Владимир Колковский - В движении вечном

— Мне материлка что, и послать могу запросто! — часто хвастался своим одноклассникам.

И вот однажды…

Он будто задал однажды себе тот же вопрос, что когда-то Игнат Лешке Антольчику:

— А зачем вообще ходить в школу?

Что послужило тому причиной, никто так и не узнал. Сам Зэро, будучи натурой весьма скрытной, никому не рассказывал, ну а отыскать хоть какую-то логику в его бочковатой голове тоже навряд ли кому бы удалось. Но именно тогда его досель весьма скромная особа приобрела такую широкую известность далеко за пределами их маленького поселка.

Будто начальство великое принимал вскоре сам Зэро в своей невзрачной избушке целые делегации… Классная, завучи, директор, инспекторы из РАЙОНО… Игнат не раз замечал с изумлением, как на директорской машине доставляли оболтуса к самым дверям школы.

— Как профессора того в школу доставляют, лекции читать! — от души завидовала мафиозная цепочка. — Вот тебе и Зэрко наш, на весь район пустил шороху.

Игната тоже не могло не интриговать такое внезапное превращение первейшего двоечника и оболтуса в чрезвычайно важную персону.

— И что с ним так носятся? — спросил он у матери, тоже учительницы.

Ответила она не сразу и как-то уж очень сердито:

— О-от, остолоп, что еще? Что в лоб ему, что по затылку, а полетит ЧП из района, тогда здесь у многих головы полетят!

И прибавила уже спокойней, тоже с очевидным недоумением:

— Все у нас так. Как вверху сказали, значит, так и быть должно… Раз сказали «всеобщее среднее», значит так и должно быть всеобщее… И никаких гвоздей, без вариантов… Хоть остолоп тебе, хоть оболтус.

Гвардейцы составляли подавляющее большинство т. н. мафиозной цепочки, но входили в нее также и некоторые пацанчики. Так, на соседской парте непосредственно спереди за Игнатом и его верным гвардейцем-подшефным расположились сразу двое из них, Михаська и Петрик.

Пухлощекий, румяный, кругленький как колобок Михаська своей си-лой только немногим из гвардейцев уступал, но неловкость и исключительная неповоротливость позволяли без проблем с ним справиться. Молниеносным, отработанным движением Игнат всегда успевал выгодно захватить, а после просто перегибал Михаську пополам.

Вплоть до самого выпускного класса учился тот средненько и на кон-трольных, диктантах часто не мог обойтись без помощи соседа отличника. А поскольку располагался непосредственно за ним, то являлся чрезвычайно важным передаточным звеном той самой вышеописанной мафиозной цепочки, и потому, наверное, относительно редко оказывался в незадачливых объектах насмешливых забав со стороны изнемогающего от скуки диктатора и его верных гвардейцев.

В футбол-хоккей Михаська тоже играл слабовато, зато, как и Игнат был заядлым болельщиком. Болели они за разные команды, один за ЦСКА, второй за «Спартак», и очень любили поспорить, поддразнить друг друга шутливо, доказывая достоинства своих главных кумиров:

— Ты только глянь, как он ездит, маэстро твой… Смех один, кругами!

— Смех… там один рост — машина! Бортанись разок с таким, гляди посмеешься… Твой зато, недоросток мелкий, прошмыгнет где-то, как мышь, меж защиты…

Однако и команда, и кумиры тот час же становились общими, когда играла сборная. Теперь уже не было конкретно армейцев и спартаковцев, харламовых и якушевых, теперь они все были просто «наши», игроки-легенды, десятилетиями удивлявшие мир. И были их незабываемые победы, и было счастье, и была гордость за могучую державу с названием величественным и звонким Советский Союз.

В час важнейших хоккейных баталий заядлыми болельщиками мгновенно становились все в классе. Можно было даже не смотреть телевизор вчера, результат и так был безошибочно ясен с самого утра. Шутливо, оживленно в классе, значит, все в порядке; гнетуще, сонно — ожидай вскоре отголосков с далекой «камчатки»:

— Эх, та-айга… Чехам продули.

Пожалуй, один только Петрик, сосед Михаськи по парте не интересовался спортом вовсе. Он и внешне представлял собой почти полную противоположность колобку-соседу: выше на целую голову, необычайно худой, в огромных овалах очков, с бледноватым вдумчивым лицом тихони-отличника. Учился он и вправду отлично, потому в мафиозной цепочке никогда не участвовал; более того, Игнат и сам частенько консультировался с ним на уроках, как написать правильно незнакомое слово или решить сложную математическую задачу.

Книги были, пожалуй, единственным его увлечением. Славик Малько, сосед Петрика в поселке и по рангу своему в классе тоже па-цанчик однажды вот такую историю рассказывал:

«Летом как-то не видать было долго Петрухи. Ни на улице, ни возле дома… Потом встречаю:

— Ты где это, друг, запропажил? — интересуюсь. — В лагерь, разве, куда съездил?

— Дома был, — в ответ пожимает плечами.

— Как так?! Такой порой и на печах забуриться… А мы вот из речки не вылезали… И чем?… ну-ка, чем, колись, занимался веселеньким?

— Книги читал.

— Как так… книги! Все время?

— Все время.

— Гм… а-а… что ж ты боле теперь не читаешь?

— Да по левому глазу ноль-две… Да и с правым, считай, та же история… Линзы вот жду… пока новые».

Славик рассказывал всегда эту «историю» со смехом, как забавный анекдот, выделяя особенно две следующие фразы: «И что ж ты боле теперь не читаешь?.. Да по левому глазу ноль-две!» — словно вся изюминка-суть характерная заключалась именно в них.

И хоть сам Петрик утверждал, что сосед его это просто выдумал, однако поверить в правдивость «истории» было очень легко, глядя на подслеповатое, будто всегда заспанное лицо ее главного героя.

Особенно же Петрик увлекался фантастикой и научно-популярной литературой. С ним Игнат постоянно обменивался «интересненьким», обсуждал увлеченно самые захватывающие сюжеты…

И не было! — не было тот час их тесноватой сумрачной комнатки-класса, маленького провинциального поселка, не было скучных, надоедли-вых, ученических будней… Манящий туман неизведанного живописно укутывал, завораживал трепетно, возносил высоко-высоко в сокровенную даль, в необъятную тайну Вселенной… Тайну, которую так необходимо было разгадать.

Сам же Малько Славик сидел в среднем ряду за передней партой как раз возле учительского стола, завершая своей особой ту самую, знаменитую мафиозную цепочку. Ростом он был почти в два раза ниже любого из гвардейцев, зато был знаменит в поселке как наипервейший грибник.

Поселок подступал впритык к Неману, а дальше за неоглядной во все стороны, в бирюзовых озерных глазках, растянутой гладью заливных лугов синела на горизонте знаменитая принеманская пуща. Говорили всерьез, что она и впрямь нигде не заканчивается, что можно вот так идти и идти хвойниками смолистыми, непролазными чащами, торфяными топкими болотами аж до самых Столбцев… Ранней осенью, когда выдавался погожий денек, в лес выбирались всем мальчишечьим коллективом и сразу после уроков.

— Айда в лес! Говорят, хоть косой грибов в пуще! — балагуря, толпой бесшабашной и вольной выбегали они стремительно из дверей школы.

И тот час же хором согласным в ответ:

— Такою погодкой… Айда, поехали!

— Тогда час на сборы, возле моста.

… Бабье лето, ленивая важно роскошная пани. Светлый безоблачный, словно шелковый денек. Ровная мощеная улочка выводит торжественно прямо на мостик, мостик-ветеран через Неман, потемневший от времени, наплывной, бревенчатый. Милуясь словно в прощании, ласково тешат его деликатные лучики едва заметного сентябрьского солнышка, шаловливые вздохи по-весеннему легкокрылых ветров… Белесая вальяжная синь равнодушно взирает на разомлевшие в раздумье тоскливом, пожелтелые дали, уезженный проселок извилистой узенькой лентой живо стремится к самой окраине леса.

Добирались тоже всегда живо, весело, чередуя, без устали бодрый шаг со скорым подбегом — и сразу на свою любимую полянку, что приютилась издавна возле заросшего сухим бархатистым камышом небольшого озера.

— Слишком толстых не волочь, давайте скоренько! — командовал Игнат.

Ну и как без костра, без душистой парной крутопосоленной «бульбы», без горячего сочного сала, запеченного на огне до аппетитных черноватых пригар!

А затем волшебство и поэзия, шедевры неповторимые неутомимого лесного живописца… Запах иглистый сосен стройных, медяных; терпкий, прелого листья — осинников и дубрав… И соревнование азартное, крикливое.

Только как соревноваться вот с ним, этим Славиком? Разве что всей компанией.

Это было что-то невообразимое. Не спеша, Игнат похаживал по краю заросшей кустарником хвойной полянки, вглядывался, посматривал по сторонам, нагибался низенько под колючие лапчатые еловые ветки… А немножко поодаль на самой середине, казалось, ползал без всякого ладу на коленцах кто-то едва заметный в густой суховатой траве, копошился там, шарил, а из-под его острого ножичка словно сами по себе выскакивали упругие крепкие молоденькие боровички.