Алексей Рачунь - Перегной
- Ну да, но тут, понимаешь, какая штука, Толян, он к моей жене приставал раньше...
- А, типа соперника убрать хочешь? Обратно не верю. Давай, колись, чё задумал. Твои условия невыполнимы - слишком много затрат на всю эту ебаторию. Да и нафиг она нужна, возиться с вами, списки ваши эти, тетрадки какие-то, вещи детские - езди все, закупай. Мы чё тебе, МЧС? Колись - сколько тебе нужно.
- Да не нужно мне ничего.
- Пятнашка.
- Что - пятнашка?
- Пятнашка процентов тебе, плюс левак и сигареты с веревками, сахар - соль твоим колдырям. Им и этого за глаза.
- Нет, Витя.
Виктор сидел, шевеля скулами и что-то соображал.
- На нет и суда нет. - Наконец сказал он. - Значит не договорились. Значит с другими договоримся. - Виктор замахнул самогон и закинул в рот горсть мерзлой рябины. Зря ты это, Татарин, зря. Я к тебе с душой, а ты...
- Вить, ну ты посуди, это ж люди - им жить надо. И школе быть надо, и детям учиться. Это, можно сказать, их последний шанс, школа-то. А как школе без солярки. А колдыри мои как? Легко им, думаешь, бобышки таскать, легкий это труд? Вы же их низвели до положения рабов. Они у вас не за еду даже, за курево работают.
- А ты, значит, гуманист? Забей, братан. Забей и не рисуйся. Живи как все и не лезь со своей сердобольностью никуда, поэл. Она никому не нужна на самом деле. Ни мне, ни тебе, ни, что самое главное, им, - Виктор мотнул головой в сторону балка. - Они стадо, понимаешь, им так легче, в стаде. Забей. Не о себе забочусь ведь, о тебе. Последнее мое слово - двадцатка со сбыта и двадцать пять с левака.
- Дизель, продукты, вещи, инструмент, курево. Не меньше, чем в этот раз.
- Ты хорошо подумал?
-Да.
- Ну что ж, Витька, жаль что мы с тобой не договорились. Живи как знаешь. Пока живи. А что дальше будет - не нам решать.
- Вить, стой!
- Чего еще?
- Заедьте в школу. Софью в город заберите. Ей в районо надо.
- Базара нет, братан. Всё будет чики-пуки, сдам в сохранности Юрке на руки. Бывай.
Виктор сплюнул и порывисто пошел к машине.
Автомобиль, злобно чихая, штурмовал неуступчивый взгорок, а я оттирал от сапог рябиновую кашицу. Она отскребалась плохо и алела в сером тумане как чья-то пролитая зазря кровь.
Часть четвертая. Житие.
1.
Прошедшие события всколыхнули и встревожили. Моё отшельничество внезапно нарушилось и сделалось мне как-то нехорошо. Я, что называется, задергался.
Ей богу, когда с миром меня связывал непрочной пуповиной один только ненавистный Толян - было легче. Он был одновременно и призраком надежды и тюремной стеной. С ним легко было ощущать, что мир есть, но в то же время путь туда труден, почти что недоступен. Теперь же уютно укрытая меж покатых гор Молебная оказалась подвластной всем ветрам. Причем ветрам таким, которые в отличие от природных стихий, при видимом штиле могут и сдуть с концами.
Раньше я встречал каждый день со спокойствием стоика, знающего, что все, что происходит, будет происходить именно так, как ты не рыпайся. Что все это надо просто пережить. Теперь же вновь ставшие чуткими, мои ноздри уловили запах перемен и меня поволокло куда-то, повлекло как кобеля на тонкий запах течки.
Все эти знакомцы из далёкого далека, из почти уже скрывшегося в тумане прошлого не давали мне покоя. Благо, вскоре приехала, вечерней Толяновой лошадью Софья, и я немного подуспокоился.
А Софья была между тем загадочная. Что-то этакое происходило с ней. Шло какое-то внутреннее переустройство, сдвиг, смещение, какая-то переоценка ценностей. Она стала мудрее и в то же время вдохновеннее. Неистовее во всем, от семейной жизни, до учительства. От повседневных забот, до досуга.
Я бы сказал, что с ней происходило перерождение из девушки в женщину. Причем это перерождение я мог бы и не заметить, настолько все было уловимо лишь в деталях, в отдельных жестах, в отдельных поступках и суждениях, в некоторой смене угла зрения что ли. Наверное я бы пропустил это мимо себя, но сам был настроен на подобную волну. Сам чего-то ждал, что-то чувствовал, о чем-то подсознательно знал.
Без толку повыспрашивав и повыпытывав, я отступился. Женщина вообще загадка и нам ее не разгадать, так пусть у нее будет этих загадок побольше. В конце концов женщина сама все расскажет, когда решит, что настало для этого время.
Я не стал докучать, а стал присматриваться. И заметил, что Софья тоже стала присматриваться ко мне. Меня это не встревожило, нет, я и так был встревожен, сам по себе. Но и от ощущения надзора тоже решил избавиться. Слишком много стало вокруг доглядов - неожиданно нагрянувшая братва, теперь Софья. Так можно было дойти до мистики, начать искать во всем этом соитие чьих-то тайных замыслов, какой-то общий смысл и до того чекануться, что либо вступить в Федосову секту, либо самого себя объявить божеством, или на худой конец, его жрецом. Ни того ни другого мне не хотелось и я решил приискать себе занятие подальше от дома, от школы, от Софьи.
А история с рябиной и Полоскаем, равно как и приезд братвы не остались незамеченными в деревне. Они были переосмыслены, переварены, снабжены соответствующей мифологией и твердо утвердились в умах односельчан. А утвердились они так: "К Витьке пришлому городские приезжали и он тута с нимя удумал рябиной торговать для аптек".
Кое-что пытливые деревенские умы додумали правильно, но убедить их что сбор рябины был придуман исключительно Полоскаем и представлял из себя только пьяный кураж не удалось. Мне настойчиво напоминали, чтобы де я не забыл и за рябину рассчитался. Мои отсылки к Полоскаю не действовали. Я, неведомо почему и как, был назначен общественным мнением в этой истории главным и крайним.
Что до Полоская, то получив в свои руки столько ценного сырья, он с головою ушел в экспериментальное самогоноварение. Между тем он был мне нужен. Проблема была в том, что привезя Софью к школе Толян, однако, не стал сгружать солярку на школьный двор, а не поленился, съездил до балка и сгрузил ее там. Что называется - по мелочи, но досадил. Теперь мне нужна была помощь, чтобы закатить в гору три полных двухсотлитровых бочки.
Полоскай был в бане. Он сидел и как завороженный наблюдал за процессом брожения рябины в мутных бутылях. По-моему он меня даже не заметил. Я протянул Полоскаю прикуренную сигарету. Он, не поворачивая головы взял ее, затянулся и продолжил смотреть на снующие от горловины к дну ягоды. Делать нечего - я уселся рядом с ним на полок и тоже стал медитировать. Только после того, как окурок стал жечь пальцы, Полоскай встрепенулся.
- Вот в той, в дальней бутыли, где рябина по дну ровно лежит - там на свекле брага, а в этих, - он кивнул на те бутыли где ягоды плавали вверх-вниз - на сахаре.
- А в какой вкуснее?
- А бес ее не знает.
- Так может попробуем?
- Ты че, брагу пить собрался, - недоверчиво глянул на меня Полоскай.
- Почему брагу, самогонки нагоним.
- Ну, это долго. Да и это, баба моя тут буйствовала, слышь, дак поломала змеевик, Трематопида. Надо подпаять, а олова нету. Мужики должны притащить с промысла дак оне только завтре к вечеру придут. Можно конечно самогонки занять, дак меня теперь на порог не пущают, за рябину-от.
- А если через сепаратор?
- А перегонять через что?
- Перегонный куб устроит?
- Это что такое?
- Ну для химических опытов есть в школе. Типа самогонного аппарата, только стеклянный.
- А можно? - тотчас воодушевился Полоскай.
- Если осторожно, Вова.
- Это интересно! Ну чё, пошли.
- Только это, Вовка, бочки с солярой надо к школе закатить.
- Говно, вопрос. Сделаем.
Вскоре мы с Мишей-Могилой, приступили к первому этапу транспортной операции. Руководил Полоскай. Для начала мы околотили бочки неким подобием обрешетки и подоткнули мхом, паклей и тряпками. "Чтобы сучком не пропороть бочку" - пояснил Полоскай. А после, ровно как древнеегипетские рабы на строительстве пирамид, используя жерди, принялись кантовать по одной бочке от балка к деревне. Двое подпирали сзади бочку жердями и толкали, а один спереди держал бочку за края и подруливал. Эта выматывающая операция заняла у нас весь день. К вечеру мы настолько обессилели, что Полоскай сказал: "Знаешь, Витька, ну его твой самогон, нафиг. Давай завтре". На том и порешили.
А на завтра вернулись мужики с кабелями и заботы мои перешли на его обдирку и обжиг.
Только через два дня мы смогли приступить к намеченному плану. Отжали брагу и стали думать, как бы нам подступиться к перегонному кубу. Куб был простой - одна колба с паровой рубашкой, другая одинарная, поменьше. Еще в комплекте были стеклянная трубка и пара резиновых шлангов. Мне пришлось вспомнить все свои скудные познания из курса школьной химии и я, как мог, объяснил Полоскаю принцип действия.
Тот, впрочем, прекрасно разобрался и без меня. У парня была удивительная, интуитивная страсть ко всякой технике. В деревне давным-давно отрезанной от мира он каким-то образом восстановил из праха велосипед, сделал паяльник, нагревающийся от открытого огня, постоянно возился со стареньким дизель-генератором, а уж за изобретение связки генератора и сепаратора вообще прослыл в глазах местных колдуном.
