Лаура Хилленбранд - Фаворит. Американская легенда
Потом он отправился в служебную часть ипподрома и прогуливался там с Вульфом вдоль сараев. Встретившись с Джимом Фитцсиммонсом, они остановились поговорить о предстоящей скачке. Фитцсиммонсу понравился план Полларда захватить лидерство с самого начала, но, как и Смит, Вульф и Поллард, он понимал, что в этом соревновании главным будет вовсе не скорость. Главным фактором станет решимость{447}. На финишной прямой одна из лошадей сломается, другая придет к финишу бесспорным чемпионом американских скачек.
Вандербильт надеялся, что если запланировать скачки на вторник, то это сократит наплыв зрителей до приемлемых шестнадцати тысяч. Не вышло. Уже к десяти утра, за шесть с половиной часов до скачки, огромная возбужденная толпа зрителей атаковала вход на ипподром. Вандербильт открыл ворота настежь, чтобы освободить дорогу потоку людей. Все утро автомобили и поезда извергали тысячи и тысячи пассажиров со всех уголков страны и мира. Одних только высокопоставленных иностранцев было столько же, сколько зрителей обычно приходило на ипподром в будний день. К полудню все трибуны и Жокей-клуб были переполнены до отказа, и Вандербильт направлял тысячи фанатов на внутреннее поле. А зрители все прибывали и прибывали.
В три тридцать лошади двинулись к центру трека к месту седловки. Сначала появился Адмирал, накрытый белой попоной. В хвост его были вплетены желтые ленты. Спустя две минуты – Смит с Тыквой. Они вели Сухаря, накрытого до самых ушей красным одеялом с вышитой на нем буквой «Н». С трибун и из окон Жокей-клуба за ними наблюдали тридцать тысяч человек. Еще десять тысяч собрались на внутреннем поле, облепив низенький забор-ограждение в десяти футах от внутренней бровки. Десятки фанатов забрались на препятствия для стипль-чеза, пошатывающиеся под их весом. Плотный строй полицейских растянулся впереди, чтобы сдерживать натиск толпы. А за оградой ипподрома собралась толпа в десять тысяч человек. Они уже никак не вмещались на его территории. Люди сбились плотной толпой в десять рядов вокруг ограды, забирались на каждую крышу, на забор, каждое дерево и телефонный столб за милю до старта, надеясь хоть одним глазком, хоть мельком увидеть эту скачку{448}.
Когда лошадей завели в паддок, их уже ждали владельцы. Лица у них были напряженными. Ховарды были взволнованы до предела. Риддл казался маленьким и старым. У Куртсингера был отрешенный, сосредоточенный взгляд истово молящегося человека. Началась седловка. Когда Смит затягивал подпругу седла Вульфа из кожи кенгуру, подошла Марсела. Она сжимала в руке медальон святого Христофора, покровителя путешественников. Подняв потник, она прикрепила к нему образок{449}. «Это принесет тебе удачу», – прошептала она. В тот день отмечали праздник Дня всех святых.
Джордж Вульф вторгся в эту нервную сцену ошеломительным диссонансом{450}. В отличие от остальных на ипподроме, Мороженщик, перекатывающий за щекой комок жевательного табака, был абсолютно спокоен. Он, размашисто шагая, прошел в паддок, шлепнул Тыкву по крупу, сплюнул табак и легко взлетел в седло Сухаря.
Внезапно возникла нервная суматоха: колокол у судейской трибуны не работал{451}. На ипподроме был еще только один колокол, и он был закреплен над стартовыми воротами. Не видя иного выхода, судьи спросили, не могут ли они воспользоваться самодельным звонком Смита. Том согласился, кто-то сбегал за странной деревянной коробкой тренера, и судья Кассиди занес ее на свое место над финишной чертой. Спустя годы репортер «Ежедневной программы скачек» Пит Педерсен отметил, что «глаза Тома так и сияли», когда он вспоминал странный инцидент, и это наводило на мысль, что старый ковбой приложил руку к внезапной поломке колокола.
Потом следующая неприятность. Появились два помощника судей, наверняка вызванные тренером Адмирала. Они должны были отвести лошадей к старту. Их появление было прямым нарушением условий контракта, и Смит возмутился. На этот раз, настаивал он, Адмирал был обязан вести себя на старте надлежащим образом. Смит резко высказал свои претензии устроителям, что еще больше задержало начало забега. «Или никаких помощников, – рявкнул Смит, – или скачки не будет»{452}. Помощники удалились.
В четыре часа два скакуна наконец отделились от толпы и ступили на скаковую дорожку. Как писал Грэнтленд Райс, «это был самый напряженный момент в спортивных состязаниях, который я когда-либо видел»{453}. «Мэриленд, мой Мэриленд» разносилось над странно притихшими трибунами. Зрители, писал Райс, «были так напряжены, что у них просто перехватило горло».
Адмирал шел по дорожке первым, он вертелся и подпрыгивал. Тяжелый, ширококостный Сухарь следовал за ним, опустив голову. Он всего раз посмотрел вверх, оглядел толпу и снова опустил голову. Один зритель сравнил его с лошадкой молочника. Ширли Пович из «Вашингтон Пост» считал, что он демонстрировал «полное, всепоглощающее и колоссальное равнодушие». Но то было обманчивое впечатление, и Вульф хорошо это понимал. Он привык к плавной равномерности движений Сухаря на предстартовом параде участников, к мягкой поступи, когда лошадь просто аккуратно переставляет копыта. Но сегодня Вульф чувствовал что-то иное. Сухарь напоминал пружину, которая с каждым шагом сжималась все сильнее.
Пока лошади шли к началу скачки, радиокомментатор Эн-би-си Клем Мак-Карти схватил микрофон и попытался добежать до своей комментаторской кабинки на верхнем этаже Жокей-клуба. Но толпа была настолько плотной, что он просто не мог сквозь нее пробраться. Он безуспешно старался прорваться сквозь людской поток, а потом, совершенно обессиленный, смирился, спустился на ограждение внешней бровки и устроился сверху, приготовившись комментировать скачку прямо оттуда. Его голос доносился по радио до сорока миллионов радиослушателей, среди которых был и президент Рузвельт{454}, {455}. У себя в Белом доме он прильнул к радиоприемнику и был настолько поглощен происходящим на ипподроме, что толпе советников пришлось ждать его до окончания скачки.
Репортеры столпились у поручней ложи для прессы. Адмирал был любимчиком прессы – все гандикаперы «Ежедневной программы скачек» пророчили победу именно ему, как и 95 % остальных репортеров. И только маленькая воинственная группа калифорнийских журналистов поддерживала сторону Сухаря. А на трибунах предпочтения были менее единодушны. Адмирал был фаворитом в ставках, но репортеры, которые крутились в толпе, заметили, что большинство завсегдатаев скачек болеют за другого претендента.
Сидя в своей ложе, Глэдис Фиппс взирала на Сухаря с гордостью. Ее извечная вера в непокорного, мятежного Морского Сухаря наконец принесла свои плоды. После того как, сменив тренера, Сухарь начал выигрывать скачки, знаменитая ферма Клейборн, которая когда-то вежливо, но твердо отказалась от Морского Сухаря, поменяла свое мнение. Фиппс перевезла жеребца с заросшей шелковицей маленькой фермы снова на конеферму Клейборн, где менеджеры взвинтили плату за случку до вполне пристойной суммы в 250 долларов. Когда Сухарь произвел фурор на Востоке, они снова удвоили плату. Теперь, когда Сухарь бросил вызов самому Адмиралу, чтобы случить свою кобылу с Морским Сухарем, приходилось выложить 1 тысячу долларов. Эта цена соответствовала цене самых выдающихся жеребцов-производителей страны.
Неподалеку Фитцсиммонс наблюдал за лошадьми. У него в руке был билет тотализатора. Он поставил на Сухаря.
Длина трека по всей окружности составляла 1 километр 600 метров, а скачка была на дистанцию в 1 километр 900 метров, то есть лошади должны были стартовать в начале финишной прямой, а потом пройти полный круг и еще четверть. Пока Адмирал шел к старту с сигнальщиком и стартовым судьей Кассиди, Вульф решил пощекотать нервы чувствительного победителя Тройной Короны{456}. Он стал медленно, лениво разогревать Сухаря, каждый раз проходя мимо нервно перебирающего копытами соперника или намеренно пуская его в галоп в противоположную сторону. Кассиди приказал ему вернуть лошадь на место. «Мистер Кассиди, – жизнерадостно отозвался Вульф, – мне велено разогреть Сухаря перед стартом». Кассиди рявкнул в ответ, что его об этом не предупредили. Вульф пожал плечами и продолжил развлекаться. Они с Сухарем понеслись вперед, обогнули дальний поворот и выскочили на противоположную прямую{457}.
У столба в пять восьмых мили Вульф остановил Сухаря и повернул его к центральным трибунам. На какое-то время конь и всадник замерли на противоположной прямой. Было тихо. Толпа на внутреннем поле сгрудилась у ограждения вдоль центральной трибуны, оставив противоположную прямую неожиданно пустынной, – большинство присутствующих считали, что кони будут бежать рядом только на первых метрах скачки, в самом начале финишной прямой, а потом Адмирал умчится вперед, оставив Сухаря далеко позади… Сухарь смотрел на человеческое море, слегка колышущееся под осенним солнцем. Вульф изучал Адмирала, наблюдая, как тот нервничает, вертится кругами на стартовой линии.
