Владимир Колковский - В движении вечном

Глаз у Игната вскоре забордовел, бил непрестанно горячим занозистым пульсом. Но он совершенно не чувствовал боли. Он был на вершине счастья.

— Вишь, Горанский пошел… Такого кадра посадил на пятую! — еще долго слышал за спиной завистливый шепот.

Глаз у побежденного также вскоре украсил даже не «фингал, а шедевр настоящий!» — как называл его восторженно Лешка Антольчик. Переменчивая палитра красок чуть не целый месяц сладко тешила душу: ярко-красная с пунцовым отливом, она наливалась постепенно темноватой синью, и так до бледных желтовато-черных кругов под глазом…

Теперь-то уже и смысла-то не было спрашивать, кто есть «самый здоровый» в их «Б»- классе. И это «самый здоровый» было как титул, титул наиважнейший, что возносил непосредственно на самую вершину мальчишечьей классной иерархии, давал королевскую власть в глубинных, надежно скрытых от глаз учителей и взрослых повседневных взаимоотношениях.

Человек в чем-то еще и животное, в особенности в свои первые дни. То человеческое, с чем он появляется на свет, необходимо развивать и лелеять, иначе оно так и останется незаметным, надежно сокрытым животными инстинктами где-то в самых глубинных недрах его души. И если юное существо человеческое поместить в животное стадо, то оно так и останется навсегда животным, такие случаи известны, они вполне подтвердили это.

Стадо, прайд, стая всегда выступают вместе, когда дело касается защиты общих интересов: охоты, обороны и т. д. В тоже время в каждом животном коллективе существует своя строгая иерархия, важнейший критерий которой победа в поединке.

Своя иерархия, иерархия строгая, установленная в сотнях бор-цовских поединков на школьном дворике существовала и в общем-то самом обычном школьном «Б»-классе. О многом из того, что здесь происходило, учителя и взрослые даже не догадывались — в этом смысле класс вполне можно рассматривать как некий почти изолированный микромир, и теперь, вспоминая те давние годы, Игнат иногда даже удивляется подобию мира детского на мир взрослый, также разбитый на множество почти изолированных ячеек со своими собственными королями, корольками и диктаторами.

Титул «самого здорового» вкупе с главенствующей ролью «босса» в детально описанной чуть ниже т. н. «мафиозной цепочке» возносили Игната непосредственно на самую вершину классной иерархии. Однако слово «королевская» навряд ли является самым точным для характеристики той почти неограниченной власти, которой он обладал среди мальчишечьей половины класса, тем более, что «король» сегодня должность обычно лишь декоративная. Он был настоящим диктатором.

И, как настоящий диктатор, имел хоть и не очень многочисленную, но свою собственную, всецело преданную ему гвардию. В нее входили Зэро, Лось, Антольчик и еще некоторые. Все они едва перебивались с двойки на тройку, зато были рослые, физически крепкие; с каждым из них Игнат мог справиться с трудом и не всегда, но его главенствующую гвардейцы признавали вполне и приказы исполняли с аккуратнейшей точностью.

Таким образом, с самого начала своего существования «Б»-класс приобрел внутренне вот такую структуру. Во-первых, Игнат на самом верху со своей практически неограниченной властью, за ним его верные гвардейцы и, наконец, все остальные, которых они называли просто «пацанчиками».

Девчата, как и учителя, долго считали Игната тихоней, отличником с примерным поведением в дневнике, они даже не догадывались о его подлинной скрытой роли. И только с приходом «кавалерского» возраста, когда из-за них начались конфликты, очень скоро поняли, кто есть кто в их собственном классе.

Гвардеец и двоечник Лешка Антольчик был закреплен за Игнатом как за отличником. Сидели они за одной партой на крайней «камчатке» много лет, и все эти годы Лешка Антольчик был очень доволен таким шефством.

Во-первых, Игнат каждый раз незаметно проверял диктанты у приятеля — дело это было чрезвычайно ответственное:

— Знаю! Знаю я, кто у нас на медвежьи услуги дружкам большой мастер! — раскричался однажды «Дикий», учитель по белорусскому, бросая гневные взгляды в сторону Игната.

В тот раз Лешка, оболтус отпетый сдал такую работу, что хоть ты «пятерку» ставь. Поэтому теперь очень важно было не перестараться, оставить ровно столько ошибок, чтобы хватило как раз на «троечку».

— Хорош, хорош… ладно и так, а то опять Дикий вызверится! — даже останавливал часто своего шефа Антольчик.

На контрольных по математике Игнат также не оставлял приятеля без помощи. Сначала он быстренько справлялся со своим заданием — тут, правда, очень непросто было удержаться, не вскинуть сразу победно руку и на вопрос учителя:

— Что у тебя? — торжествующе выпалить:

— А у меня все готово!

И опять заслужить похвалу, опять пережить то самое, знакомое с первых памятных дней сладко возвышающее чувство своей незаурядности. Но тогда учитель, конечно же, присматривал бы за ним гораздо внимательнее или вообще предложил бы выйти, прогуляться до переменки на дворик, потому победный восторг, скрепя сердце, приходилось частенько приносить в жертву товарищеской взаимовыручке. Тем более, что выручал Игнат не только своего подшефного. За ним уже нетерпеливо ожидал своей очереди сосед спереди толстячок пухлощекий Михаська, за ним головастый верзила Зэро, за ним еще и еще, по цепочке.

— Ну что, бригада… готово, кажись… поехали, запускаем конвейер! — шептал Игнат, закончив свое задание.

И опять же очень важно было не перестараться, не перескочить через ту самую, заветную троечку. Потому всегда решалась только часть кон-трольной, а объяснения приходилось также сочинять самому на том примитивно-простецком лексиконе, что был характерен для Антольчика и всей остальной компании.

— Нас тут целая мафия! — когда заканчивалось удачно, по-смеивались, потирали руки гвардейцы. — А ты уже тогда наш босс выходишь.

Очень ценили Игната в классе и за подсказки. Частенько просили «помочь» перед решающим ответом в конце четверти, и помочь вот таким образом он был готов каждому:

— Лады! — кивал согласно головой. — Только тут… сам ведь знаешь.

Последние слова он выговаривал не совсем уверенно. Дело в том, что учителя в их школе были в основном люди уже поработавшие, с опытом, с профессиональным слухом. Когда они хотели слышать, тогда было лучше не подсказывать. Но на счастье всей мафиозной цепочки в процессе учебы обязательно наступал такой особенный период, когда учителя слышать не особенно-то и хотели… Период этот неизменно наступал в конце учебного года, а очень часто и в конце школьной четверти.

И действительно, строг и принципиален учитель сразу после каникул, сыплет двойки направо и налево, родителям норовит звякнуть по любому поводу, грозится на второй год оставить… А под конец года словно подменили его вдруг! — и подсказок «не слышит», и отметки только исправляй, еще и сам к доске классной приглашает… А на последней, решающей контрольной лишь изредка в поглядывает на класс, раскроет журнал где-нибудь посередке и, словно что-то там внимательно высматривает.

«Интересно, а сколько бы лет просидела в одном классе моя мафиоз-ная цепочка, если бы не эта загадочная учительская доброта в конце года?» — вопрос этот в те годы не раз приходил на ум к Игнату.

Полешук Микола из купринской «Олеси», асс и профессионал в своем охотничьем деле, за многие месяцы так и не смог выучиться правильно вывести гусиным пером свое имя. Лешка Антольчик тоже, например, иной раз даже удивлял своей сообразительностью во многих житейских вопросах, а за все школьные годы выучился лишь читать чуть лучше, чем по слогам да считать рубли-копейки в кармане.

— Ну и что? — говорил он, улыбаясь, Игнату. — Институт мне по-любому не светит, а с вилами да граблями на плечах… И кому там, скажи, твои синусы?

И посмеивался еще вдобавок:

— Пси-псинусы… Гайку-болтик я и так закручу.

Казалось, он уже тогда знал прекрасно, что в жизни пригодится обязательно, а что и не очень.

— Хочешь картинку из будущего? — лыбился рядом, и уже словно с издевкой, широченный сутулый Лось. — Ты инженер с дипломом на заводике за сто рэ, а я гайки-болтики рядышком за триста верчу… Я на «Жигулях» новеньких с ветерком на работу, а ты велик ржавый ножками крутишь.

— Справедливо, считаешь?

— Ну так! — ухмылялся в ответ Лось еще шире. — Кто в нашем государстве класс-гегемон?.. Пролетариат!

— Зачем же тогда вообще ходить в школу? — удивился однажды Игнат.

— А батька? Начни дурить, а так оно… помнишь, как Зэро?

Зэро как-то уж очень рано повзрослел. Уже в шестом классе у него начали пробиваться редкие усики, на уроках он часто доставал крохотное зеркальце, клал его на раскрытый учебник, почти не моргая, с бычьей неподвижностью пристально вглядывался, приглаживая старательно волосок к волоску. Рос он без отца. Мать свою, малозаметную в поселке, тихую женщину в разговорах с дружками называл «материлкой»: