Назови меня по имени - Аникина Ольга
Дорога от залива до дачи давалась ей уже тяжело: приходилось подниматься в горку. После одного такого подъёма у Маши начало сильно тянуть живот, а когда она подошла к воротам дома, по ногам текла какая-то влага. Отцовская жена Наталья считалась одним из лучших акушеров города – Маша позвонила мачехе, и та подтвердила: процесс родов уже начался.
Петька родился вечером того же дня. Он выпрыгнул наружу, как мячик, и, коротко прокричавшись, успокоился и заворковал, лёжа у Маши на животе. Яркий и шумный мир, в который его вытолкнули безо всякого на то согласия, неожиданно пришёлся ему по вкусу. Его лицо сохраняло выражение удовольствия даже во сне. Иногда он, конечно, плакал – по причинам, от которых плачут все младенцы, – но чаще всё-таки улыбался.
Машу привезли из роддома, и несколько часов они с ребёнком провели вдвоём, в сладкой домашней тишине. Андрей в тот день вернулся домой, как всегда, за полночь, слегка навеселе. Он подошёл к кроватке, взял спящего Петьку на руки и… взвесил. Этот жест несказанно удивил Машу, ей почудилось в нём что-то знакомое: так или примерно так Заряднов покупал на рынке арбузы. Или покачивал на ладони свои золотые слитки, когда коллекция ещё составляла предмет его гордости.
– Вот это я понимаю, – сказал он. – Молодец жена. Теперь давай ещё двоих.
Но никаких «двоих» Маша рожать уже не хотела.
Отсидев год в декрете, она вернулась в институт, и этому Заряднов не смог помешать. К ребёнку пригласили няню. Из отпуска по уходу за ребёнком на исторический факультет Маша не вернулась, а перевелась на филологический, потеряв при этом два года.
Вскоре после Петькиного рождения ночные телефонные звонки в спальне Зарядновых возобновились с прежней частотой, но Машу они уже не волновали.
Её мнимое спокойствие длилось около четырёх лет.
Всё, что произошло потом, случилось быстро, за каких-то полгода. Своего первого любовника Маша встретила в институте, на филфаке. Парень жил в студенческой общаге и раньше казался Маше ботаником и зубрилой, но при близком общении обнаружил феерическое чувство юмора, и Машина жизнь, к тому времени уже принявшая размеренное, где-то даже скучное течение, вдруг заискрилась и взмыла вверх, как фонтаны в Петергофе, включённые после зимней профилактики.
Маленький сверчок, совсем было уже захиревший и считавшийся мёртвым, вдруг очнулся от долгой спячки и заиграл новую, радостную, оглушительную музыку. А потом сверчков стало так много, что они могли бы, наверное, заполнить целое поросшее травой июльское поле. Маша уже не могла различить голос каждого сверчка по отдельности. Их общий стрёкот вносил в её существование радостную сумятицу. Она ходила по городу словно пьяная – так непривычные к выпивке люди хмелеют с первого глотка сладкой настойки, а после припадают к стакану, пьют ещё и ещё, даже не пытаясь остановиться.
Когда Машин тайный оркестр только начинал играть свою хитрую музычку, возможно, звуки её иногда достигали и ушей Андрея. Но Андрей поначалу воспринимал услышанное как досадные белые шумы, случайные помехи. Он всё так же допоздна задерживался в офисе, проводил деловые встречи в банях, а иногда – в особых случаях – назначал переговоры в купальнях «Кюльпеле», Иматра, Финляндия.
Второй Машин любовник, по случаю, оказался знатоком живописи. Встретились они на выставке в Манеже. От свидания, у которого не было продолжения, осталось только два воспоминания: резкий, неприятный запах партнёра и механические действия, которые тот пытался производить в постели.
Третьим Машиным любовником был врач-уролог. Они познакомились в клинике, куда Маша прибежала с обострением цистита. Мужчина и женщина встречались в отдалённых гостиницах в течение всего августа. Тёплый сезон в Петербурге длится недолго, а с наступлением холодов Маше было уже лень вставать с кресла и куда-либо ехать.
Однажды в ноябре отец застал Машу на даче с человеком по имени Макс. Молодые люди уже собирались уезжать и перед отъездом пили чай в гостиной, как вдруг услышали стук ворот: отец закатывал во двор свою «тойоту». Маша бросилась навстречу, придумывая на ходу неуклюжие версии, но папа улыбнулся так беспомощно, что Маша перестала оправдываться. Когда через неделю Маша с отцом встретились на дне рождения Алькиного мужа, отец ни разу не обмолвился о недавней встрече на даче – ещё бы, ведь папа был настоящим джентльменом.
Пятым Машиным любовником стал Костров. Роман получился очень коротким. По сути, это было только одно свидание, которое поначалу казалось скорее актом дружбы, нежели чем-то ещё. Оба они понимали, что Маша больше никогда не заглянет в маленькую квартирку, за окнами которой – Костров произносил это как проклятие – находилась самая северная станция метро в России. В те времена о «Девяткино» ещё можно было так говорить.
Гостевых тапочек в прихожей не оказалось. Постельное бельё пахло дешёвым стиральным порошком. Под одной из подушек обнаружилась аккуратно сложенная полинявшая пижама – рубашка и кальсоны с продолговатой, неаккуратной дыркой в паху. Всё это были глупости, которые совсем не трогали Машу, но именно они запомнились ей отчётливее, чем любые другие детали прочих случайных свиданий.
– Ты, наверное, не в курсе, что случилось после того, как вы с Аллой ушли из лаборантской, – сказал Костров, когда Маша снимала с огня чайник.
– Тоже мне тайна. – Маша выбрала себе самую чистую чашку из всех стоявших на кухне. – Вы потом сидели на кафедре и гудели всю ночь. Я видела водку у вас на подоконнике.
Костров махнул рукой.
– Водка – это понятно, – усмехнулся он. – Но кроме бухла… Мы же тогда говорили о вас двоих!
– Вот как? – Маша подняла брови. – И обо мне тоже?
Костров показался ей вдруг каким-то болезненно-жалким в своих синих спортивных штанах, без майки. Его грудная клетка с островком чёрных волос посередине была впалой, словно по ней прошёл плуг и оставил за собой глубокую борозду.
– Когда вы ушли, Андрюха мне пари предложил. – У Кострова на губах заиграла кривая улыбка. – Он сказал, что рано или поздно тебя склеит.
Машина рука с чайником на несколько секунд замерла над чашкой.
– Я-то думал, хрена с два у него получится, – продолжал доцент. – А теперь, смотрю… Получилось.
Он встал с табуретки и сделал шаг к Маше, пытаясь по-хозяйски притянуть её к себе.
Маша отступила. Чайник с кипятком качался на весу в опасной близости от обнажённого живота Кострова.
– Не подходи, – сказала она. – Обварю.
Когда Маша, уже полностью одетая, стояла на пороге маленькой прихожей, она в последний раз взглянула на хозяина квартиры. Он стоял в накинутой на плечи рубашке, босиком на пыльном полу. Бросилась в глаза грязь возле старого, наполовину оторванного плинтуса. Желтоватые обои в коридоре отставали от стен, а хозяин, кажется, ничуть не был смущён состоянием своей квартиры.
Костров попытался поцеловать Машу на прощание, но та снова отстранилась.
– Я знаю, почему ты не защитил докторскую, – сказала Маша, прежде чем уйти. – Ты не умеешь вовремя замолчать.
Однажды после традиционного, вошедшего в ритуал, субботнего секса Заряднов спросил Машу о странных переменах в её поведении. Вопрос вылетел в тёмный воздух супружеской спальни и, неожиданно для Андрея, разбился о Машино молчание. Маша поправила подушку, натянула на плечо край одеяла и отвернулась к стене.
Оставлять вопросы без ответов Заряднов не любил, но в первый раз решил спустить дело на тормозах. Он тоже замолчал. Двое людей лежали в кровати, а молчание жужжало над ними, где-то под потолком, назойливое, как комар.
Наконец Андрей всё чаще начал замечать, что подобные молчанки в его семье повторялись изо дня в день. Машин взгляд становился всё более отрешённым и чужим. Наконец она забрала свои вещи из супружеской спальни и переехала в гостевую комнату.
– Чего нос от меня воротишь? – злился Андрей. – Мужика, что ли, себе нашла?
Услышав это, Маша засмеялась – первый раз за долгое время. Когда Андрей догадался задать жене этот вопрос, у неё действительно не было никакого любовника.
