Владимир Колковский - В движении вечном

Проходишь через арку во внутренний замковый двор, и снова невообразимый диковинный переплет средневековой старины и со-временности. По сторонам полуразрушенные башни, а в центре — в центре аккуратненькая, выложенная белыми камушками, цветочная клумба. Среди ее красок, переливистых, душистых весной бронзовый памятник пионеру-герою. Это мальчуган лет двенадцати на прямом постаменте, в его руке на отрыве граната, вот-вот улетит на врага, на юном лице решимость застывших последних минут…

Его именем и названа школа. Тут и главный корпус ее на окраине замковой горы. Это бывший панский дом, двухэтажный, крашеный мелом, с жестяной блестящей бордовой крышей. Тогда это было наиболее просторное школьное здание, и снова, словно в строжайшем соответствии с возрастом, в нем учились самые старшие поселковые школьники, выпускники.

Иногда давние воспоминания ассоциированы в памяти так, будто они окрашены в какой-то соответствующий цвет или тон, иногда даже и объяснить очень сложно, с чем связаны такие ассоциации. Но когда Игнату, к примеру, вспоминаются его первые школьные годы, то тут все просто и ясно. Ведь учился он тогда в том самом, начальном учебном «корпусе», бывшей крестьянской хате с низким потолком, узенькими окошками и маленькими комнатками-классами. Там всегда было как-то серо и сумрачно, даже когда за окном ярко сияло солнце или в классах включали электричество.

И потому, наверное, так манил на переменках первоклассников их крохотный школьный дворик, изумрудный, шелковистый весной, а зимой пушистый, белоснежный. Лишь звонок с урока, и он тот час превращался в футбольный газон и площадку для игры в «классики», поле жарких сражений в снежки и еще, и еще… Но чаще всего — в просторную борцовскую арену.

Именно здесь с первых школьных дней выяснялось наиважнейшее, именно здесь на долгие годы завоевывался тот драгоценнейший авторитет, на который тогда многие мальчишки с радостью поменяли бы свои лучшие отметки.

С первой же переменки, стоило только выбежать на дворик, как:

— Поваляемся? — слышалось звонко со всех сторон.

Мужчина — он и в семь лет уже мужчина; откажешься — кем сразу станешь?

И если кто-нибудь из взрослых погожим осенним утром заглядывал сюда случайно, то с изумлением наблюдал нечто вроде средневековой битвы, только «рыцари» были исключительно пигмейского роста, без мечей и шлемов, а в обычных, пиджачок-брючки, форменных школьных костюмчиках… Не было здесь и бешеной злости, пота ручьем, крови из носа; здесь была только честная борьба, соперничество один на один с единственной целью — положить противника на лопатки.

По натуре своей Игнат совсем не из тех, кто сразу в бой. В начале он выбегал на дворик среди последних, занимал местечко где-нибудь в сторонке, наблюдал, приглядывался… Разбившись на пары, первоклашки делали захваты, ставили подножки, возились с сопением в партере.

Вскоре, однако, и его там заметили:

— А ты… че тут? Только зыришь, слабо?

И наверняка кто-то очень пожалел об этом.

Игнат на свой возраст был высокий мальчишка. Мать даже частенько посмеивалась, мол, пойдешь в школу, детишки дразнить будут: «Дядя Степа, достань-ка воробышка!» Но, если рассматривать силу абстрактно, в ее, так сказать, чистом виде… Однажды на уроке физкультуры учительница отбирала сильнейших: просто разбивала мальчишек на пары, и — кто кого перетянет — так вот, Игнат в том соревновании не попал даже в пятерку. Зато в борьбе его выручали природная ловкость, сообразительность, умение видеть и сполна использовать малейшие недостатки противника. Он мог проиграть в первом поединке, но потом уже четко знал, как вести себя в следующий раз: то ли атаковать стремительно, не дать опомниться, захватить выгодно, то ли наоборот насторожиться, строго держать оборону и в то же время следить зорко, чувствовать каждое движение соперника, провоцируя его на решающую ошибку. А еще, что важнее всего, у него был свой «коронный» секретный прием, который он никому не мог открыть — не мог открыть даже, если бы и хотел очень. Даже дружку своему лучшему Витьке.

Одержав сразу несколько побед, Игнат вскоре и сам начал вызывать одноклассников на поединок. Наиболее опасными среди них были Зэро, Лось и Антольчик, сильнейшие в том самом соревновании, что когда-то организовала учительница. Ростом-фактурой они заметно выделялись среди ровесников, особенно Зэро. Прозвище свое он получил вот почему. Когда дружки спрашивали у него сигаретку, или копеек «в позычку», он обычно только в хитроватой усмешке косо щерил крупные неровные зубы:

— Зэро! — отвечал коротко, разводя руки.

В решающем поединке с ним Игнат еще успел захватить выгодно, да что толку в этом, если он даже не смог до конца сомкнуть руки на такой пояснице? Зэро навалился грубо всей массой, словно грузно, внавалку, без всяких хитростей просто падал на него… Ноги обоих борцов уже оторвались от земли, в пространстве на мгновение зависли туго сплетенные тела… И вновь в какой-то неуловимый миг неким волевым сверхъестественным усилием Игнат успел перевернуть обратно всю нависшую на нем почти двойную тяжесть и упасть уже сверху — а это была победа! Теперь оставалось только молниеносно взять в обхват шею, уйдя телом в бок, зажать невпроворот удушающим.

— И как ты умеешь так классно выкрутиться? — удивлялся потом и не раз Витька, наблюдая нечто подобное.

— Сам не знаю!

— Свистишь.

— Не-а, правда, сколько раз уже было. Все, кажись, капут!… завалили… и вдруг тебе как ниоткуда…

— Давай так со мной попробуем.

— Толку! Все равно ведь ничего не выйдет.

— Ну дава-а-й…

Отвязаться от приятеля всегда было не просто, но только чтобы вот так, по заказу… По заказу действительно ничего не получалось. Это был по-настоящему секретный прием, секретный даже для самого исполнителя, который, однако, выручал его бесчисленное количество раз и в самые критические мгновения.

После Зэро у Игната не осталось серьезных соперников. И впоследствии, когда у его одноклассников спрашивали:

— Кто у вас в классе самый здоровый?

— Горанский… Горанский Игнат, — неизменно слышали в ответ.

— Кто бы сказал! — удивлялись поначалу многие. — У вас там лбы такие. Лось, Антольчик… а Зэро!

Но удивлялись недолго.

Однажды в февральскую оттепель перебрасывались на дворике снеж-ками с параллельным «А»-классом. Переменка была маленькая минут на десять, и это было даже не сражение, а только легкая шеренга на шеренгу рядовая разминка перед следующей большой переменой.

— Скоро звонок. Погреемся напоследок? — спросил Игнат почти шепотом.

— Можно.

— Тогда я в атаку… Алесь, Михаська, за мной!

Резко, решительно, выпуская снежок за снежком, он выступил вперед.

…Низкий, словно приплюснутый силуэт вертляво выкрутился как из-под земли, сиганул внезапно откуда-то сбоку — и сразу удар! Удар обжи-гающий, твердый, как камнем… И уже не Игнат, а распаленный гневом, израненный зверь бездумно ринулся один на всю вражескую шеренгу.

Он бы запросто догнал этого Шурку, этого слабака и недоростка, который после своего подлого удара ледышкой под глаз также подло бросился наутек. Он бы с наслаждением швырнул его, вмазал, растер безжалостно обземь… Но дорогу уже заступал брат, грозный непобедимый Валер, «самый здоровый» в своем «А»-классе.

Их было двое братьев-близнецов в параллельном «А»-классе. Братьев-близнецов, но совершенно не похожих друг на друга. Шурка весь пошел в отца, невысокого коренастого мужчину, а Валер в мать, круглолицую, широкую в кости, крепко сбитую. Она была на целую голову выше ростом за мужа.

— Величкова порода! — говорили про ее родню в поселке. — А там тебе что девка, что хлопец — все под потолок.

Досель Игнат не слыхал никогда, чтобы кто-нибудь хоть разок победил его школьном дворике. Сам он тоже, рассуждая разумно, до сих пор всячески избегал поединка с ним. И только зверь, лишь один израненный, яростный зверь не рассуждал ни мгновения:

«Р-раз!» — он тоже бил под глаз, всю свою силу вкладывая в первый удар, весь свой гнев, всю неудержимую энергию аффекта.

Он даже не соступил, он лишь едва пошатнулся. Он устоял, устоял как массивная глыба этот могучий непобедимый Валер, он лишь едва-едва пошатнулся…

Но именно эта легкая, едва заметная заминка как раз и решила исход:

«Раз-два!» — левой-правой Игнат успел навесить еще, и противник уже не выдержал, взмахнул руками, тяжко осел на липучий снег.

— Айн-цвайн! Люкс-класс так вышло! — вспоминая, с восхищением восклицал потом всякий раз Лешка Антольчик. — Как в кино ты его выру-бил!

Глаз у Игната вскоре забордовел, бил непрестанно горячим занозистым пульсом. Но он совершенно не чувствовал боли. Он был на вершине счастья.