Марк Леви - Дети свободы
– Черт подери, что они там затевают? - бормочет Жак.
– Сволочи! - вторит ему мой братишка.
– Ты думаешь, что?…
– Молчи, Жанно! - властно говорит Жак; он садится на койку спиной к двери и опускает голову на руки.
Тем временем Дельцер вернулся в камеру осужденных. У него убитый вид.
– Мне очень жаль, ребята…
– Но как же они собираются его выводить? - умоляюще спрашивает Антуан.
– Его посадят на стул и вынесут. Из-за этого и случилась задержка. Я пытался их отговорить, убеждал, что так не делают, но им, видите ли, надоело ждать, когда он выздоровеет.
– Какие мерзавцы! - кричит Антуан. Но теперь Энцо успокаивает его.
– Я хочу выйти туда сам!
Он встает, шатается и падает. Бинты размотались, обнажив его страшную, гниющую ногу.
– Пускай уж лучше принесут стул, - вздыхает Дельцер. - Зачем тебе страдать еще больше?
Одновременно с этими словами Энцо слышит приближающиеся шаги.
– Ты слышал? - спрашивает Самюэль, садясь на койке.
– Да, - шепчет Жак.
Во дворе раздаются мерные шаги жандармов.
– Подойди к окну, Жанно, и рассказывай, что там творится.
Я подхожу к окну, Клод подставляет мне спину, я взбираюсь повыше. Ребята позади меня ждут, когда я расскажу им печальную историю нашего времени: двоих молодых парней, еле видных в предутренней мгле, волокут к месту казни, один из них с трудом держится на стуле, который несут двое жандармов.
Того, кто стоит на ногах, привязывают к столбу, второго оставляют сидеть рядом с ним.
Взвод выстраивается в ряд. Я слышу, как хрустят пальцы Жака - так сильно он сжимает их, и вот в рассветной хмари последнего дня уже гремит залп двенадцати ружей. Жак кричит: "Нет!", и его вопль перекрывает мелодию "Марсельезы", которую затягивают в камерах.
Головы расстрелянных безвольно поникли, из тел ручьями хлещет кровь; нога Энцо судорожно скребет каменные плиты, и он падает на бок вместе со стулом.
Голова Энцо лежит на песке, и клянусь тебе, что в наступившей мертвой тишине я вижу на его лице улыбку.
В ту ночь пять тысяч транспортов из Англии пересекли Ла-Манш. На рассвете восемнадцать тысяч парашютистов спустились с неба, а на пляжи Франции высадились американские, английские и канадские солдаты; три тысячи из них расстались с жизнью в то же утро; большинство погибших покоится на кладбищах Нормандии.
Настало 6 июня 1944 года, сейчас шесть часов утра. На заре этого дня во дворе тюрьмы Сен-Мишель в Тулузе были расстреляны Энцо и Антуан.
29
В течение последующих трех недель союзники прошли в Нормандии через настоящий ад. Каждый день приносил новые победы и вселял новые надежды; Париж еще не был освобожден, но весна, которую всем сердцем ждал Жак, уже была на подходе, и хотя сильно запаздывала, никто на нее за это не сетовал.
По утрам, выходя на прогулку, мы обменивались с нашими испанскими товарищами свежими военными новостями. Теперь мы были твердо уверены, что скоро нас освободят. Однако интендант полиции Марти, по-прежнему питавший к нам ненависть, решил иначе. В конце месяца тюремная администрация получила от него приказ передать всех политических заключенных нацистам.
На рассвете нас собрали на галерее, под серым стеклянным перекрытием. У каждого в руках узелок с вещами и миска для еды.
Двор забит грузовиками; эсэсовцы рычат, как псы, разбивая нас на группы. Тюрьма похожа на осажденный город. Заключенных под охраной выводят во двор, подгоняя ударами прикладов. В этой веренице я держусь поближе к Жаку, Шарлю, Франсуа, Марку, Самюэлю и моему братишке, в общем, ко всем выжившим членам 35-й бригады.
Старший надзиратель Тейль стоит, заложив руки за спину и устремив на нас угрюмый взгляд.
Я шепчу на ухо Жаку:
– Ты глянь на него, он прямо побелел от страха. Знаешь, не хотел бы я быть на его месте, предпочитаю свое.
– Да ты вспомни, куда нас везут, Жанно!
– Я помню. Но мы поедем туда с высоко поднятой головой, а он будет жить как побитая собака.
Мы все с неистовой надеждой ждали освобождения, и вот теперь нас увозят, разбив на группы, в цепях. Тюремные ворота открываются, и мы едем через весь город под охраной нацистов. Редкие прохожие, вышедшие на улицу этим серым утром, молча глядят на колонну машин с заключенными, которых везут на смерть.
На тулузском вокзале, с которым связано столько воспоминаний, нас ждет состав из вагонов для перевозки скота.
Каждый заключенный, стоя в строю на перроне, догадывается, куда привезет его этот поезд. Ведь это всего лишь один из множества составов, которые вот уже несколько лет везут таких, как мы, пассажиров через всю Европу, никогда не возвращая их назад.
Конечная остановка - Дахау, Равенсбрюк, Освенцим, Биркенау. И сейчас всех нас запихнут, как скотов, в этот поезд-призрак.
Часть третья
30Солнце еще только поднимается, а четыреста пленников лагеря Берне уже ждут на перроне, слегка согретом утренним теплом. Сюда же подвозят сто пятьдесят заключенных из тюрьмы Сен-Мишель. К составу, кроме предназначенных для нас товарных вагонов, прицеплено и несколько пассажирских. В них поедут немцы, которые проштрафились по всяким мелким поводам, - они возвращаются на родину под охраной. В те же вагоны садятся и гестаповцы, добившиеся разрешения вернуться в Германию вместе с семьями. Солдаты-эсэсовцы сидят на подножках, с ружьями на коленях. Начальник поезда лейтенант Шустер стоит возле паровоза, отдавая приказы нижним чинам. В хвосте состава на платформе установлены мощный прожектор и пулемет. Эсэсовцы загоняют нас в вагоны. Одному из них не нравится выражение лица какого-то заключенного, и тот получает безжалостный удар прикладом. Бедняга падает и еле поднимается, держась за живот. Двери скотовозок раздвинуты. Я оборачиваюсь, чтобы в последний раз увидеть дневной свет. На небе - ни облачка, этот летний денек будет ясным и теплым. А меня увозят в Германию.
Перрон до отказа забит людьми, перед каждым вагоном выстроена группа заключенных, но - странное дело - я вдруг перестаю слышать гомон этой толпы. Нас гонят к вагону; Клод шепчет мне на ухо:
– Теперь все кончено.
– Молчи!
– Как думаешь, сколько времени мы там продержимся?
– Столько, сколько нужно. Я запрещаю тебе умирать!
Клод пожимает плечами; настал его черед подниматься в вагон, он протягивает мне руку, я взбираюсь туда следом, и солдаты задвигают дверь.
Глаза через некоторое время свыкаются с темнотой. Окошко забито досками, обмотанными колючей проволокой. В наш вагон запихали человек семьдесят, а может, и больше. Я понимаю, что лежать придется по очереди.
Скоро полдень, жара становится невыносимой, а состав все еще не отправляют. На ходу в вагоне, наверное, было бы легче дышать, но пока мы стоим. Один из заключенных, итальянец, не выдерживает жажды, он писает в сложенные руки и пьет собственную мочу. Потом шатается и падает в обморок. Втроем мы поддерживаем его, стоя около щели в окне, откуда просачивается тоненькая струйка воздуха. Но пока мы приводим его в себя, другие тоже теряют сознание и падают.
– Послушайте! - шепчет мой братишка. Мы напрягаем слух и непонимающе глядим на него.
– Тише, тише! - просит он.
И вот до нас доносятся раскаты грома, по крыше вагона стучат крупные капли дождя. Мейер прорывается к окну, дергает колючую проволоку, раздирая руки, но черт с ними, с ранами, к его крови примешивается толика дождевой воды, и он слизывает ее с ладоней. Другие тоже теснятся перед окном, отталкивая друг друга. Измученные жаждой, усталостью и страхом люди превращаются в неразумных животных, но кто посмеет упрекнуть их в этом, когда их загнали в вагоны для скота?!
Внезапный толчок - это поезд трогается с места. Проезжает несколько метров и снова тормозит.
Настала моя очередь отдыхать. Клод рядом со мной. Я сижу спиной к стенке, поджав ноги, чтобы занимать как можно меньше места. В вагоне градусов сорок жары, и я чувствую прерывистое дыхание брата - так дышат собаки, дремлющие в жару на горячих камнях.
В вагоне тишина. Только иногда кто-то заходится кашлем, прежде чем потерять сознание. В этом преддверии смерти я спрашиваю себя, о чем думает машинист этого поезда, о чем думают в своих удобных пассажирских купе, через два вагона от нас, немецкие семьи, которые сейчас едят и пьют вдоволь, в свое удовольствие. Неужели никто из них не представляет себе, как пленники задыхаются в товарных вагонах, как лежат без сознания молодые ребята, как мучаются все эти люди, которых хотят лишить человеческого достоинства, а потом еще и лишить жизни?!
– Жанно, надо выбираться отсюда, пока не поздно.
. - И каким же образом?
– Не знаю, но мы с тобой должны это обдумать.
Не понимаю, говорит ли это Клод потому, что считает побег возможным, или просто хочет подбодрить меня, чувствуя, что я отчаялся. Мама всегда говорила нам, что человек жив, пока у него есть надежда. Как мне хочется снова ощутить ее запах, услышать ее голос, вспомнить, что еще несколько месяцев назад я был просто ребенком. Но я вижу, как гаснет ее улыбка, а губы произносят слова, которые мне никак не расслышать. Ага, вот: "Спасай жизнь своего брата, Реймон, не сдавайся, не смей сдаваться!"
