Марк Леви - Дети свободы
31
4 июля
Двери снова задвинуты, и в вагоне становится адски жарко. Состав трогается. Люди лежат прямо на полу, поближе к боковым стенкам вагона. Мы, парни из бригады, сидим в глубине. Посмотреть на них и на нас, так можно подумать, что мы их дети, и все же, все же…
Мы сидим и гадаем, в какую сторону нас везут: Жак считает, что к Ангулему, Клод мечтает о Париже, Марк уверен, что поезд идет в Пуатье, но большинство склоняется к Компьени. Там есть транзитный лагерь, служащий сортировочным пунктом. Нам всем известно, что в Нормандии продолжается война; похоже, сейчас бои идут в районе Тура. Армии союзников продвигаются к нам, а мы продвигаемся к смерти.
– Знаешь, - говорит мой брат, - мне кажется, мы скорее заложники, чем заключенные. Может, они отпустят нас на границе. Все немцы хотят вернуться домой, и, если поезд не дойдет до Германии, Шустер и его люди попадут в плен. На самом деле они боятся, как бы партизаны не подорвали пути и не задержали их здесь. Шустер пытается выскользнуть из западни. С одной стороны, его подстерегают макизары, с другой, он жутко боится английских бомбардировок.
– Откуда ты это взял? Придумал, что ли?
– Нет, - признается он. - Пока мы облегчались там, на путях, Мейер подслушал разговор двоих солдат.
– Разве Мейер понимает немецкий? - спрашивает Жак.
– Он говорит на идише…
– И где же он теперь, твой Мейер?
– В соседнем вагоне, - отвечает Клод.
Едва он это сказал, как поезд снова затормозил. Клод взбирается к окошку. Вдали виден перрон маленького вокзальчика, это Паркуль-Медийяк.
Сейчас десять утра, но на вокзале ни души - ни пассажиров, ни железнодорожников. Вокруг царит безмолвие. И невыносимая жара. Мы задыхаемся. Стараясь нас развлечь, Жак начинает рассказывать какую-то историю; Франсуа, сидящий рядом, не то слушает его, не то углубился в свои мысли. В дальнем конце вагона кто-то стонет и теряет сознание. Мы несем его втроем к окошку. Там он сможет глотнуть хоть немного свежего воздуха. Кто-то другой вдруг начинает кружиться на месте, как будто его охватило безумие; он издает вопль, потом жалобный стон и тоже падает в обморок. Так и проходит этот день, 4 июля, в нескольких метрах от вокзальчика в Паркуль-Медийяке.
32Четыре часа дня. У Жака совсем пересохло во рту, он умолкает. Время от времени кто-то перешептывается, нарушая мучительную тишину ожидания.
– Ты прав, нужно думать о побеге, - говорю я, подсаживаясь к Клоду.
– Мы сделаем попытку только в том случае, если у нас будет шанс бежать всем вместе, - решительно говорит Жак.
– Тихо! - шепчет вдруг мой брат.
– Что такое?
– Да тихо же! Слушай!
Клод вскакивает на ноги, я тоже. Он пробирается к окну и смотрит на небо. Неужели это снова гроза и мой братишка услышал ее отзвуки раньше других?
Немцы во главе с Шустером выпрыгивают из вагонов и бегут в поле. Гестаповцы и их семьи ищут укрытие за пригорками. Там же солдаты ставят пулеметы и разворачивают их в нашу сторону, чтобы пресечь любые попытки к бегству. Клод смотрит вверх, настороженно прислушиваясь.
– Воздух! Назад! Все назад! Ложись! - кричит он.
Мы слышим рокот приближающихся самолетов.
Молодой командир эскадрильи истребителей вчера отпраздновал свой двадцать третий день рождения в офицерской столовой аэродрома на юге Англии. Сегодня его самолет взмыл в небо. Он держит руку на штурвале, а большой палец - на гашетке, приводящей в действие пулеметы на крыльях. Внизу, прямо по курсу, на путях неподвижно стоит поезд - прекрасная мишень, расстрелять ничего не стоит. Командир приказывает своей эскадрилье построиться в боевой порядок для атаки - и первым бросает самолет в пике. В прицеле ясно видны вагоны, они несомненно везут немцам боеприпасы на фронт. Ему приказано уничтожать такие составы. Следующие за ним самолеты уже выстроились и готовы к атаке. Поезд совсем близко, можно стрелять. Палец пилота жмет на гашетку. У него в кабине тоже очень жарко.
Огонь! Строчат пулеметы на крыльях; трассирующие очереди, словно беспощадные кинжалы, прошивают поезд, над которым проносится эскадрилья, невзирая на ответные выстрелы немцев.
Стены нашего вагона изрешечены пулеметным огнем. Вокруг свистят пули, кто-то с криком падает, другой тщетно пытается втиснуть обратно в живот выпавшие кишки, у третьего оторвана нога - это настоящая бойня. Пленники бросаются на пол, защищая головы своими жалкими узелками, в нелепой надежде уцелеть в этой мясорубке. Жак, бросившись к Франсуа, прикрывает его своим телом. Четыре английских истребителя поочередно налетают на поезд, рокот их моторов глухо отдается у нас в висках, но вот они взмывают в небо и удаляются. Я вижу в окошко, как они делают разворот там, вдали, и возвращаются к нашему составу, на сей раз довольно высоко.
Меня сейчас волнует только Клод, он смертельно бледен. Я крепко обнимаю его.
– Ты цел?
– Я-то цел, а вот у тебя кровь на шее, - говорит братишка, прикасаясь к моей ране.
Но это всего лишь царапина от щепки. Зато вокруг просто страшно смотреть. В вагоне шестеро убитых и столько же раненых. Жак, Шарль и Франсуа, к счастью, остались невредимы. О потерях в других вагонах нам ничего не известно. На пригорке лежит весь в крови немецкий солдат.
А вдали снова рокочут моторы, и звук этот нарастает.
– Они возвращаются, - шепнул Клод.
И я увидел на его губах скорбную улыбку, он словно прощался со мной навеки, а ведь я когда-то приказал ему - жить во что бы то ни стало. Не знаю, что со мной случилось в этот миг, но мои движения вдруг обрели четкость, как будто я снова увидел тот сон, в котором мама велела мне: "Спаси своего брата!"
– Давай сюда рубашку! - крикнул я Клоду. -Что?
– Сними рубашку скорей!
Сам я тоже скинул с себя рубашку - она была синяя, а у брата белая, вернее, была когда-то белой, - и оторвал обагренный кровью лоскут от рубашки мертвеца, лежавшего рядом.
Схватив все это, я кинулся к окну, Шарль подставил мне спину. Высунув наружу руку и глядя на самолеты, которые снова атаковали наш поезд, я стал размахивать этим импровизированным флагом.
Молодой командир эскадрильи в кабине самолета щурится: его слепит солнце. Он слегка поворачивает голову, чтобы не смотреть на сверкающий диск. Его палец поглаживает гашетку пулемета. Поезд еще далековато, но через несколько секунд можно подавать сигнал ко второму заходу на атаку. Даже издали видно, что весь паровоз охвачен дымом. Прекрасно - значит, пули пробили топку.
Еще один заход, и состав больше уже не тронется с места.
Но тут из его поля зрения начинает исчезать крыло левофлангового самолета. Командир делает тому знак: сейчас начнется атака. Он смотрит в прицел и с удивлением замечает цветное пятнышко, появившееся на одном из вагонов. Похоже, оно шевелится. Может, это отблеск ружейного ствола? Молодому пилоту известны странные эффекты преломления света. Сколько раз ему случалось пересекать высоко в небе необычные радужные полосы, как будто пронзающие облака и не видные с земли.
Самолет готовится пикировать, рука пилота напряженно сжимает штурвал. Но красно-синее пятнышко внизу не исчезает. Цветные ружейные стволы - нет, таких не бывает, и потом, вон та белая полоска посередине… неужели это французский флаг?
Взгляд летчика устремлен на полоски ткани, которыми размахивают из окна вагона; у него стынет кровь в жилах, замирает палец, лежащий на гашетке.
– Break, break, break! [22] - кричит он в бортовую рацию и, чтобы подтвердить свой приказ, сильно качает крыльями и набирает высоту.
Его ведомые разбивают боевое построение и пытаются догнать своего командира; сейчас их звено напоминает растревоженный рой пчел, мечущихся высоко в небе.
Я гляжу в окошко на удаляющиеся самолеты и, хотя чувствую, как слабеют у меня под ногами подставленные руки брата, упорно цепляюсь за стенку, чтобы проследить за их исчезновением.
Ах, как мне хочется оказаться среди них, ведь сегодня вечером они уже будут в Англии.
– Ну, что там? - умоляюще спрашивает Клод.
– Знаешь, я думаю, они поняли. Они качали крыльями, как будто посылали нам привет.
Тем временем самолеты в небе снова выстраиваются в боевое звено. Молодой командир информирует других пилотов о том, что расстрелянный ими состав вез не боеприпасы, а пленных французов. Он видел, как один из них размахивал флагом, подавая им знак.
Пилот поворачивает штурвал, и самолет ложится на крыло. Жанно видит снизу, как он делает разворот, заходит в хвост поезда и пикирует, только на сей раз не стреляет, а спокойно летит вдоль состава. Летит на бреющем - кажется, будто всего в нескольких метрах от земли.
Немецкие солдаты в укрытии, за пригорком, пораженно застыли, не смея шевельнуться. А пилот не отрывает глаз от самодельного флага, которым заключенный продолжает размахивать в окошке вагона. Поравнявшись с ним, он сбавляет скорость до минимума и выглядывает из кабины. Две пары голубых глаз встречаются на несколько секунд. Глаза молодого лейтенанта-англичанина, пилота истребителя военно-воздушных сил Великобритании, и глаза молодого заключенного-еврея, которого везут в Германию. Рука пилота взлетает к козырьку, он отдает честь пленнику, который отвечает тем же.
