Елена Сазанович - Гайдебуровский старик
– В общем, это не дурно. Неплохая мысль, Сеня. С чего-то же нужно начинать. А там глядишь, и дело пойдет.
– Вот я о том же, любезный!
Сенечка быстренько раскрыл кожаную папку, которая придавала солидности его не очень солидному виду. И стал рыться в бумагах.
– Ага. Вот оно. И адресок, и телефончик, как положено.
Он переписал мне данные хозяйки глобуса. И пожелал удачи. Я был готов его расцеловать. Но вовремя спохватился.
– Доброе дело хотел для вас сделать, дорогой, – Сенечка приложил руку к сердцу. – Мучит меня совесть, что чуть было вас не подставил. Под тюрьму не подвел. Да как такое возможно! Такой уважаемый человек! Эх, все эта ведьма околдовала. И впрямь одно зло от этих женщин.
– Только в молодости, Сеня, поверь, только в молодости. Потом только одна радость.
– А вам, откуда это известно, любезный?
Я развел руками. Мне это не было известно. Поскольку я был еще достаточно молод. И понятия не имел, с возрастом зло несут женщины или радость. Просто мне хотелось сказать Сене приятное.
– Хотите сказать, что все еще впереди? – ответил Сенечка за меня. И помахал рукой на прощанье.
– Ну, что-то вроде того. Аналогичное.
Зря я радовался, зря ликовал и зря поспешил сказать Сене приятное за добрый совет. Неприятности не заставили меня долго ждать. Едва я набрал номер дамочки. Ее звали ни больше, ни меньше – Виола. Наверняка, в прошлом Валя. Они, как рецидивисты, едва срубят куш, тут же имена меняют. Впрочем, мне до этого не было дела. Виола так Виола.
– Виола?
– Ну.
Кратко и понятно. Похоже, в недавнем прошлом она была массажисткой. Где и словила своего миллионера-футболиста, добросовестно массируя его травмированную коленную связку. Но и до этого мне не было дела. И вообще, какого черта я лезу в чужую жизнь?
Я глубоко набрал в рот воздух и повторил:
– Виола?
– Ну.
Я, как и советовал Сенечка, стал раскланиваться, расшаркиваться перед этой массажисткой. Извиняться и рассыпаться в любезностях. Ну, разве что не станцевал перед ней. Трубка мешала. Наконец, мне удалось внятно разъяснить суть дела. Шарканья и комплименты она молча проглотила. А вот суть дела… Мне пришлось даже отодвинуть от себя телефонную трубку, чтобы она меня не оглушила. Там стоял такой ор, что я уже усомнился, массажистка ли она. Скорее, кондуктор в автобусе.
– И вы… Вы смеете еще…Да как вы вообще смеете.
Слово «смеете» она повторяла раз пятнадцать. Пока я резко ее не перебил.
– Я же извинился. Не я виноват. Это ошибка. Меня самого обманули.
– Ах, так! Да таких, как вы, в жизнь не обманешь! Жулик! Торгует всяким вторсырьем! И честных граждан надувает! Да тебя бы по башке этой рухлядью! Вон, стоит твой мерзкий шар! Кажется бы, взяла да как запустила! То же мне – умник! Да я в жизнь сэконд хэнд не носила! Здесь живут приличные люди! И знакомые наши приличные! И даже не знакомые! Антикварная лавка! Да какая к лешему антикварная лавка! Лавка уцененных товаров! Смени табличку, лапоть! Я бы повесилась, чем нацепить на себя уцененку.
А я почему-то легко представил, как совсем недавно она ошивалась в уцененках и примеривала на себя секонд хэнд. Черт с ней! Хотя и промелькнула подлая мыслишка, что лучше бы я ее этим глобусом, чем старикашку. Но мне удалось узнать главное. Глобус находился недалеко. В квартале отсюда. Более того, эта дура вообще раскрыла все карты, когда завизжала, что завтра утром подаст на меня заявление в милицию.
– Слыхала, слыхала, что вас грабанули! Да теперь сомневаюсь в этом. Наверняка сами припрятали. Весь свой металлолом, чтобы улик никаких (похоже, она знала, о чем говорит). Но ничего, уж вас-то я выведу на чистую воду! Утром! В милицию! С заявлением!
– Но почему завтра, а не сегодня, – я шустренько вставил словечко.
– А потому как сегодня я в свой особняк еду! У меня званый ужин! И посуда настоящая! От Фаберже! Не из уцененки, как у тебя! (когда она особенно злилась, то столетнего старика называла на «ты»). Массажистка? Нет, определенно кондукторша. Или что-нибудь таки из транспортировки фруктов и овощей?
Больше мне слово вставить не удалось. Трубка залаяла отрывистыми гудками, и я бросил ее на рычаг. Нет, она все же заслуживала, чтобы именно ее хоть разок стукнуть по башке этим бестолковым круглым миром, а не старика. Впрочем, меня не покидало предчувствие, что совсем скоро этот бестолковый мир не выдержит и сам свалиться на ее голову. И придавит.
В эту ночь я решился на отчаянный шаг. Впрочем, у меня не было выбора. Либо глобус окажется у меня. Либо завтра вместе с заявлением будет лежать перед носом Романа.
Погода играла на моей стороне. К ночи разбушевалась метель. С трудом можно было разглядеть, что делается на улице. И я надеялся, что меня тоже будет не разглядеть. Что такое одинокий прохожий, спрятавшийся в широкой куртке с натянутым на голову капюшоном. Вон, фонари какие высокие, их и то за метелью еле видать. А я ниже фонарей. Вон дома какие огромные. Их тоже не очень-то разглядеть в пелене снега. А я гораздо мельче домов.
Я быстро нашел нужный адрес. И бегом взбежал по лестнице. Меня обрадовало то, что Виола не успела еще обзавестись солидной дорогой квартирой. Пока ей хватило лишь на особняк. А теперь ютилась в стандартной девятиэтажке с малогабаритными комнатами и видимо, очень низкими потолками. Зачем я подумал про потолки. Маленьких комнат достаточно, чтобы быстро найти большой глобус.
Я легко умел открывать замки. Этому меня научила работа охранника в супермаркете. Где не раз приходилось прибегать к помощи отмычек, когда нерадивые пьяные кладовщики теряли ключи. А потом, втихаря, совали в мой карман сотню за помощь и молчание. И я никогда не отказывался. Потому что жил вместе с Тасей. Помню, она даже мне предложила организовать маленький бизнес. Она будет воровать ключи (на нее никто не подумает), а я отмычками вскрывать замки. Ну, и естественно ставки повысить. Я категорически отказаться. Тася была горазда на ловкие идеи. Но я отлично понимал, что такой бизнес долго не продержится. В таком бизнесе периодичность – ему же погибель. И вместе с ним нам. Хотя теперь… По истечение времени я все же думаю, что Тася изначально все подстраивала. Слишком часто кладовщики теряли ключи. Ну, не настолько же они всегда были пьяные. И не настолько же не уважали кодекс кладовщика.
Вот я легко и открыл этот замок. И осторожно ступил в кромешную темноту. Свет зажигать было опасно. Я в разумных пределах раздвинул плотные занавески. И в комнатах посветлело от уличных фонарей и снега. Квартирка и впрямь была малогабаритная, правда загроможденная новенькой импортной мебелью, мне на секунду даже показалось, что я на складе. Только, к счастью, не было пьяных кладовщиков. Особенно почему-то обрадовало, что потолки были, как я и предполагал, очень низкие. Казалось, я задену их головой. И казалось, что с такими потолками и правда будет легко отыскать глобус.
Я его отыскал быстро. Он возвышался в самой большой комнате, на самом большом столе. И я схватил его двумя руками и прижал к груди. Я обнимал целый мир. С его морями и реками, с его городами и странами. И мне хотелось плакать от счастья, что я его вновь обрел. И мне казалось, что уже навсегда. И мне казалось, что с его обретением я наконец-то свободен. Он ведь такой большой. И в нем так много всего обозначено. На нем все обозначено, кроме людей. Кроме их сумасшедших машин. Кроме их бездушных домов. И их компьютеров, и их телефонов. И их переживаний, их любви, их предательств. Их рождений и их смерти. Все обозначено на этом глобусе, ничего лишнего. Ничего того, чтобы мешало жить этому круглому миру. Только для чего? – я ответить не мог. Но в любом случае, я могу скрыться. И меня никто никогда не найдет. И никто на меня не укажет. Потому что указывать будет некому.
Резко вспыхнул свет. Словно в меня щелкнули затвором фотоаппарата. И я от души желал, чтобы это были всего лишь пьяные нерадивые кладовщики. Я в эту минуту был готов их расцеловать. И отказаться от сотни. Только бы это были они.
Я боялся открыть глаза. Но я их открыл. Я стоял посреди чужой комнаты, так напоминающей склад. И мои пальцы до онемения впились в земной шар. Это была дурацкая картина. В стиле абсурда. Или воровского абсурда. Мне понравилось это определение. И я подумал, почему не существует такого жанра. Я хотел думать о чем угодно, только не осознавать реальности, только не приветствовать реализм. Но реализм побеждает в любых случаях. Потому что он есть. А всего остального нет. Все остальное – это выдумки и больное воображение. И больное воображение этот земной шар. И зачем только Галилей упрямо бубнил, что он вертится? Ведь я не верчусь. Я стою на месте. И Галилей не вертелся У Галилея тоже было больное воображение. Или он тоже не хотел осознавать реальность. Как я сейчас.
Потому что этой реальностью был Роман. Который стоял напротив меня. И молча, как-то очень молча (я не знаю, как может быть очень), но, честное слово, он очень, очень молча смотрел мне прямо в глаза. А потом, еще более молча, протянул руки, чтобы я отдал ему глобус. Если бы у живых было трупное окоченение, то я решил бы, что оно у меня. Но оно бывает только у трупов. Которым я не был. Поэтому я просто молча (я не умею очень, для этого нужно иметь ледяные глаза) вернул ему волейбольный мяч в виде глобуса.
