сломал соперника.
Вульф распластался в седле и заговорил прямо в ухо жеребцу, уговаривая мчаться вперед изо всех сил. Сухарь откликнулся и прибавил ходу. Адмирал постарался сделать то же, и несколько скачков ему удавалось держаться вровень. Но это не спасло положения – он подался назад, словно его тянула сила гравитации. Сухарь тотчас навострил уши. Вульф чуть шевельнул рукой.
– До скорого, Чарли{466}, – бросил он давно знакомую всем жокеям фразу.
Низко припав к земле, Сухарь влетел на финишную прямую. Вульф плотно прильнул к спине жеребца. Толпа подалась вперед, и перед лошадью остался лишь узкий коридор скаковой дорожки. Заборчик для бега с препятствиями давно рухнул, и люди, попадавшие с него, прорвали линию полицейского заграждения. Теперь они стояли прямо на внутренней бровке, наклонившись вперед, к Сухарю, и подбадривали его криками{467}. «Сухарь впереди на три корпуса! На три корпуса!» – кричал в микрофон Клем Мак-Карти. Он никогда не слышал такого радостного рева. Люди, потрясенные невероятностью происходящего, махали руками, ошеломленно открыв рты. Тысячи рук тянулись вперед, чтобы дотронуться до коня, когда он проносился мимо.
Когда стук копыт Адмирала стих, Вульф обернулся и увидел черный силуэт где-то в десяти метрах позади, но жеребец все еще старался догнать их. Он ошибался в Адмирале: в нем все-таки был азарт. Вульфу стало жаль беднягу. «Я увидел в его глазах такую горечь, – рассказывал он позже. – Было видно, что он сломался{468}. Думаю, он уже не годился для скачек. У лошадей, мистер, как и у людей, бывает, разбиваются сердца».
Мороженщик выровнялся и, низко опустив голову, помчался к финишной проволоке. Сухарь несся вперед легко, на четыре корпуса впереди соперника.
Позади него творился сущий ад. Словно поток воздуха затягивал людей прямо на скаковую дорожку. Тысячи людей – мужчин, женщин, детей – перелазили через ограждение и бежали следом за конем{469}. Полицейские кинулись на трек, попытались их остановить, но зрители пробегали мимо них, прыгая от радости и аплодируя. А впереди всей этой толпы стоял Вульф – словно титан, закованный в железо. Он сложил руки рупором и что-то прокричал Куртсингеру{470}. Но его слова потонули в приветственных криках.
А наверху, в ложе Ховарда, Марсела смотрела на происходящее, и в ее глазах стояли слезы. Ховард в восторге вскочил с места и что-то радостно кричал. Супруги улыбались и кланялись, когда сотни людей начали выкрикивать поздравления.
В соседней ложе Сэмюэль Риддл опустил бинокль, повернулся к Ховардам и сдержанно улыбнулся. В его глазах было написано потрясение. «Это была хорошая скачка», – сказал он{471}. И поспешил покинуть ложу. Толпа молча расступалась, давая ему пройти. Один-два человека с сочувствием прикоснулись к плечу Риддла, когда он проходил мимо.
Марсела в изнеможении опустилась в кресло. Ховард хотел отвести ее в круг победителя, но она решила остаться на месте. По ее лицу катились слезы. Она сидела, вытирая глаза платком, и смеялась сама над собой. Ховард выскочил из ложи и помчался вниз, пожимая руки всем, кого встречал на пути. Он вылетел на скаковую дорожку – и тотчас исчез в возбужденной толпе зрителей. Смит и Вандербильт присоединились к нему, с трудом удерживаясь на ногах, ведь их со всех сторон тянули и толкали репортеры и зрители. Ховард, не в состоянии сдерживать ликования, прыгал вместе с фанатами. Со всех сторон бежали полицейские.
На табло высветилось финальное время скачки, и толпа взревела с новой силой. Сухарь пробежал милю за 1: 56,6. Ни одна лошадь за всю долгую историю Пимлико, за все тысячи и тысячи забегов, которые проводились здесь после окончания Гражданской войны, не пробегала эту дистанцию с такой скоростью.
Вульф развернул лошадь и легким галопом двинулся обратно. Он был выжат до предела. «Выложился до конца, – сказал Мак-Карти, – и был белым-белым, как рукава его жокейки». Вульф направил коня к трибунам, и зрители обступили их со всех сторон, скандируя имя жокея. Мак-Карти пробился сквозь толпу и поднес микрофон к холке лошади. Вульф наклонился к нему. «Хотел бы я, чтобы старина Ред сидел сейчас здесь верхом вместо меня, – произнес он, слегка растягивая слова{472}. – До встречи, Ред!»
Сотни рук дотрагивались до ноги жокея и гладили Сухаря. Конь тихо стоял посреди всего этого безумия, высоко задрав хвост, грудь его тяжело вздымалась. Фанаты толкались со всех сторон{473}. Смит локтями расчищал себе дорогу. Кто-то попросил его сделать заявление. «Я уже сделал свое заявление на треке», – ответил тренер{474}. Полиция наконец пробралась сквозь толпу, оцепила их, выстроившись квадратом, и оттеснила зрителей. Смит остался рядом со своим питомцем. Следом протолкнулся Тыква с одним из работников конюшни на спине. Полиция расчистила дорогу к кругу победителя. Смит взялся за повод и повел своего великого воспитанника через строй охранников. Подняв голову, со спокойной гордостью глядя перед собой, тренер подвел коня к сияющему Ховарду, и тот погладил Сухаря по носу.
В круге победителя полицейский кордон отошел в сторону, и репортеры и фанаты снова хлынули через ограждение, оттеснив Сухаря с его командой в самый угол. Смит надел венок из желтых хризантем на шею лошади. Невозмутимо взирающий на буйство толпы Сухарь принялся аккуратно отрывать цветки с венка и есть. Ховард выдернул один цветок из венка, и толпа начала просить хоть один цветок на память. Смит и себе вытащил хризантему, а после – в редкий момент благодушной щедрости – снял венок и бросил его в толпу. В ответ раздался счастливый вопль, и цветы тут же исчезли.
Куртсингер направил Адмирала в обход круга победителя и подвел его к центральной трибуне. Жокей, ссутулившись, сидел в седле. Адмирал пробежал самую важную скачку в своей жизни. Он прошел ее гораздо быстрее, чем рекордное время для этой дистанции, но просто был недостаточно резв. Конвей протолкнулся сквозь толпу фанатов и подошел к своему жеребцу. Осмотрев ноги лошади, он убедился, что они целые и холодные, потом отвернулся. Репортеры попросили его сделать заявление.
– Нет-нет, – ответил он, – мне сказать нечего. – Потрясенный, он исчез в толпе.
Куртсингер храбро улыбнулся и соскользнул на землю. Он расстегнул седло, снял его со спины лошади и замер на мгновение, глядя на своего скакуна. Он шагнул вперед и что-то прошептал на ухо коню, а потом ушел{475}. Конюх накинул черно-желтое одеяло на спину жеребца. Полиция расчистила путь, и Адмирал, низко опустив голову, направился в конюшню, сопровождаемый редкими аплодисментами небольшой кучки верных поклонников. Позже он примет участие еще в паре незначительных забегов, оба из которых выиграет, а после закончит карьеру и станет одним из лучших жеребцов-производителей породы.
