Йордан Радичков - Избранное

Эта драма требует художественного укрупнения: ведь на прозаичном фоне повседневного крестьянского обихода развертывается поистине безысходный конфликт человека со временем и с самим собой. В годы грандиозного перелома Иван Ефрейторов, в отличие от Мравова, выбирает путь, ведущий в никуда. У себя на холме он пытается воздвигнуть крепость, в которую закрыт доступ каким бы то ни было переменам с их неизбежной «суматохой». Он хочет выключиться из неспокойного века, сохранить свою вселенную замкнутой и, создав иллюзорную неподвижную жизнь, заставить и других принять ее как истинную.

Все дело в том, что герою «Последнего лета» не дано различить за нынешним «ералашем» смысл и перспективу, логику и необходимость происходящего. Он травмирован драматизмом эпохи и бросает ей отчаянный вызов уже своим добровольным «остранением», которое оправдывает и гротескную остраненность поэтики Радичкова в этой его повести.

Как типично это побуждение Ивана Ефрейторова во времена, когда колесо истории катится по живым человеческим судьбам, не разбирая правых и виноватых! И вместе с тем какая в нем обреченность, показанная Радичковым с полной объективностью. Перед нами, в сущности, обычный крестьянин, человек сельского «мира», и ему невозможно жить в одиночку, не ломая и не уродуя себя. В той ситуации, которую создает Радичков на страницах «Последнего лета», исход может быть только жестоким: или гибель, или мучительная, но необходимая перестройка всего характера мышления, присущего герою. Радичков вплотную подводит его к этому выбору и завершает рассказ, не обозначив конечной развязки конфликта. В такой недоговоренности — художественная правда, потому что и для героя «Последнего лета» еще существует другая дорога и, может быть, он сумеет повернуть судьбу.

«Последнее лето» наполнено острейшими драматическими коллизиями, и рядом с ним такая новелла, как «Еж» (1975), поначалу удивляет — неужели это тот же самый писатель? Может быть, лишь давний эпизод биографии героя этой повести, известного прозаика Эмилияна Станева (Э. С.), в молодости посланного на борьбу с контрабандистами и вместо преступников увидевшего перед собой обреченных людей, как-то связывает «Ежа» с «Последним летом». Все остальное кажется явлением совершенно иной художественной природы: в «Еже» господствует стихия смеха, фантазии и бурлеска.

Скромный ежик, поселившийся рядом с дачным участком Э. С. и ежедневно путешествующий через шоссе к лягушкам, творит чудеса, прокалывая лучшие в мире автомобильные покрышки «Дэнлоп» и устраивая одну аварию за другой. Когда еж все-таки погибает под колесами автоколонны, вместе с его душой возносится в горние сферы воображение Э. С., который обсуждает экологические проблемы с дьяволом и обитателями райских кущ. Изобретая один невероятный сюжетный ход за другим, Радичков тут же высмеивает собственную изобретательность, и вся повесть — смешение фантастики и пародии, которую автор обращает и на самого себя.

В этой гротескной «суматохе» без труда улавливается старая литературная традиция. Здесь нужно снова напомнить о Гоголе, о романтиках. «Нельзя всегда верить только в то, что правдоподобно, — писал в „Мире наизнанку“ Людвиг Тик. — Бывают такие часы, когда сверхъестественное привлекает нас и доставляет нам искреннее наслаждение; тогда… мы создаем воображением странные миры».

Один из «таких часов» пробил сегодня, когда жгучую актуальность приобрели взаимоотношения с природной средой, проблемы бурного роста техники и порожденных им угроз для экологического равновесия и для духовной целостности человека. «Сверхъестественное» настойчиво вторгается в литературу, затрагивающую эти проблемы, — как символ, поэтический образ, элемент притчи. Упомянем хотя бы «Барьер» Павла Вежинова, где фантазия серьезна и философична.

Радичков пользуется тем же приемом, однако обыгрывает его иронически — не оттого лишь, что ирония всего более в ладу с характером его дарования, но еще и оттого, что появление признаков ультрасовременной цивилизации в его космосе, где столько черт патриархального и вечного, создает положения скорее юмористические, чем обостренные серьезным противоречием. Тем не менее и фарсовое сражение ежа с машинами, и комическое богоборчество Э. С., который отправляется на небо, чтобы потребовать более разумного порядка вещей, — все это несет и печать углубленного размышления над сложностями и парадоксами действительности, давно занимающими Радичкова, «хрониста» стремительно меняющейся жизни.

Он тоже создает воображением «странные миры», но в них обязательно проступают конкретные и актуальные проблемы современности, исследуемые писателем в сложных, порою непривычных художественных категориях, чтобы выявить глубинный смысл больших общественных процессов, преображающих облик страны и сознание ее людей. В творчестве Радичкова эти процессы нашли неподражаемо своеобразное и вместе с тем достоверное и точное отражение, и его книги стали явлением, показавшим богатство и зрелость современной болгарской литературы.

Все и никто

(Повесть)

Письмо Амина Филиппова,

присланное с оказией автору

в связи с рукописью «Все и никто»

Не может человек разгуливать нагишом, потому что у него есть срамные части! — написал мне Амин Филиппов в письме, переданном одним из его знакомых. — Только правда может быть нагой, но у многих ли хватает смелости взглянуть на нее? Я считаю, что адских мук у человека больше, нежели радостей, причем тайных мук больше, чем явных, и сжигают они его денно и нощно, отчего он всегда, денно и нощно, прячет их от посторонних глаз, как прячут в земле награбленные сокровища, никаким явным знаком не отмечая тайник снаружи. Злодеи не ставят никаких знаков на тайных своих кладах, а, умирая, хотят, чтобы живые поставили на их могилах каменные знаки. Мы же отыщем упрятанные в землю клады и муки человеческие, потому что от заступа кладоискателя ничто не укроется и еще потому, что мы водим за собой припадочную козу, и где та коза припадочная покажет, там мы и роем. Именно таким способом нашли мы того человека, которого тайком зарыли в землю, хотя никакого знака над ним не было, наоборот — все знаки были уничтожены. Лицо у этого тайком зарытого человека было сожженное, убийцы плеснули на него керосином и подожгли. И когда следователи спросили убийц — их было двое, мужчина и женщина, — зачем они плеснули в лицо керосином и зачем подожгли, те сознались, что слыхали, читали и видели по телевизору, что, когда человек умирает, у него в глазах отпечатываются люди, которые находятся рядом, и все, что он увидел в последнее мгновение своей жизни; иначе говоря, он все это фотографирует и навечно уносит с собой. Вот они, со страху, что власти когда-нибудь найдут убитого и по глазам поймут, кто убийцы, плеснули ему в глаза керосину и подожгли. И, значит, как сожгли таким способом свои изображения — зарыли труп в землю, да земля, которую мы весь свой век пашем да перекапываем, возвратила его назад, чтобы был тот человек похоронен по-людски и поставлен на его могиле каменный знак. Женщина, как увидала все это, лишилась рассудка, а мы с нашей припадочной козой побрели дальше, мимо водяных мельниц села Разбойна, углубились в Кобылью засеку и в лесной глухомани набрели на пещеру, а в той пещере обнаружили неведомо кем упрятанные пергаментные свитки. И поскольку там не было оставлено никакого знака, а, наоборот, все было припрятано, то мы не знали, что это жития и муки человеческие времен старых болгарских царств, записанные монахами на пергаменте и спрятанные в пещере по причине иноземных нашествий, а раз не знали мы по своему невежеству, какую они важность имеют для истории, то решили, что свитки эти украдены каким-то мошенником, размотали те свитки, разрезали там же, в пещере, и смастерили себе из них постолы. И как обулись в те исторические постолы, потому что от своих скитаний вконец остались босые, то отправились дальше искать места, где зарыты сокровища, не зная того, что сокровища у нас на ногах и что оттого стали мы еще босее. Аминь!

Письмо от разбойников села Косталева, Врачанского округа,

присланное автору по почте в связи с рукописью «Все и никто»

Что разбойники мы, как нас заглазно называет милиция в своих строго секретных списках, которые она разослала во все милицейские участки, об том спору нет, но мы разбоем занимаемся ради куска хлеба, а вот горожане дачи себе строят не ради куска хлеба, истому, когда спросишь их: «Для чего строите, ради куска хлеба?», они даже и не понимают, о чем речь, и сами спрашивают: «Как это ради куска хлеба?» А что вовсе это не ради куска хлеба, видно не только из нашего села — хоть с самого Дуная погляди, и оттуда видать, что пригород этот, который прозывается дачный поселок, ничего общего с добыванием куска хлеба не имеет, а вот со всем прочим имеет. И святая правда, что мы не обшариваем все дачи подряд, а их восемь (8) тыщ счетом, и расползлись они по Веслецу, по Станке и Дубняку, а обшариваем мы только те, что, можно сказать, сами в глаза лезут — торчит этакая посреди виноградника, как шлюха, и издалека еще подзывает тебя: «Меня, дяденька, меня!» Ну как тут не свернуть с дороги, не пощупать такую хоромину, коли она сама тебя зовет, и так далее. И еще правда, что многие, как соберут с виноградника урожай, то вместе с урожаем увозят с дач все пожитки, вместе с коврами и камилябрами[1], запирают двери на сто замков, а на дверь прилепляют большой лист бумаги, и на нем пограмотнее да поразборчивее, этакими вот буквищами выводят: «Просьба двери и замки не взламывать, дача пустая». Мы эти бумаги прочитываем, а внизу приписываем, тоже пограмотнее да поразборчивей: «Пустая не пустая, а наше дело проверить!» — и проверяем, значит, а при проверке оказывается, что хозяева не правду пишут, а наоборот, и бумаги эти вешают для маскировки, чтоб усыпить нашу бдительность, чтоб мы поверили и прошли мимо, а некоторые еще предупреждают, что во дворе злая собака. Мы, однако ж, предупреждениям и бумагам никаким не верим, и, пустая дача, нет ли, есть ли во дворе собака или нет, считаем своим долгом проверить, потому как мы работаем ради куска хлеба и еще потому, что уверены — коли есть загробная жизнь, то все там будем, а дачевладельцы эти побегут вперед нас и вот этакими буквищами будут писать на дверях, что загробной жизни нету, а есть злая собака, а мы, значит, пойдем за ними следом и будем снизу приписывать: «Есть ли, нету ли, наше дело проверить!» Вот таким способом мы и на том свете будем добывать себе кусок хлеба!