Йордан Радичков - Избранное
«Все и никто» (1975), если судить об этой повести только по основному сюжетному конфликту, можно воспринять как произведение, продолжающее ту линию современной болгарской прозы, которая связана с изображением первых шагов новой жизни в деревне и острых классовых столкновений, сопровождавших обобществление земли. В известной степени такое впечатление справедливо. Герой повести Иван Мравов — один из тех людей, которые в тогдашних нелегких условиях налаживали кооперативное хозяйство, повседневной кропотливой и нередко опасной работой помогая укрепиться новой морали, новому правосознанию. Вот он шагает по улицам родного села, на этот раз называющегося не Калиманица, а Разбойна, однако расположенного все там же, во Врачанской области, в радичковском космосе, а с фасадов домов и с оград на него смотрят размытые дождем буквы, которые складываются в простые и категоричные слова: «Ура!», «Долой!». И может быть, одной этой страницы, пронзительно лиричной, буквально переполненной «прекрасными воспоминаниями о прекрасных годах юности, полуголодных и нищих, но зато богатых оптимизмом и надеждами», достаточно, чтобы ожила вся героика того незабываемого времени, почти эпического, потому что землю собирали по полоскам, вместе с тощей скотиной да старым инвентарем, и первый толчок новому «был дан силой человеческих спин и рук».
Да и не только в этом эпизоде явственно ощутима суровая и патетическая атмосфера первых послевоенных лет, когда закладывался фундамент социализма. Эта атмосфера чувствуется и в отношениях между персонажами, да и сами герои порождены «новыми временами… беспощадными в своей неприкрытой категоричности», какой тогда требовала сама жизнь. Многим из этих людей присуща бескомпромиссность, подчас отдающая фанатизмом, — таковы товарищи Мравова по его милицейской службе Мемлекетов и Щит-и-меч. Они могут оказаться неправыми в тех или иных ситуациях, когда отличающая их спартанская воля и непримиримость приводят к прямолинейным суждениям и поступкам. Но в главном они не ошибаются: в том, что свобода не отвлеченная категория, а конкретное повседневное дело, ведь «свобода — это, в сущности, мы сами, наша жизнь, наше жилище, наши дети…».
Иван Мравов мягче, добрее, в чем-то доверчивее, и погибает он как раз оттого, что порой руководствовался простым доверием, когда нужна была четкость политического подхода. Основные события повести и ее лежащие на поверхности проблемы словно бы перенесены в произведение Радичкова из литературы того времени, которое он рисует. Тут отличие в акцентах: в 40-е годы едва ли Мравов стал бы тем истинным героем, каким он выступает у Радичкова, возвращающегося к событиям, которые происходили четверть века назад, отчасти и для того, чтобы, поверяя их последующей историей, показать, как высока ценность простых вещей — доверия к людям и гуманности, даже если она приводит к ошибкам в оценке конкретных обстоятельств. В характере Мравова выделены черты, делающие его нетипичным героем для своей эпохи, потому что сам этот тип героя принадлежит уже сегодняшнему дню.
Есть, однако, и более глубокие отличия повести Радичкова от книг, касавшихся той же тематики. Эти отличия проступают главным образом в той стихии гротеска, в которую погружено повествование. Даже заглавие повести — обычная для гротескной литературы мистификация. Не имея к происходящему никакого отношения, оно как бы поддразнивает читателя, приглашая его вступить на путь самостоятельного распутывания детективной интриги, которая для самого автора далеко не главное. Ироничное послесловие запутывает такого читателя еще больше, если у него еще не успела пойти голова кругом от многочисленных вставных новелл — о цыганах, о монахе, о медведе и буйволах, о крестьянах, привезших ветеринару на анализ свиные хвостики, о дьяволе, который вылез из хлева, держа под мышкой дохлую сороку… Пародия, бурлеск, алогизм, параллельный основным событиям, но никак с ними не соприкасающийся сюжет, который «разыгрывают» силы природы, — все это уместилось в небольшой повести Радичкова, порою кажущейся калейдоскопом стремительно возникающих несвязанных ситуаций.
Для чего такое художественное построение, какова его содержательная задача? Отчасти, конечно, для того, чтобы высмеять характерные приемы детектива, и задача этой пародии вполне серьезна: пародируются гладкость, облегченность, лобовые противопоставления ангелоподобных и демонически злых героев, заданность конечных решений — словом, тот еще нередкий в литературе схематизм, который особенно нетерпим при обращении к сложным и драматическим явлениям жизни, наподобие изображенных Радичковым в его повести. Раз за разом писатель намеренно обманывает ожидания тех читателей, для которых вся действительность укладывается в две-три нехитрые формулы и добро китайской стеной отделено от зла, а истина всегда предстает в лабораторно чистом виде. Он словно бы говорит им: смотрите, как много в окружающем вас мире непростого, противоречивого, необъяснимого, фантастического, не пытайтесь уложить реальность в прокрустово ложе готовых суждений, осознайте ее истинную сложность.
Если же всмотреться в композицию повести еще внимательнее, выявится и другой уровень ее содержательности. Начинается тот «ералаш», тот великий сдвиг в народной жизни, который Радичков исследует с первых же своих книг. Новые времена «бесцеремонно хлынули в здешнюю котловину, лишая привычных корней», и лавина перемен потрясла быт, обнажив в этой «земле, которую мы весь свой век пашем да перекапываем», и мощные корни героизма, и целые слои собственнических инстинктов и фантастических, даже абсурдных представлений, отстоявшихся за столетия.
Гротеск Радичкова схватывает этот момент переворота и смещения, находя то близкие, то достаточно усложненные аналогии тому, что происходит непосредственно в действительности. Писатель не опасается, что его собственная позиция утратит определенность оттого, что он осмысляет события в понятиях своих персонажей, для которых реальны и леший, и колдовская сила сороки, и способность цыганок оборачиваться бабочками или плясками вызывать в засуху дожди. Позиция не в прямых комментариях, а в самом монтаже гротескных сцен, которые не только передают состояние «ералаша», но прежде всего помогают понять мотивы, действия, весь характер Ивана Мравова. Он вырос в том же самом мире и во многом еще мыслит теми же категориями народной мифологии. Но он нашел дорогу, которая через сегодняшнюю «суматоху» приведет к отношениям, основанным на гуманности и разуме.
Такого рода «вживание» в духовный мир персонажей необходимо Радичкову по самому складу его таланта и оправдано уже тем, что мир и история предстают в самых неожиданных измерениях, открывая новые возможности перед литературой. В повести «Все и никто» драматическое переплетается с фарсовым, а в предшествовавшем ей «Последнем лете» нет ни грана карнавального смеха над «суматохой», хотя коллизия создана тем же стыком эпох, который оказывается непереносимым для главного персонажа. И повествовательное искусство Радичкова, по сути, осталось тем же искусством «вживания».
«Последнее лето» показало, как многообразно дарование его автора, и еще раз подтвердило неисчерпаемость оттенков, которые способен передать гротеск.
В данном случае признаки гротеска не столь самоочевидны, как в повести о «ералаше», поднявшемся в селе Разбойна, но ведь трагическое тоже сродни гротеску: свидетельством тому искусство Гофмана, Гоголя — любимых писателей Радичкова. Предельная заостренность описанной в «Последнем лете» ситуации, несомненно, заключает в себе черты гротеска: затопленное село и оставшийся от него единственный дом на высоком холме, затянутая речной тиной былая жизнь, до болезненности напряженные отношения героя с братом и с сыном, скупо а жестко выписанный трагический фон — умирающие греческие дети на дорогах, которыми в балканскую войну прошел отец Ивана Ефрейторова, застреленный у реки парнишка-партизан, в которого сам Иван стрелял в другую войну, принесшую Девятое сентября. Исступленный бунт сына против отца и безумная погоня на последних страницах повести — тоже художественное нарушение реальности в соответствии с законами гротеска, который на этот раз необходим для укрупнения драмы, переживаемой героем.
Эта драма требует художественного укрупнения: ведь на прозаичном фоне повседневного крестьянского обихода развертывается поистине безысходный конфликт человека со временем и с самим собой. В годы грандиозного перелома Иван Ефрейторов, в отличие от Мравова, выбирает путь, ведущий в никуда. У себя на холме он пытается воздвигнуть крепость, в которую закрыт доступ каким бы то ни было переменам с их неизбежной «суматохой». Он хочет выключиться из неспокойного века, сохранить свою вселенную замкнутой и, создав иллюзорную неподвижную жизнь, заставить и других принять ее как истинную.
