Нил Гейман - Дым и зеркала (сборник)

Зато истории про Элрика были честными. В них ничто не сокрыто: Элрик, чахлый принц исчезнувшей расы, снедаемый жалостью к себе, сжимал свой двуручный меч с черным клинком, алкавшим жизни, пожиравшим души и отдававшим их силу этому проклятому бессильному принцу-альбиносу.

Ричард читал и перечитывал истории про Элрика и испытывал удовольствие всякий раз, когда меч погружался в плоть врага, и даже сочувствовал Элрику, когда тот принимал силу от своего меча, как наркоман в триллере с мягкой обложкой принимал свежую дозу героина.

Ричард опасался, что люди из «Мейфлауэр букс» однажды явятся за своими двадцатью пятью центами. И больше не осмеливался покупать книги по почте.

У Джи Би Си МакБрайда была своя тайна.

— Только не говори никому.

— Ладно.

Ричарду не сложно было хранить чужие тайны. Позднее он понял, что был тогда ходячим кладбищем старых тайн, даже тех, о которых его конфиденты сами давно позабыли.

Они шли, положив руки друг другу на плечи, к деревьям позади школы.

В этой куще Ричарда уже одарили одной тайной: именно здесь трое его школьных друзей встречались с деревенскими девчонками и, как они говорили, показывали друг другу свои гениталии.

— Я не могу открыть, кто мне это рассказал.

— Ладно, — сказал Ричард.

— Но это правда. И это страшная тайна.

— Отлично.

С некоторых пор МакБрайд довольно много времени проводил у школьного священника мистера Эликида.

— Короче, у каждого человека два ангела. Одного дает Господь, другого — сатана. Когда тебя вводят в транс, над тобой довлеет сатанинский ангел. Также и доски для спиритических сеансов. Это ангел сатаны. Но ты можешь молиться, чтобы ангел Господень говорил через тебя. А истинное просветление наступает только тогда, когда ты можешь говорить со своим ангелом. И он посвящает тебя в тайны.

Грею впервые пришло в голову, что у англиканской церкви тоже есть своя эзотерика и своя тайная кабала.

Второй мальчик моргнул по-совиному.

— Ты не должен это никому говорить. У меня будут неприятности, если узнают, что я все тебе рассказал.

— Конечно.

Они помолчали.

— Ты когда-нибудь дергал взрослого за член? — спросил МакБрайд.

— Нет. — Собственная тайна Ричарда заключалась в том, что он еще даже не начал мастурбировать. Все его друзья постоянно этим занимались, поодиночке, парами или в группах. А он был на год моложе и никак не мог понять, почему вокруг этого такой ажиотаж; сама мысль об этом была ему неприятна.

— Всюду сперма. Густая, как слизь. Им нравится, когда ты засовываешь их член себе в рот, и они кончают.

— Ффу!

— Не так уж и противно. — Пауза. — Знаешь, мистер Эликид считает тебя очень умным. Если бы ты захотел присоединиться к его группе, он бы, возможно, согласился.

Закрытая группа, в которой велись религиозные дискуссии, собиралась дважды в неделю, после школы, в маленьком холостяцком домике мистера Эликида, что через дорогу.

— Я не христианин.

— Ну и что? Ты ведь один из лучших по закону божьему, еврейчонок.

— Нет, спасибо. Слушай, у меня есть новый Муркок. Ты еще не читал. Про Элрика.

— Не может быть. Новых не выходило.

— Может. Называется «Глаза нефритового человека». Буквы там зеленые. Я его нашел в книжном в Брингтоне.

— Дашь потом почитать?

— Конечно.

Становилось холодно, и они пошли обратно, рука об руку. Совсем как Элрик и Мунглум, подумал Ричард, и это было так же важно, как рассказ про ангелов.

Ричард грезил наяву о том, как похищает Муркока и выпытывает у него тайну.

Если бы его в этот момент растолкали, он не смог бы сказать, что это была за тайна. Что-то про писательство — и про богов.

Ричарду было интересно, откуда Муркок берет свои идеи.

Возможно, из разрушенного храма, предположил он в конце концов, хоть уже и не помнил, как этот храм выглядел. Он помнил лишь тени, и звезды, и боль оттого, что приходится возвращаться к тому, что давно считал изжитым.

Он размышлял о том, все ли писатели берут оттуда свои идеи, или только Майкл Муркок.

Если бы ему сказали, что они просто все придумывают, из головы, он бы ни за что не поверил. Должно же быть место, откуда берется магия.

Разве не так?

Этот тип позвонил мне из Америки прошлой ночью и сказал: «Слушай, старик, мне нужно поговорить с тобой о твоей вере». Я ответил: «Я не знаю, о чем ты. Нет у меня никакой гребаной веры».

Полгода спустя Ричард прошел бар-мицву и должен был перейти в другую школу. Ранним вечером они с Джи Би Си МакБрайдом сидели на траве за школой и читали. Родители поздно забирали Ричарда из школы.

Он читал «Английского убийцу»[79], а МакБрайд был поглощен книгой «Дьявол несется во весь опор».

Ричард поймал себя на том, что щурится. Темно еще не было, но читать он уже не мог. Все предметы вокруг становились серыми.

— Мак! Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?

Вечер был теплым, а трава — сухой и мягкой.

— Не знаю. Может, писателем. Как Муркок. Или как Тэ Хэ Уайт[80]. А ты?

Ричард сидел и думал. Небо было серо-фиолетовым, и в нем осколком сна висела призрачно-серая луна. Он сорвал былинку и медленно растирал ее между пальцев. Он не мог теперь сказать: «Писателем», — это ясно. Получилось бы, что он повторяется. Но он и не хотел стать писателем. В самом деле. У него были и другие желания.

— Когда вырасту, — наконец сказал он задумчиво, — я хочу стать волком.

— Но это никогда не случится, — возразил МакБрайд.

— Может, и не случится, — сказал Ричард. — Там увидим.

Одно за другим зажигались школьные окна, и фиолетовое небо казалось теперь темнее, чем прежде, а летний вечер был исполнен нежности и покоя. В это время года дни длятся бесконечно, а ночи так и не наступают.

— Мне бы хотелось быть волком. Не всегда, а временами, когда темно. Я носился бы ночами по лесу, — сказал Ричард, словно про себя. — И ни на кого бы не нападал. Я был бы не таким волком. Только бегал бы в лунном свете в лесной чащобе и никогда не уставал, и не сбивался с дыхания, и мне не для чего было бы останавливаться. Вот кем я хочу быть, когда вырасту…

Он сорвал еще одну былинку, аккуратно оторвал от нее листики и принялся медленно жевать стебель.

И оба мальчика замерли в серых сумерках, плечо к плечу, ожидая, когда наступит будущее.

Холодные цвета

I.

В девять меня разбудил почтальон, который,как оказалось,не почтальоном был, а продавцом голубей,кричавшим:«Жирные голуби, чистые голуби, белые голубкии серый сланец,живые, прекрасные голуби,совсем не то, что всякое полудохлое дерьмо».У меня-то голуби есть на обмен. Я так и сказал.Он объяснил, что в бизнесе этом недавно, а преждеработалв довольно успешной компании: аналитикаценных бумаг, но его заменилкомпьютер RS 232 с кварцевым монитором.«Но сетовать вовсе не стоит, дверь открывается —дверь закрывается,главное, сэр, не отстать от времени, от временине отставать».Он всучил мне бесплатно голубя(«Привлекаем клиентов, сэр,а однажды попробовав нашего, вы уж не взглянетена других»),и важно спустился по лестнице, распевая:«Живы-ы-ые голуби, живы-ы-ые».В десять я был уже выбрит и принял ванну(намазавшись кремом из пластиковой упаковки,для вечной молодости и сексапила),голубя взял я с собой к себе в кабинет;мелом вновь очертил круг со старым компом посредине,со всех сторон монитора повесил по амулету,и с голубем сделал что должно.И компьютер включил: он гудит и жужжит,в нем вентиляторы воют, как штормовые ветра в океане,торговый корабль погружая в пучину.Но вот загрузка завершена, и пищит он:Готово, готово, готово…

II.

В два часа я иду по знакомому Лондону, то естьон был мне знаком, пока делитомиз него не убрали важное нечто,и вижу в костюме при галстуке человека;как кормящая мать, прижимает псион-органайзера тот тянет свой хладный рот в поисках титьки,знакомо мне это чувство, и слежу я, как дыханиепревращается в облачко пара.Холод собачий в Лондоне, никогда не подумаешь,что ноябрь; из-под земли доносятся звуки,то поезда грохочут.Странно: по нынешним временам метропоезд —почти легенда,а ездят в них девственницы да чистые сердцем;остановки такие: Авалон, Лионесс и острова Блаженных.Может,придет открытка, а может, и нет.А если туда вглядеться, становится ясно:нет под Лондоном места для метро;над люком я грею руки.Из него вырывается пламя. А значительно нижемне улыбается бес, машет и корчит он рожи,как в разговоре с глухими, иль дальними, иль чужаками.Безупречное действо: то это вылитый гном,какая программа, выше всяких похвал,то Альберт Великий заархивирован в трех сидюках,то Ключи Соломона, и цвет, и без цвета,и все гримасы,гримасы,гримасы.Экскурсанты вперились в ад через перила,на обреченных (должно быть,худшее из испытаний;вечные муки еще выносимы в достойной тиши,в одиночку,но чтоб на людях, жующихпончики, чипсы, орешки, на людях,которым не очень-то и интересно…Должно быть, они, грешники, так же себя ощущают,как звери в зверинце).Голуби машут крылами в восходящих из ада потоках,возможно, им память подскажет,что где-то поблизости есть тут четырельва, и вода, что не замерзает, а ещеистукан; на него экскурсанты глазеют охотно.Каждый из них заключил сделку с бесом: десятокчистых дисков за душу.И каждый увидел родича в пламени том, машет, кричит: Эгей!Эгей! Дядя Джозеф! Глянь, Нерисса, твой двоюродный деддядя Джо,он умер раньше, чем ты родилась,это он там, внизу, в трясине, по самые уши в пенекипящей,и черви, вон, видишь, ползают по лицу. А прекрасныйбыл человек. Мы все так рыдалина кладбище.Помаши-ка ты дяде, Нерисса, помаши-ка ты дяде.Продавец голубей рассыпал на булыжниках в извести прутья,а еще крошки хлеба, и ждет.И меня приветствует кепкой.«Ну как вам сегодняшний голубь, небось, понравилось?»Я, согласно кивнув, шиллинг бросаю(он вначале подносит руку с железкой: не волшебно лизолото,и только после берет в ладонь).Я говорю: по вторникам. По вторникам приходите.

III.