Геннадий Прашкевич - После бала

После бала

.

Продолжай говорить на неведомом языке,

Все равно я тебя не слышу.

2009 год

12 августа

Я Саша Холин.

Мне почти шестнадцать.

Я читаю Митио Каку и не верю в Бога.

Какой смысл верить в Бога, если Нил Нилыч на уроке географии заявил, что за последние сто семьдесят шесть лет река Миссисипи стала короче на двести сорок две мили. Зацените, убывание за год – это получается больше, чем миля с третью. Значит, в каменном веке длина Миссисипи могла превышать миллион километров. Даже Анька Белова удивилась:

“Где же ее истоки тогда?”

“Тогда – не знаю, а сейчас…” И я процитировал из “Википедии”: “Миссисипи, англ. Mississippi, на языке оджибве misi-ziibi илиgich-ziibi – “большая река”, одна из величайших рек мира: длина три тысячи семьсот семьдесят километров. Начало берет в небольшом безымянном озере на высоте четыреста пятьдесят метров над уровнем моря в национальном заповеднике Итаска (штат Миннесота), впадает в Мексиканский залив”.

Анька подумала и сказала: “Все равно уеду в Америку”.

Овца – она всегда овца. Меня прямо крючит, когда вижу Аньку.

А еще терпеть не могу Миссисипи, Скалистые горы, озеро Мичиган, водопад Ниагара и все такое прочее. Папа четвертый год работает в Медицинском центре в городке Бетесде, я там жил и терпеть не могу этот Бетесде. Самый плохой американский город. Даже органа самоуправления нет, а земля относится к округу Монтгомери штата Мэриленд. “Ты опоздала, – сказал я Аньке. – Тебя там не ждут”. И это точно. Там куча толстозадых афроамериканцев, я все равно считаю их неграми. Пойти некуда, заняться нечем. Все или лечатся, или пытаются найти новое лекарство. Однажды я попробовал с Гастелом травку, а Гастел негр, он проболтался. В тот же день папа посадил меня в машину и повез в третий лабораторный корпус своего Медицинского центра. Мы часа три рассматривали прокуренные и проспиртованные человеческие легкие, полуразложившиеся ткани, проеденные раком органы, а когда меня вырвало, папа спросил:

“Ну, как? Сделал выводы?”

“Еще бы!”

“Излагай”.

“Никогда больше не приду в это место”.

Тогда он отправил меня к маме, в новосибирский Академгородок.

Еще я схожу с ума от разных людей, даже от тех, которые способны на подлость. Я от них тащусь. И они меня пугают. Еще я не ношу браслет, считаю это унизительным. Не играю в лотерею, не интересуюсь распродажами. Вообще у меня гора принципов, и я много накручиваю. Например, три дня назад специально ходил к фонтану у Торгового центра. Там бомж по прозвищу Супер демонстрирует нечеловеческие способности. Например, безостановочно прыгает, никогда не стоит на месте и в любую погоду ходит в одном и том же, застегнутом на все пуговицы плаще. Лицо обветренное, на голове военная панамка, рукава подвернуты, чтобы можно было видеть кучу дешевых цветных браслетов, которыми он, как гремучая змея, трясет перед зрителями. А когда прыгает, видны еще браслеты на щиколотках. Дешевка. Спросишь: “Как там американы в Афгане?” Он ответит: “Отфакают их”. Хрипло, но с уверенностью. “А как скоро?” – “Скоро и много раз”. Видно, что будущее ему открыто, вот только не очень далек умом.

В тот день Супер прыгал плохо.

Я постоял, посмотрел и направился к дому.

И на кривой зеленой улице имени космонавтки Терешковой под желтой кирпичной стеной строящегося дома, украшенного рукотворной надписью “Стройка незаконна”, и такими же рукотворными кривыми буквами, складывающимися в имя Женька, увидел Женьку Полынова, по прозвищу Ламба, а при нем Аньку и трех челов, по виду шпана с раёна. С Женькой мы дружили, правда, еще до того, как я уезжал в страну негров-афроамериканцев. Тогда Ламба сам мечтал убежать на Аравийское море – к сомалийским пиратам, а на самом деле и не пытался. Мелкие дела отвлекали. То выменивал мелкие купюры на крупные, то новые диски на старые. Увлекся паркуром, начал лазать по отвесным стенам и плевал на школу, потому что Женькин папа в начале перестройки накосил столько бобов, что теперь ничего не делает, а только пропивает нажитое. Часть, правда, оттяпала Женькина мама и свалила с оттяпанным в Москву, оставив Ламбу при бабке. Типа бабенькин сынок, зато за Женькой теперь числятся две квартиры, в одной он живет со своей бабкой, а другую сдает внаем. Так что в этом смысле жизнь бабенькина сынка сложилась. Интегралы не брать, а калькулятором он владеет. И на руке нехилый браслет.

Меня прямо крючит, когда вижу Аньку. Штаны “Али-Баба”, черный топик, розовые кроссовки. На запястье браслетик, но попроще, конечно, чем у Ламбы. Браслетики нынче на любую цену и на любой вкус, даже на Анькин. А на шпане с раёна вообще дешевка, прибыли из Бердска рулить. Смотрят на Ламбу. Неужели полезет на такую крутую стену? А он примеривается и посматривает на Аньку. Или, наоборот, посматривает на стену, а примеривается к Аньке.

“Тут тринадцать этажей!” – войс у Аньки высокий.

“Да он и до шестого этажа не доберется”, – кивает шпана с раёна.

А мне по барабану. Надо, я бы вызвал МЧС или пожарников, пусть они лазают. Но вообще, паркурщики – это круто. Tic-tac, one-two. На голой стене не словчишь. Женька, наверное, всю жизнь искал, чем бы наконец доказать, что он не только ловчила. Правда, стройку выбрал не ту. На городском TV не раз уже намекали, что в новый жилой комплекс Академгородка, строящийся якобы незаконно, большие деньги вложил мой папа. А он – доктор наук. Привлекать лишнее внимание к его имени не стоит. И вообще папа считает, что вкладываться стоит только во внутренний мир человека.

“Потому и живете в пентхаусе”, – намекают телевизионщики.

Ну и что? Из пентхауса мир виднее. Я всегда гнездюсь в своей комнате в круглом кресле, смотрю на облака за окном и читаю книгу Митио Каку. Другие книги не прут. Сплошная крейза, заразиться можно. Вот мама недавно прочла Толстого, не знаю какого, их всегда было много, и теперь повторяет к месту и не очень: “Человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно”. А ее подружка тетя Ада, женщина-седан с открытым верхом, поддерживает: “Все дело в среде”. Когда я с книгой Митио Каку в глянцевой обложке торжественно шествую через гостиную в туалет, тетя Ада смотрит, как гипножаба: “Что читаешь, малыш?”

“Митио Каку”.

Специально подчеркиваю имя, чтобы не подумала, что читаю я то, что ей в ее больном воображении слышится. Форэве, тетя Ада! Глаза зырь, зырь, щеки румяные, ножки врозь, водить такую по садикам – детей пугать. Она о Митио Каку не слышала, у нее муж биолог. А Митио Каку - физик, нобелевский лауреат, живет в США. В детстве своими руками собрал в гараже ускоритель элементарных частиц. На обрезки трансформаторной стали намотал чуть не двадцать миль медной проволоки. Японское терпение, не сибирский фак-сейшн. Хотел создать мощный пучок гамма-лучей, чтобы пустить на распыл всю деревню, а создал только магнитное поле, правда, в двадцать тысяч раз превышающее земное. Наверное, все гвозди повыдергивало из стен. Правда, там в Японии гвоздей нет, одна электроника.

Так вот, про Женьку Полынова, про бывшего моего дружка Ламбу.

Это у него драйв такой – лазать по стенам. Человек-паук. Того смотри, Аньку научит. А я не хочу, чтобы Ламба хоть чему-то учил Аньку. Сами научим. Потому и сказал: “Слышь, Анька. У меня полная инструкция к аюрведе есть…”

Смотрю на Женьку, а говорю Аньке. Но Анька ко мне с полным презрением.

Все еще 12 августа

Горничная Люся шепнула, открыв дверь:

“Саша, вам опять какой-то пьяный звонил. Двух слов связать не может”.

Я пошлепал в ванную. Если двух слов связать не может, то почему пьяный? А если пьяный, то почему мне звонил, а не маме, скажем? Люся у нас – по природе сисадмин. Периодически проходит по комнатам и спрашивает: “Саша?” Чтобы узнать, дома ли я. Пингует. Я показал себе язык в зеркалах и пошлепал в гостиную. Там огромные окна, на мраморной каминной полке стоят статуэтки из Греции. Это мама с гордостью говорит: “Из Греции”. Комп на столике включен, мама зачем-то искала в Яндексе слово оргазм. Тут же распечатки с перечислением многочисленных аюрведческих услуг. В самые древние времена индийские мудрецы, оказывается, уже думали о том, как предотвратить расслабление мозгов у тети Ады или снять напряженку между мамой и папой, когда они встречаются после долгих разлук.

Я залез с ногами в любимое кресло и решил подумать.

Небо за окном такое чистое и глубокое, что в нем можно утонуть.

Я однажды тонул в лесном пруду, но когда тонешь в небе, потом не рвет.

А однажды осенью в голубом небе летели стаи гусей. Они уверенно летели. У них, как у опытных паркурщиков, все просчитано. Некоторые окольцованы учеными, как, скажем, Ламба, тот еще гусь. Все с ума в последнее время посходили от браслетов. Куча модных бутиков, отделы в супермаркетах, специальные распродажи, шумные ярмарки. Не страна, а семейка Адамс.