Журнал «Новый мир» - Новый мир. № 7, 2003
Пока не случилось несчастье. Трагический уход из жизни Сергея, которому еще не было пятидесяти, наложился на весть о гибели Бориса Рыжего. Поэты не хотят с нами жить — вот что подумалось. Умозаключение, надеюсь, опрометчивое, но все же страшно.
Сергей Золотусский был истинный поэт, свободный телом и душой и выдыхающий эту свободу стихом. «Каждая душа живет только по тем законам, по которым она создана», — написал он в авторском введении к составленной им книжке, и, поэт андерграунда, он чаще всего зарабатывал на жизнь физическим трудом, чтобы ничто не мешало ему этим законам следовать. Подобно многим ранимым душам, он не принял постсоветской реальности, как не принимал советскую. (Одно из сильнейших стихотворений о «новой элите» — «Проситель»; я ни у кого не читала такой чуждой дидактике гражданской сатиры.) Дух его разрывался между угрюмой, но и благородной защитой самостоянья и тягой к «хоровому» и народному. И еще: между «Не воистину — повторяю — воскрес» — и «Ты только возьми, Ты только шепни, / Верни меня в свой шатер!». Одно из лучших стихотворений Сергея Золотусского — с кодой: «Я думал — шапку сорвало, / А покатилась — голова!» — уже зацитировано. Я же приведу строфы из позднего, почти последнего: «…Разум полнится слухом и зреньем, / Боль приходит как Богоявленье: / Множит эхом короткое „я“ / Сразу в трех временах бытия. / Пожелтелые рвутся страницы… / Так из клетки свободные птицы / Улетают в их прежнюю даль, / Прорывая плетеную сталь. <…> Ну и пусть, что осталось так мало: / Ты в свое убываешь начало, / И туманом плывет над водой / То, что было судьбой и бедой». Называется: «Перед смертью».
Жизнь была для Сергея непрерывным риском — риском как самым надежным источником поэтического. Но была ли — запрограммированной катастрофой? Как знать. Десятилетним мальчиком он сочинил: «За окном бушует ветер, / дождь в окно мое стучится; / жить не хочется на свете — / Богу хочется молиться». Тут поневоле задумаешься.
Но стихи — остались. Книга издана благодаря усилиям и средствам родных и друзей поэта.
Владимир Портнов. Избранные стихи. Цфат, 2002, 144 стр.
А вот не столь драматический привет из прошлого — от хорошего поэта и великолепного переводчика. Я как-то отрецензировала его сборник 1982 года «Равновесие», стихи из которого — на житейские (бакинский быт, казарма) и литературно-романтические сюжеты — «заворожили» меня («завораживает простота», — замечено поэтом о розе, о ее простодушной верности идее цветка) правдой немодного тогда, как и теперь, повествовательного реализма и «равновесием» между ним и, в стихах другого рода, авантюрами фантазии, гуляющей по эпохам и континентам. Завязалась переписка с этим бывшим бакинцем, потом ленинградцем. А дальше: его переезд в Израиль, затерявшийся след — и вдруг присланная по почте книга, куда вошло и знакомое уже, и новое, вернее, мною не читанное, — потому что совсем нового нет; на исторической родине, признается в письме поэт, сочинение стихов как отрезало, остались одни переводы.
К избранному старого поэта можно бы поставить эпиграф из Пастернака, предваряющий в книге один из верлибров, «Ты помнишь жизнь?»: «Все пытаю себя: / не нарисовал ли я слишком идиллическую картину / 30-х — 40-х годов? / Но закрываю глаза и вижу все тот же мир / странной нищей идиллии: / намытые полы, / веревки с развешанным бельем, / коммуналки и дворы, где жили одной семьей…»
Стихи, перечитанные десятилетия спустя, мне по-прежнему по душе, но лучше я порадую читателя дивным в своей простоте переводом из Жерара де Нерваля: «Где же наши подруги? / В этой жизни их нет: / Светит в ангельском круге / Им немеркнущий свет. / Там, за далью лучистой, / Голубой их приют. / Они Деве пречистой / Нынче славу поют. / О, любовь молодая, / Вся в цветах полевых! / Мы, подруг покидая, / Насмерть ранили их. / Смотрит вечность очами, / Все простившими нам… / Здесь угасшее пламя / Загорается там».
±2Светлана Бойм. Общие места. Мифология повседневной жизни. М., «Новое литературное обозрение», 2002, 312 стр., с ил.
Об этой книге легко начать разговор, зацепившись за цитату из стихотворения Владимира Портнова о коммуналках. Продолжу ее: «Мы создали свою жизнь <…> И была она оборотной стороной / того страшного и парадного, / что было где-то за нами или над нами. / И, может быть, — <…> она была не оборотной стороной, а лицом». Само это изображение коммунального быта — общее место, хотя и «хорошо темперированное», — и точно так же «Общие места» С. Бойм, профессора Гарвардского университета, — не только Common places (как назывался англоязычный, 1994 года, вариант ее книги, предшествовавший дополненному русскому), но и «места общего пользования», что вряд ли переводимо.
Я поставила эту книгу из модной области culture studies под двоящийся знак оценки отчасти под влиянием нелицеприятной рецензии эрудита Ильи Утехина («Критическая масса», 2003, № 1), который обнаружил у профессора много смешных ляпов, мною по необразованности не замеченных[37]. Но не только поэтому. Двойственная оценка соответствует непреодоленной двойственности самого сочинения. Автор, самостоятельно создавший русский перевод-версию, тем не менее не мог сгладить разницу между прежней и новой адресацией книги. То, что западному читателю или в новинку, или по крайней мере является ожидаемым подтверждением его предрассудков в отношении России, для русского читателя может обернуться труднопереносимой пошлостью (слово, которое как одно из туземных обозначений common place, подробно анализируется в труде наряду с банальностью, тривиальностью и китчем; а также бытом и мещанством). Например — пригодные исключительно для внешнего употребления, да и там, верно, навязшие на зубах рассуждения о «русской душе»: «„Русская душа“ не нуждается в „частной жизни“. У нее собственная гордость — коллективная»; «Русская душа — это Психея без психологии, внебрачная дочь немецкого романтического духа и русской литературы». И тому подобное.
Я согласна с И. Утехиным, которому самой интересной показалась «археология повседневности», построенная не на историко-литературном материале, давно перелопаченном другими, а на собственных наблюдениях и воспоминаниях (та же «коммуналка», «диссидентская» кухня, культура анекдота, бардовская песня). Однако не думаю, что лишь отсюда выкатывается, как выразился Утехин, «зерно смысла». Светлана Бойм — не только «научный работник» в весьма смутной и малонаучной области, но и отличный эссеист, мастер провоцирующего афористического стиля, который возбуждает мысль куда больше, нежели непременные ссылки на Мишеля Фуко и Юрия Лотмана. Приведу наугад: «Общее место — это мифическое пространство, из которого интеллектуалы постоянно изгоняют себя с тем, чтобы писать элегии и метафизические трактаты на темы утраченной общности». Или: «Вирус китча — это глобальное осложнение после тяжело перенесенной болезни модернизации». Или: «В субкультуре постмодернизма критика и борьба за вкус стали считаться плохим вкусом». На странице 278 я даже нашла определение стёба (наконец!) — не очень внятное, но все же лучше, чем таинственная неизъяснимость этого понятия.
Короче, книга, пройти мимо которой было бы досадно.
Тарусские страницы. Второй выпуск. Литературно-художественный и иллюстрированный сборник. [Составители Николай Панченко и Нина Бялосинская]. М., Дом-музей Марины Цветаевой, 2003, 512 стр.
«Тарусские страницы» — это, если кто помнит, такое же мифологическое «общее место» повседневного русско-советского резистанса, как записи «на ребрах» или бардовская песня. Я — один из уже немногих обладателей раритетного сборника 1961 года, изданного в Калуге под эгидой К. Паустовского. Там мы впервые прочитали поэму Владимира Корнилова «Шофер», повести Бориса Балтера «Трое из одного города», Булата Окуджавы «Будь здоров, школяр» и Владимира Максимова «Мы обживаем землю», новые стихи Слуцкого, Самойлова, Коржавина, Винокурова, новеллистический дебют Галины Корниловой, дозированно возвращаемую Цветаеву, несравненные вещи Заболоцкого, прежде запретные. Да мало ли что еще. Уже не припомню подробностей, какую именно реакцию властей вызвала эта оттепельная акция духовного непослушания, помню только — что суровую. Путь к продолжению альманаха был закрыт. Иных уж нет — большинства. Умер недавно и Роман Левита, принимавший деятельное, пылкое участие в первом выпуске; второй ему успели показать перед самой смертью…
Листаю пожелтевшие страницы, суперобложка работы М. В. Борисовой-Мусатовой куда-то потерялась, — и одновременно гляжу на толстый роскошный том 2003 года в этом самом, вернувшемся сквозь годы, супере и с отсутствовавшими прежде прекрасными фотопейзажами на форзацах. Том открывают краткое слово к читателю редактора журнала «Грани», помогавшего финансами, и мемуарно-очерковое введение составителей, из коего, как и из рецензии М. Галиной («Литературная газета», 2003, 19–25 февраля), узнаём, что книга должна была выйти еще в 1990 году. Но цензура рублем на книгоиздательском рынке отсрочила это событие на двенадцать лет. Слава Богу, вышли все-таки!
