Виктория Платова - Stalingrad, станция метро

Виктория Евгеньевна Платова

Stalingrad, станция метро

МОЛЕСКИН

…Будучи купленной, эта вещь теряет две трети своего обаяния. Нет, три четверти. Нет — девяносто девять целых и девять десятых процента. Примерно так думала Елизавета Карловна Гейнзе, доедая яблочный штрудель и сверля вещь глазами.

Неделю назад Елизавете Гейнзе исполнилось двадцать. Дата не слишком почтенная и мало подходящая для употребления отчества: крамольная мысль о нем выползает, когда смотришь на Елизавету со спины. Со спины она похожа на мать семейства, которая большую часть жизни провела на сидячей работе и нажила не только полтора (а то и два) десятка лишних килограммов, но и сколиоз, остеохондроз и отечность лодыжек.

Из всего вышеперечисленного Елизавету волнуют лишь лодыжки: из-за тенденции к распуханию они не влезают ни в одни сапоги с логотипом более-менее приличной страны-производителя. А именно сапоги являются для юной Гейнзе предметом культа — гораздо более продолжительного, чем культ ТТ, но время ТТ в нашем повествовании еще не пришло.

Итак, сапоги.

Когда Елизавета делает вид, что слушает собеседника или на самом деле слушает его; когда Елизавета думает о чем-то возвышенном и прекрасном и не занята при этом пожиранием сладкого — она рисует сапоги. На салфетках, обрывках бумаги, на обратной стороне счетов, на чеках из ближайшего кафе: в них, кроме яблочного штруделя, как правило, значатся:

шоколадный маффин

шоколадный эклер

шоколадно-ягодная корзинка

благословенное тирамису

В моменты просветления, по совместительству являющимися и моментами самобичевания, место шоколадного эклера занимает круассан, а место шоколадно-ягодной корзинки — ватрушка с творогом.

На фигуре Елизаветы подобная жертвенность никоим образом не отражается.

— Лизелотта — ты чудовище! — воздевает руки к небесам Пирог. — Карьеры с такой жопой ты не сочинишь, как бы ни старалась.

— Возьмись за ум, Лайза! — вопиет Шалимар. — С такой жопой тебе не светит не то что олигарх, но и сраный менеджер по продажам. Твой потолок — токарь-карусельщик!..

Пирог и Шалимар (в миру — Машка Пирожкова и Ольга Шалевич) — единственные подруги Елизаветы, наследие не такого уж далекого школьного прошлого. Проблем со втискиванием лодыжек в сапоги у них нет и никогда не было, при этом Пирог предпочитает испанские модели (они более практичные), а Шалимар — итальянские. У Шалимара масса воздыхателей, а у Пирога — масса перспектив. Шалимар читает исключительно глянцевые журналы, Пирог же с головой погружается в специальную и околоспециальную литературу. Любимый персонаж Шалимара — Кэрри Брэдшоу из «Секса в большом городе». Любимый персонаж Пирога — некто по имени Наоми Кляйн. Впрочем, Елизавета не до конца уверена, что это — именно персонаж. Скорее, речь идет о писательнице-манифестантке, новоявленной Жанне дʼАрк общества потребления. Пирог поклоняется ей, хотя и с гораздо меньшим фанатизмом, чем Елизавета поклонялась ТТ.

В ежедневном меню Пирога преобладают фруктовые салаты. Шалимар налегает на коктейли из морепродуктов и вообще — на коктейли (в основном алкогольные). Пирог с упоением строит карьеру, Шалимар — с неменьшим упоением — строит мужчин.

Они терпеть не могут друг друга и видятся один раз в год — на дне рождения у Елизаветы. Еще пару лет назад речь о такой жесткой конфронтации не заходила, и они мирно встречались в близлежащих кафе — все втроем. Но то ли Пирог сказала Шалимару, что накладно добиваться жизненных благ, стоя раком (спину-де может потянуть); то ли Шалимар пообещала соблазнить потенциального начальника Пирога и выкинуть ее таким образом с потенциальной престижной должности, — факт остается фактом. Общаться напрямую они перестали. Но это вовсе не означает, что Пирог не думает о Шалимаре, а Шалимар не думает о Пироге. Думают, еще как думают — оставшиеся 364 дня в году.

— Ну, и как там Шалимар? — первым делом спрашивает у Елизаветы Пирог во время традиционной встречи в первый понедельник месяца.

— Умотала со сталелитейным магнатом на остров Пасхи, — флегматично сообщает Елизавета.

— Ну, и как там Пирог? — первым делом спрашивает у Елизаветы Шалимар во время традиционной встречи в третью пятницу месяца.

— Пересела на «Фольксваген Туарег», — флегматично сообщает Елизавета.

И остров Пасхи со сталелитейным магнатом, и чумовой внедорожник — плод ее воображения, не более. Пирог ездит на подержанном «Форде», а самыми крупными особями из постоянно заплывающих в сети Шалимара косяков до сих пор числились хавбек дублирующего состава сборной города по мини-футболу, владелец автостоянки и младший партнер в адвокатской конторе «Кошкин и Чемеркин» («Писькин и Пиписькин», как злорадно шутила по поводу младшенького и его конторы Пирог). Кормя подруг баснями, Елизавета не преследует никакой корыстной цели. Просто наслаждается произведенным ее словами эффектом, а он всегда одинаков: Пирог бледнеет, как полотно, и принимается трясти подбородком. Шалимар, напротив, краснеет и — вместо подбородка — трясет губами.

Вердикт, который они выносят, тоже не отличается особым разнообразием:

— Вот сучка!..

Но одной «сучкой» дело не ограничивается: на протяжении еще как минимум пятнадцати минут Пирог и Шалимар льют помои на более удачливую, как им кажется, соперницу. За время словесной экзекуции Елизавета успевает набросать на салфетке четыре пары сапог классического образца. Сапоги похожи друг на друга, как братья, — варьируется лишь высота голенища и рисунок на нем (предпочтение отдается растительным орнаментам и стилизованному изображению земноводных). Попутно она думает о токаре-карусельщике — единственном, кто, по мнению Шалимара, может клюнуть на толстую жопу г-жи Гейнзе. Прежде всего Елизавете представляется огромная — вся в огнях и фейерверках — карусель с полагающимся случаю традиционным бестиарием: слонами, верблюдами, львами и крокодилами, а также примкнувшими к ним северными оленями. Эти — конкурирующие в живой природе виды — вполне мирно уживаются на одном подиуме, вот у кого Шалимару и Пирогу надо бы поучиться толерантности!.. Карусель — не какое-нибудь абстрактное сооружение, Елизавета специально ездила в городской парк развлечений «Диво-остров», чтобы изучить ее в подробностях. И даже зарисовала объект в потрепанном блокноте, на время изменив магистральной сапожной теме. Получилось симпатично. А вот человека, приставленного к карусели, симпатичным ни при каком раскладе не назовешь.

Отвратный тип. Старпер. Конченый ханыга.

Ханыга самым бесцеремонным образом шуганул Елизавету Карловну, стоило ей приблизиться к карусели на расстояние полутора метров, вытащить блокнот и нанести первые штрихи.

— Чего это ты тут вынюхиваешь? — гаркнул он едва ли не над самым Елизаветиным ухом.

— Ничего… А вы здесь работаете?

Елизавета всегда придерживалась теории, что вежливость, кротость и участие — ключ к любому сердцу. Но место сердца у ханыги, по-видимому, прочно занимала емкость с паленой водкой, и потому самый обычный вопрос, срикошетив от бутылочного стекла, вернулся к Елизавете довольно неожиданным ответом:

— Не твое собачье дело! Хромай отседова, кобыла! Проваливай подобру-поздорову. Всё ходют тут, всё пишут… Хоть бы вы повыздохли все, писаки.

— А что это вы со мной так разговариваете? — Елизавета была уязвлена. — Оскорбляете и вообще… Сами вы кобыла.

— Хромай-хромай.

— Когда захочу, тогда и похромаю. Но вынуждена вас предупредить: хамство вам с рук не сойдет. Кто у вас здесь начальник?

— Дед Пихто.

Ханыга и сам был похож на фольклорного деда Пихто в его классическом варианте: свалявшаяся бороденка, сизый бородавчатый нос и лишенная какой-либо основательности мелкотравчатая фигура. Такого можно свалить с ног одним щелчком и окончательно добить одним-единственным, правильно выбранным словом. Словом — бейсбольной битой, словом-аркебузой, словом — пушечным ядром. Беда в том, что таких слов в лексиконе Елизаветы Гейнзе нет. Они есть у кого угодно — у Пирога, у Шалимара, у кондуктора в трамвае, у охранника в супермаркете, у президента, у китайцев, у ТТ (конечно же, в первую очередь — у ТТ!), а у Елизаветы — нет. Лексикон Елизаветы похож на свалку никчемных и пыльных, затянутых паутиной зеркал: их поверхность приходит в движение лишь тогда, когда на горизонте появляется чей-то другой (гораздо более многоцветный и многообещающий) набор реплик, афоризмов и стойких идиоматических выражений.

Стоя у проклятой карусели, Елизавета как раз и обогатилась одним из таких выражений: «хромай отседова». Непонятно только, к чему его присобачить.

Ага. К назойливым поклонникам, от них не скрыться даже в женском туалете: того и гляди, выползут из биде с букетом роз и слюнявыми признаниями в любви. «Ты красива, как бог», — станут причитать они, в то время, как Елизавета, оправившись от шока, примется охаживать их вантузом. А уничижительное «хромай отседова» как раз и дополнит картину.