Елена Сазанович - Гайдебуровский старик
Я перевел дух. И почему-то подумал, слава богу, что не женился. И мысленно пожелал Дине и Сенечке, от всей души, от всего сердца, счастья в личной жизни. И почему-то зябко передернул плечами.
– Ага! Вам это тоже знакомо? Но вы и прожили потому столько лет, что этого избежали? В таком случае, хвала вам, Аристарх Модестович. И песнь оды. Более того, я таки сделаю все, чтобы вам поставили памятник. Человеку без возраста. Или человеку, который всегда имел возраст. Это одно и то же. Вы изначально отказались жить, считая года. Вашими годами были вещи. А история лет не имеет. И счета годам тоже. Возможно, вы уже родились таким, умудренным стариком? В жизни все бывает.
Да, в жизни бывает все. Но он все не знал. И знать ему было это не нужно. К тому же я понял, как-то понял спокойно, без иллюзий и сантиментов. Понял, что он не очень любит жизнь. И ему многое все равно.
– А знаете, любезный Аристарх Модестович, я вот вам как близкому человеку скажу, как родственнику. Нет, извините, у меня в жизни много родственников и все я им сказать не могу. Это другое. Как случайно близкому человеку скажу. Мне лично жить просто лень. Вы мне поверите? Да или нет, уже не имеет значения. Просто лень. Как-то полностью, целиком лень, не по частности. И не потому, что не хочется вставать по утрам, идти на планерки, потом считать часы до окончания работы, в которой жалел многих и сажал, кого жалел. Считать часы почему? И сам не знаю. Чтобы идти домой. А прихожу домой – тапочки, ворчание и разбросанные бигуди на трюмо. И уже считаю часы до утра. Когда начнется работа. Потому, как и дома нет радости. Знаете, так тяжело, когда нет радости. Но и к этому привыкаешь. Есть вот такая поговорка. Для радостных людей поговорка. Счастлив тот, кто с радостью идет на работу и с радостью возвращается домой. А может наоборот, несчастлив? Я иду и возвращаюсь с радостью. Но радости, когда прихожу, увы, нет. Куда ни приду – нет радости и все. И такое ощущение, что мир этот создан не для праздников. А для рытья могил. Друг другу… Знаете, когда жить лень, это не лентяй. Я не лентяй. Просто, ну как вам объяснить. Лень не по пустякам. Да мне камни и бетоны не лень тягать, даже легче, чем думать. Но вот в общем… В общем жизнь воспринимать тяжело. И просто лень. Ну, не очень хочется жить, и все. Но жизнь никто не отменял. И бойкот ей не объявишь, вы согласны? И даже в законах и конституциях не запишешь запрет о жизни. Мол, жизнь кончена и до свидания. Нет, не получится. А я так понимаю, если на земле нечего делать, то лучше с нее спрыгнуть. Но она же круглая! Куда прыгать! Это ученые еще доказали. А жаль. Лучше уж как в древности – на четырех китах и все тут. А то мы катаемся все по кругу. А если бесплатно, то бишь, зайцами, то могут вежливо попросить сойти. Или выгонят раньше времени. Или штраф какой потребуют. А откуда взять этот штраф? Но не один я живу на свете, может, кому и в радость. Во всяком случае, это они думают, что в радость. Пока. А радости все равно нет. Как и смысла. Вот и приходится мучиться. Знаете, по большому счету, мучаются все. Просто одни это осознают, другие нет. Пока. А я вот не боюсь ничего. Даже своих похорон, хотя своих похорон все боятся. А мне нечего, поскольку жизнь не в радость. Потому и жду с благоговением старости и вам завидую. Пусть боятся те, с мальтийских купленных островов, у которых девушки, как косули. Им есть за что дрожать. А я вот … Единственное желание. Поскольку жизнь никто не отменял. Но в итоге она каждого отменит. Я вот мучаюсь, успею ли насобирать на английский костюм. Такой, как у этого афериста? В белую клетку и с отворотами на брюках и рукавах? Единственное желание – чтобы похоронили в этом костюме. Ну, чтобы небо в голубях все-таки видеть, вы меня понимаете? Да и еще. Не знаю почему, опять же не для протокола. Если уж увидите этого афериста и его подружку. Не сдавайте их мне. Кому-нибудь другому. Я уж как-нибудь без квартальной перебьюсь.
Я смотрел на следователя вдумчиво, очень по-стариковски. Хотя он, мне казалось, уже гораздо старше меня. Наверно, потому что в отличие от меня, ему не хотелось жить. Ему потом очень, очень, еще как захочется. Но не теперь. Он этого теперь еще не понимает. Потому что у него не было желаний. И ничто, никакие слова, афоризмы, метафоры и стихи не вернут его к этим желаниям. Я тоже еще в силу придуманного возраста ничего не желал. Но мне уже хотелось желаний. А это было так много.
Я приблизился к глобусу. Склеенному глобусу, который я так и не уничтожил, не знаю почему, не выбросил на помойку, не знаю почему. Но разве можно уничтожить. Разве можно выбросить на помойку целый мир. Где есть города и страны, океаны и реки, моря и равнины? Правда, нет людей. Люди не обозначены. Но это, возможно, и к лучшему. Я резко обернулся к следователю.
– Знаете, а ведь в разрезе вечности мы все одного поколения. Даже люди до нашей эры и мы, можно сказать, с одного поколения. В разрезе вечности, что такое 20 веков? Мелочь. Сущий пустяк. Ведь их может быть и миллион, и сиксильон, и сиксильярд сиксильонов и вообще такое число, которое не придумали математики до нас и не придумают после нас. Так что нас всех можно причислить к ровесникам. И вас, и меня, и вещего Олега и мальчика из пещеры Тешик-Таш. Это сегодня мы отличаемся по возрасту. Через миллион лет мы станем чуть ли не одногодками. Но зачем нам ждать миллион лет? Согласитесь?
Я достал камуфляж Старика, которого сыграл когда-то в пьесе Горького величайший артист со сложной фамилией Гайдебуров. Стряхнул с него пыль.
– Вот, пожалуйста, примерьте, – я, не дав одуматься следователю, ловко натянул на его стриженую голову седой парик, приклеил усы, бороду, брови. И повел к зеркалу. Он, словно околдованный моими действиями и словами, покорно пошел за мной.
В зеркале отражались два совершенно одинаковых человека. Старых, очень старых человека. Одинакового роста, телосложения, с одинаковыми лицами. Разве что он не сутулился. Но это такая мелочь. Стоит лишь пригнуть плечи. Он добровольно сгорбился сам. Вот и все.
Я почему-то уже знал, что он скажет. Он так и сказал. С неким то ли лакейским, то ли швейцарским акцентом.
– Извините, любезный Аристарх Модестович. Я действительно вас уважаю, и питаю самые лучшие чувства. И первый подписался на сооружение вашего памятника при жизни. При вашей вечной жизни. Вы богатый человек. Очень богатый. И вам ничего не стоит… Знаете, я бы никогда не попросил, но вы… У вас можно просить некоторую сумму. Есть люди, у которых можно просить. Вы не просто милосердны, вы очень мудры. У мудрых просить не стыдно…
Я протянул ему чашку чая. Он выпил залпом. Он всегда был голоден. Как когда-то и я.
Мне очень хотелось дать ему денег. У меня их было много. Но у меня не было одного.
И я ему грубо ответил. Как ростовщик. Как процентщик. Как старуха из «Преступления и наказания». Как гайдебуровский старик. Я ему очень, очень грубо ответил.
Он покачнулся. В глазах – туман и безнадежность. В губах горечь и отчаяние. Ему было лень жить. Но ему было и лень умирать. Разве этого мало?
Я резанул по руке и кровью испачкал глобус. Эту неудачную имитацию земного шара. Впрочем, он утопал в крови не один раз. И не один раз еще утонет. Кровь растеклась и по моим седым волосам. Я упал на пол. Я понял механизм передачи. Я понял философию жизни. Я понял всех, кто живет.
Конец конца
Я понял, что можно жить, взлетая на бешеных лошадях к звездам. Которые прячутся за облаками, потому что от нас тоже устали и нам не поверили. Я понял, что можно жить, целуя губы единственной женщины. Которая от нас тоже устанет и не поверит, даже если не бросит. Я понял, что можно жить, распахивая окно. Даже если его распахнуть невозможно, потому что оно забито гвоздями. А за окном – все равно небо в голубях, свобода или мечта о ней. Цыганская кибитка с лошадьми, чтобы побыстрее умчаться от этой мечты. Счастье или погоня за ним. И всегда риск. Потому что никогда ничего не догнать. Мы не догоним. Во всяком случае, здесь…
А где-то в толпе бродил гайдебуровский старик. Его видел каждый из нас. Но он исчезал на наших глазах так незаметно, так легко, неуловимо, что каждый про него мгновенно забывал. Словно его никогда и не было. И никогда не будет. А был ли старик? Был, точно был! И он есть. Ей-богу, есть…Ведь мы реалисты…
