Мануэл Тиагу - До завтра, товарищи
— Фантастика! — воскликнул Сезариу. — Я сам давал ему листовки! И за два дня до забастовки!
Он твердил это, словно ему не верили.
Энрикиш, хотя узнал все это две недели назад, говорил с возбуждением.
— Если 18 мая забастовали не все предприятия, то мы обязаны этим Маркишу.
Лицо Важа выдавало крайнее напряжение. Что все это означало, с какой целью действовал Маркиш? Только из-за разногласий с руководством? Маркиш старый, испытанный товарищ. Но тогда тем более странным выглядело его поведение! Если старый товарищ действует как провокатор, то как тогда отличить настоящего провокатора? А дружба Маркиша с Витором? Почему Маркиш постоянно защищал Витора, даже когда поведение того стало подозрительным?
— Не знаешь, Витор уже вернулся?
— Он вроде бы еще в деревне у матери, — ответил Сезариу. — Но, говорят, его видели в городе.
— Два дня назад Маркиш был отстранен от всей руководящей работы в районе. Новые факты тогда не были известны. Маркиш восстал против решения ЦК, счел его несправедливым. Но сам-то он знал, знал и о других своих проступках, более серьезных. Интересно, что он будет говорить, когда примут новое решение. Так всегда: не исправишь маленькую ошибку — совершишь большую. А дальше от ошибки к ошибке, как по ступеням.
— А как с работой для него? — вмешался Сезариу. — Он обещал выполнить все намеченное…
Важ не ответил.
Вторая новость касалась Афонсу. Несколько дней назад кто-то из семьи Энрикиша пошел вечером к родителям Афонсу и застал его дома.
— Не может быть, — сказал Важ. Он вспомнил последнюю встречу с ним на железнодорожной станции, вспомнил черный автомобиль, который несколько раз проехал мимо.
— Нет, товарищ, — возразил Энрикиш. — Я не знаю, что Афонсу делает или не делает, ушел ли он из города или нет. Но мой племянник серьезный парень, он не ошибается и не врет.
9
Да, никакой ошибки не было.
С самого начала Афонсу считал конспирацию чепухой. Он нарушал порядок конспирации часто: сегодня не побрился, завтра сорвал кизил, затем поехал не тем транспортом. Вскоре такое поведение стало для него нормой.
Афонсу так хотел убедиться в любви Марии, что, несмотря на слова Важа, не считал дело ясным. Наверняка кто-то влюбился в Марию и мешает им быть вместе. Может, это сам Важ?
Афонсу настойчиво пытался увидеться с Марией. Тогда Важ произнес эти жестокие слова:
— Товарищ Мария сказала, что у нее нет никакого желания встречаться с тобой.
Все смешалось в голове Афонсу. Чужим голосом он поинтересовался, знает ли Мария о его положении кадрового работника.
— Да, знает, — строго ответил Важ.
Перешли к другому вопросу. На все вопросы Важа Афонсу отвечал скороговоркой, нетерпеливо подергивая плечом и некстати улыбаясь.
В этот день он избегал соблюдения всех конспиративных «пустяков». Идя в магазин, не почистил ботинки, не причесался и не привел себя в порядок. Вместо того чтобы идти пешком на станцию, сел в автобус, потом ехал на поезде, в котором ехать не рекомендовалось: агенты ПИДЕ часто устраивали в нем проверки.
Потом сошел на центральном вокзале Лиссабона. Сел в трамвай и сошел на остановке у своего дома.
«Вот я и здесь, — думал он дома, ложась на кровать. — Все так просто, ничего не надо усложнять».
Ночью он спал плохо, а весь следующий день испытывал тяжелое чувство тоски и одиночества. Самое тяжелое в жизни партийного работника — одиночество, он начал это понимать. Для товарищей важна только работа, забота о «пустяках», постоянная критика и проверка. От них не услышишь и слова о личном, для них главное — дело. Раньше была надежда встретиться с Марией и сделать ее своей подругой. О, тогда бы его жизнь стала сплошной радостью! Но этой мечте конец. Мария не желает встречаться с ним. Нет, это невозможно! Она добрая и серьезная, она не могла сказать этого.
Следующие дни он вспоминал семью, особенно мать. Только теперь он подумал о страданиях матери, которые причинил ей своим отъездом и молчанием. Через несколько дней он решил провести ночь в родном доме, благо находился в тех местах. «Гостиница вещь ненадежная. Лучше пойти к себе домой. А явочной квартиры, где можно спокойно провести ночь, я не знаю», — думал он. И пошел домой.
Объятия, ласки, упреки растрогали до слез.
После этого он еще несколько раз наведывался домой.
Когда Фиалью назначил ему местом встречи с Важем железнодорожную станцию, Афонсу, вместо того чтобы следовать инструкции товарища, переночевал дома и проделал путь до места пешком. Почему он соврал Важу, будто приехал на поезде? В отношении «пустяков» и нелепых решений у него была своя философия: «Можно уклониться от их выполнения, главное, чтобы товарищи не знали и не было вреда для дела».
После истории с черным автомобилем он впервые задумался. Но не о своих просчетах, а о возможности рано или поздно быть арестованным. Думая об этом, он закрывал глаза, старался забыть все: мечты, разочарования, свою философию, свой обман товарищей.
Он делал все: брался за любую работу, ходил на встречи за многие километры пешком, не жаловался на голод и холод. Лишь «пустяков» конспирации не соблюдал, не мог себя заставить.
10
Фиалью и Афонсу стояли у километрового столба.
— Ты должен будешь сходить за материалами, — говорил Фиалью. — Но не ходи туда, не проверив, есть ли знак на этом месте. Если на столбе метка — идти не надо. Если знака не будет — иди. В любом случае встречаемся этой ночью.
Ночью они встретились, и Афонсу сообщил, что в указанном месте нет никаких материалов.
— Как так? — воскликнул Фиалью. — Ты забыл о знаке?
Каждый раз, когда его спрашивали о подобных вещах, Афонсу оправдывался, не успев даже обдумать свой ответ.
— Я не видел никакого знака, друг. Посмотри, я истратил целый коробок спичек.
Товарищ резко повернул к нему голову. Он повел Афонсу каким-то странным путем неизвестно куда. Только через час тот понял, в чем дело. Фиалью остановился у километрового столба, достал из кармана фонарик.
— Смотри, сказал он, направляя свет на знак, — он хорошо виден.
— Послушай, друг, я его не видел, — нетерпеливо произнес Афонсу, пожимая плечами.
Фиалью посветил фонариком на землю вокруг столба.
— Ты погряз во лжи по уши, — сказал Фиалью, когда они вместе пошли оттуда. — Ошибки порождают новые ошибки, обман порождает обман. Для чего эта басня со спичками? Ты истратил коробок спичек, а на земле ни одной… Сначала ты не пошел посмотреть знак — ты поленился. Затем ты решил выгородить себя, пусть даже беда и падет на товарищей.
Афонсу надо было что-то сказать. Но что?
— Это не единственная твоя ошибка, — продолжал Фиалью. — Это очередная ошибка. Ты почти никогда не прислушиваешься к указаниям, которые тебе дают. Цепь ошибок и обманов — вот твоя жизнь сегодня. Во всем, товарищ. Даже с тем несчастным кизилом. Ты недооценил бдительность партии. Смотри, какую ситуацию ты создал. Я видел сегодня Важа, и он рассказал о твоем посещении своей семьи. (Сердце Афонсу прерывисто забилось.) Это преступление против партии, товарищ. Полиция прилагает бешеные усилия для поимки нас. А ты играешь безопасностью и свободой товарищей, работой нашего аппарата. И все из-за своей прихоти и сентиментальных переживаний. Ты понимаешь или нет, что действуешь как мальчишка? А если понимаешь — тогда ты дешевый франт.
Фиалью на минуту замолчал. Пауза была невыносимей для Афонсу, чем все слова товарища.
— Не знаю, как решит партия, — продолжил Фиалью. — Мне бы не хотелось, чтобы тебя исключили. Если ты коммунист, то должен извлечь из этого урон. Если не извлечешь, тогда ты просто навозный червяк.
Шаги Афонсу замедлились. Посмотрев на него, Фиалью заметил, что он плачет, но продолжал сурово отчитывать товарища.
11
Жозе Сагарра встретился с товарищем из Баррозы в тени старой оливы. Тот ел бульон из котелка, зажатого между колен, ел с такой жадностью, что, только закончив, заметил взгляд товарища, обращенный на котелок.
Он кашлянул, развернул сверток с козьим сыром и собирался отрезать себе кусок, но остановился, подумав, что Сагарра, должно быть, голоден, ведь он все время на ногах: со встречи на встречу. Снова кашлянув, товарищ из Баррозы отрезал Сагарре половину сыра и хлеба и протянул бутылку вина.
— Все стало ужасно дорогим, — сказал он, когда с прочими вопросами было покончено. — Сала нет, трески нет, сыр только по праздникам. Встаешь из-за стола таким же голодным, как и до обеда.
Сагарра знал это и поэтому всегда стеснялся, когда товарищи угощали его. Но мало кто угощал. Редко кто на коротких встречах интересовался, не голоден ли он. Дома он больше не ел, возвращался ночью и уходил перед рассветом, избегая объяснений и уговоров брата поесть.
