Джеймс Миченер - Роман

Я написал ей, что продал портрет, но миссис Прест я признался, что он висит над моим письменным столом. Иногда я смотрю на него, и у меня щемит сердце при мысли, что я потерял, — я говорю о письмах Асперна, разумеется».

Девлан осторожно закрыл книгу — это было похоже на драматическое прощание, сродни тому чувству, с каким мисс Тина смотрела вслед молодому человеку, в ужасе убегавшему от нее, после того как она предложила ему жениться на ней.

— Что это, Девлан? — вынужден был спросить я.

— Конец рассказа.

— Но зачем вы прочли его? Что он означает?

— Я хотел напомнить тебе, Карл, что конец «Асперна» — это то, к чему мы стремимся, когда пишем свои произведения. К тому, чтобы кульминационный момент был наполнен откровениями, смыслом и человеческими страстями.

— Почему вы говорите мне об этом?

— Потому что твой второй критический труд оказался поразительно механистическим. В нем нет и намека на те озарения, что были в твоей первой книге. Ты хвалишь только те работы, где идеи умело организованы и выстроены. А те, которые отличаются глубиной проникновения в суть вещей и где видны ростки страстей, остаются незамеченными тобой. — Прежде, чем я успел вставить слово, он пошел прочь, а затем оглянулся на ходу, напомнив собой шаловливого гнома: — Нас, ирландцев, можно обвинить в чем угодно, но только не в бесчувственности. Встречный ветер с берега может свести с ума возвращающегося домой моряка так же, как и воспоминания о прелестном ребенке, потерявшемся на краю болота.

— Девлан! — резко воскликнул я. — Неужели вы привели меня в эту оливковую рощу только для того, чтобы прочесть лекцию о чувствительности ирландцев? Ведь это не так, дорогой мой друг?

Застигнутый врасплох моим прямым вопросом, Девлан попытался сформулировать ответ, но это ему не удалось, и он протянул правую руку, словно пытаясь схватиться за невидимую опору. Продолжая беззвучно шевелить губами, он смотрел на меня так жалобно, что я не выдержал:

— Майкл! У вас что, сердечный приступ?

Тряхнув головой в знак отрицания, он прошептал, выискивая глазами камень, чтобы присесть:

— У меня на самом деле приступ, мой драгоценнейший друг, приступ глубочайшей печали, какую только может испытывать человек.

— Что это за печаль? — Тревога в моем голосе выдавала огромную любовь, которую я питал к человеку, разбудившему мой ум и мое сердце.

Вид у Девлана, которому этим летом исполнялся пятьдесят один год, стал совершенно потерянным.

— Огромная печаль обрушилась на меня еще до того, как я покинул Оксфорд, ибо мне стало ясно, что я еду в Грецию, чтобы сказать прощай самому дорогому человеку в моей жизни… тому, кто помог мне воспрянуть и воодушевиться.

— Майкл! — Я никогда не называл Девлана просто по имени, теперь же сделал это дважды в течение минуты.

Некоторое время никто из нас не произносил ни звука, затем Девлан протянул мне руку и усадил меня рядом с собой на камень. Откинув волосы с моего лба, он сказал:

— Дорогой друг, мы не должны больше видеться, случилась ужасная вещь, которая кладет конец нашим отношениям.

— Что? — хрипло спросил я.

— Молодой человек, преуспевавший в Оксфорде — так же, как ты в Колумбии, — отправился по моему настоянию на год в Гарвард. Находясь там, он тоже демонстрировал успехи, ведь я всегда был способен обнаруживать подлинные таланты, как тебе известно. Но, помимо всего прочего, он вступил в легкомысленную связь с доцентом из Калифорнии, который был его преподавателем… ну, ты знаешь, как это бывает.

— И что?

— Калифорниец оказался болен спидом.

— И?..

— Наградил им моего избранника. В Оксфорде еще не было ни одного такого случая, и вот… После длительного обследования у врачей не осталось никаких сомнений в этом.

— Он умер?

— Да.

— И вы были так привязаны к нему, что до сих пор страдаете?

— Был, но больше не испытываю привязанности. Он прекрасно знал, что инфицирован, но продолжал жить со мной и признался только за четыре дня до смерти.

— И вы… — Я не смог закончить фразу.

— Да. Те же самые крупные специалисты попытались отследить всех, кого Питер мог заразить. Карл, таких оказалось не меньше десятка! Когда они вышли на меня, по показаниям его квартирной хозяйки и парочки молодых людей, которым он называл мое имя… — Его лицо исказила гримаса боли. — Уверен, что он говорил им всякие гадости про меня. Так вот, эти крупные специалисты, с удовлетворением обнаружившие, что убило Питера, смотрели на меня с нескрываемым презрением и отвращением. И это в моем-то возрасте, при моей репутации и, что самое главное, при том, что мне приходится иметь дело с молодежью. Думаю, что они с удовольствием обнаружили у меня заболевание. И с таким же удовольствием сообщили, что жить мне осталось недолго, предупредив, чтобы я, упаси Боже, не передавал его дальше по цепочке…

Мы сидели среди оливковых деревьев и молча смотрели, как вдали крестьяне возделывают свое поле. Затем Девлан спросил:

— Тебя не удивила, Карл, моя сдержанность при встрече?

— Удивила.

— Когда я увидел тебя, мое сердце разрывалось на части.

— Сколько вам осталось?

— Кто знает? Ты, наверное, уже заметил, как я похудел. Мне сказали, что так будет продолжаться все время и настанет день, когда я приду в норму и буду весить столько, сколько положено. Но, перевалив эту критическую отметку, я буду продолжать терять вес до тех пор, пока меня не свалит самая обычная простуда или что-нибудь еще…

— О Боже! — прошептал я.

— Вот почему это лето должно стать прощальным. В следующем году я уже не смогу путешествовать. И, когда я думаю о том, как жестоко обошелся со мной Питер, я не представляю себе, как бы я мог поступить так с кем-то другим — и прежде всего с тобой.

— Я хочу вернуться в отель, Майкл. Туда, где мы были так счастливы. Я хочу побывать с вами на каком-нибудь представлении, которое оказалось бы таким же прекрасным, как «Агамемнон», еще раз увидеть серебряные замки в лунном свете. Но больше всего мне хочется говорить с вами. Я всегда дорожил вашим мнением, а теперь вы мне нужны, чтобы помочь разобраться в том, что у меня неладно с романом, который я пытаюсь писать. Вы бесценный человек, Майкл, и нельзя, чтобы вы уходили, не поделившись своими секретами.

Оказавшись в отеле, Девлан проспал двое суток. Несмотря на то что наше путешествие было относительно легким, силы оставили его, ибо их подтачивала болезнь. К врачам он не обращался, потому что боялся, что его депортируют из Греции как разносчика заболевания. Но после отдыха силы его почти восстановились, и он с большим желанием стал принимать участие в предложенных мною мероприятиях. Шесть дней в неделю мы совершали небольшие вылазки на природу и устраивали пикники в исторических местах. Одна из греческих трупп ставила «Антигону», что дало мне возможность сравнить Эсхила с Софоклом. Находясь под впечатлением монументального величия первого, я вначале был разочарован Софоклом, однако, по мере того как усиливались страдания Антигоны, причиняемые ей Креонтом, я все яснее начинал понимать величие этой бессмертной трагедии: ее глубину, размах, мощь и, конечно же, язык. Это был «абсолютный образец трагедии», рядом с которым мои попытки создать собственный мир воображения представлялись смешными.

— У меня не идет мой роман, — поделился я с Девланом, когда мысли о смерти несколько отступили. — Мне не хотелось причинять вам лишнее беспокойство, но роман, о котором я говорил прошлым летом, не получается у меня таким, как мне хочется. Я так ясно вижу его окончание и почти не представляю, каким должен быть путь к нему. — Прежде чем Девлан успел что-либо сказать, я поспешно добавил: — О, характеры у меня есть — и довольно неплохие, мне думается, — но как заставить их раскрыть себя — похоже, это выше моих сил. Что же мне делать?

— В прошлый раз, когда мы говорили об этом, ты сомневался в главной сюжетной линии. Теперь с этим вопросов нет?

— Я имел в виду американский эквивалент романа «Марий-эпикуреец». Мне хотелось сделать для современной Америки то, что Патер создал для эпохи Марка Аврелия.

— А тебе не кажется, что Патер слишком утонченный писатель для американских вкусов?

— В оригинале — да, да и действие, идущее в Древнем Риме, — не для них, но у меня все происходит в крупном частном университете Нью-Йорка. Это дает мне великолепный фон с легко узнаваемыми профессорами, которые отличаются сильными характерами.

— Название уже есть?

— Пока только рабочее — «Пустая цистерна». Оно отражает вашу идею о неумолимом сползании массовой культуры к наименьшему общему знаменателю, в результате чего общество остается с пустой цистерной, к которой оно припадает в тщетной надежде напиться. Это же подтверждает другую вашу идею о том, что роман должен быть диалогом избранных. Моей героиней вполне могла бы быть Вирджиния Вулф, а одним из основных мужских персонажей — Томас Пинчон. Но все вполне по-американски, вполне современно.