Александр Половец - Мистерии доктора Гора и другое…
— Мд-да… у вас, сударь, — рассматривая удивительное образование на лбу неожиданного гостя, привезенного к нему Пронякиным на такси в сопровождении Гора, и осторожно дотрагиваясь до него кончиком указательного пальца, — случай не вполне обычный, — и, уже обернувшись к Пронякину, пожевав губами, добавил спустя некоторое время, — я бы сказал, мда-да… Я бы определил это… как, сублимированное проявление комплекса латентной гомосексуальности. Да, да, дружок — именно латентной… — это «дружок», в единственном числе, он почему-то произнес, обращаясь уже ко всем присутствующим в комнате.
— Что-что? — затравленно повторял Семен.
«Боже, — думал в эти минуты Академик, отводя глаза от внимательно смотревших на него коллег в ожидании заключения светилы, — что я такое говорю?..»
Но что, что он мог сказать!..
Семен понял, что вот сейчас решается его судьба и, может быть, вообще вся его будущая жизнь.
— Ну… — замялся Академик, обращаясь уже только к нему, — скажем так, голубчик, вам мужчины часто… скажем, о мужчинах вы часто думаете?
— Чего, чего? — не понял Семен. — Ну, часто. У нас на работе женщин почти нет вообще, вот…
— Да нет, голубчик, не в этом смысле, не в рабочем…
— Ну, собираемся иногда после работы, пивко… то-сё… — почти шопотом ответил Семен, виновато глядя в сторону двери, там за ней, под присмотром вахтера, оставалась Тася.
— Ну… а обнять… в кровати побыть с другим мужчиной?
До Семена начал доходить смысл вопроса, лицо его приняло багровый цвет, привстав и волоча за спиной стул, он придвинулся вплотную к Академику, сидевшему напротив, откинувшись в удобном кресле…
— Именно латентной! — упрямо повторил, ощутив вдруг своё превосходство — превосходство обыкновенного человека перед гостем в его нынешнем положении, Академик, но на всякий случай отошел в дальний угол кабинета, при этом ненамеренно потирая носовым платком свой лоб.
* * *Да, немало забот «феномен Глазьева» (так его в научных трудах решили пока называть, не находя объяснения удивительному явлению) принес многим и многим занятым людям. Единодушное поначалу мнение «ампутировать», исходившее от медиков-практиков, было в конце-концов признано поверхностным, а их подход к проблеме — ненаучным.
Лаборатория по исследованию «феномена Глазьева» была, действительно, создана, нанимаемые в нее сотрудники проходили строжайшую проверку, получая допуск к сверхсекретным исследованиям. И здесь уместно пояснить, что в результатах работы лаборатории заинтересованы — «Там!» Академик, назначенный сюда заведовать, давно уставший бояться начальства, поторапливал ведущих сотрудников (и в их числе Пронякина, докторская которого теперь обретала ясные и благоприятные очертания), — «Там…» — не поднимая руки от живота, устремлял Академик указательный палец куда-то к потолку.
А Там, Наверху, действительно, его торопили, ожидая, что, при благополучном завершении проводимых в лаборатории исследований, человек сможет (ну, не каждый человек — тот, кому следует…) заполучить резервный детородный орган, исправно, как и замысленно природой, действующий. А вот этим Торопящие Академика похвастать не могли: работа отбирает все силы… — вот и пробуй, объяснись с супругой!
— Ну, — наставляли «сверху» Академика, — если не взамен, то можно где-то рядом с отпущенным от рождения.
Только разгадка феномена была еще где-то впереди…
Глазьеву оформили отпуск «в связи с профзаболеванием», но решили, на первое время, ограничиться его обязательной явкой для текущего осмотра, а потом уже поместить в стационар, создаваемый на одну персону для проведения опытов и тщательного исследования. Пока же зачислили его внештатным консультантом, взяв подписку о неразглашении. И теперь приходил он к себе на работу в специально смастеренном в закрытом ателье, по эскизу Гора, — вот ведь и Гор оказался при деле — картузе, почти прикрывавшем брови. «Экзема», — сразу объяснил Семен на службе, а потом больше никто и не интересовался.
И еще порекомендовали ему немедленно рассчитать домработницу, о чем она и сама просила теперь, здоровым народным чутьем догадываясь, что в доме ее хозяев твориться что-то неладное.
В лаборатории же, после просвечивания Глазьева особыми лучами и прикладывания к нему электродов, было определено, что при полном внешнем сходстве с природным органом, устройство его феномена было несколько отлично (не станем вдаваться в подробности) — сместилась туда некая жизненно важная субстанция, от которой, помимо прочего, зависела сохранность не только убеждений, но и самой памяти Глазьева — и то, и другое для ведения исследований было совершенно необходимо. Да и сам Семен решительно теперь ампутации не хотел, и даже боялся, а надеялся на всесилие современной науки, веру в которую он пока не терял.
На службу к Глазьеву слухи все же просочились, неясные, но будоражащие. И поскольку никто толком не знал ничего, то слухи приобретали уродливый характер, обрастая подробностями и вовсе невероятными. Даже кто-то стал требовать партийного разбирательства. Разбирательства чего? — этого там и сами не очень понимали, но смутьянов быстро одернули, рекомендуя, на всякий случай, усилить в коллективе антирелигиозную пропаганду.
В помощь Академику была создана специальная комиссия, члены которой углубились в изучение печатных источников, не брезгуя при этом сохранившимися преданиями, легендами и даже художественной прозой, в поисках описания подобного, происшедшего хоть бы и в отдаленном прошлом. В числе прочего были отвергнуты ссылки на единорогов, на циклопов, как и на ослиные уши древнекритского царя Мидаса, — вся эта чепуха из обзорных рефератов историков-членов комиссии вскоре вновь перекочевала в глубину тысячелетий, где ей и надлежало находиться.
* * *Эксперимент — за экспериментом, опыт — за опытом и, наконец, появилась возможность доложить в инстанции, нетерпеливо ожидавшие результатов: выявились некие любопытные закономерности. Ну вот, например, такая: обычно находившийся в аморфном состоянии феномен, обнаружили его исследователи, единственно отчего приходил в возбужденное состояние, это когда по радио передавали важные правительственные сообщения, например, об очередном снижении розничных цен, и то же явление наблюдалось, когда Глазьев просматривал передовые статьи центральных газет.
Словом, поначалу происходило это в самое неподходящее время, поскольку знакомство с прессой обыкновенно приходилось на служебные часы, отчего, оказывавшиеся рядом, сослуживцы Глазьева подозрительно косились на вдруг начинавший шевелиться картуз Семена, прикрывавший его лоб. Зато на различного рода электрические и магнитно-резонансные возбудители, специально сконструированные на предприятиях военного назначения по заказу лаборатории, феномен никак не реагировал.
Не проявлял он себя и в минуты физической близости Семена с супругой — об этом Глазьев ежеутренне докладывал Пронякину лично или по телефону, ради чего спаренный квартирный номер Глазьева «распарили», и звонить теперь он мог в любой час и в любую минуту. Подыскали в соответствующих службах девиц, согласия которых на участие в эксперименте не требовалось, но ни блондинки, ни брюнетки, ни худышки и ни толстушки никаким образом на объект эксперимента влияния не оказали.
А далее… Далее события приняли характер стремительный и масштабный, и уже можно, пожалуй, порадовать читателя, с трудом удерживающего себя от желания заглянуть на последнюю страницу пересказа этой истории, некогда записанной автором со слов его приятеля.
Случилось непоправимое: зарубежная радиостанция, ведущая свои передачи на русском языке, передала трехминутный комментарий, посвященный феномену, назвав при этом полностью имя, отчество и фамилию Семена, упомянули занимаемую им должность и даже адрес лаборатории, в которой ведутся секретные исследования феномена. В Академию медицинских наук и лично Академику из-за рубежа посыпались запросы, поставившие всех в весьма щекотливое положение…
Ученым из дружественных стран сразу было заготовлено типовое письмо, в котором официально существование феномена не отвергалось, но и не подтверждалось. Послали, было, то же, так сказать, разъяснение и американцу — недавнему лауреату Нобелевской премии, на что вскоре получили ответ: в связи со странной, на его взгляд, позицией, занятой уважаемыми коллегами в стране данного происшествия, он вынужден впредь отказаться от чести состоять членом их Академии, хотя остается при совершеннейшем почтении и прочая, и прочая…
Дальше — больше: последовало приглашение (которого Глазьев, естественно, не видел и не знал о нем вообще) обладателю феномена принять участие собственной персоной в работе научного конгресса, проводимого в курортном местечке, затерявшемся на прибрежной территории экзотической нейтральной страны. И одновременно в заокеанской бульварной газетке появился фельетон, сопровождаемый фотомонтажом-портретом, чьим?.. — догадаться несложно, если понимать, что, взглянув на портрет, не дай Бог, при свидетелях, каждый из нас пришел бы в неописуемое волнение и патриотическое возмущение.
