Томас Вулф - Паутина и скала
– Но как бы там ни было, – продолжал он, внезапно перейдя по своему обыкновению от ревущей ярости к спокойной, снисходи shy;тельной терпимости, – думаю, в доблести твоего праведного двою shy;родного дедушки сомнений не может быть. Да! Я слышал, что он был способен убивать и с пятидесяти, и пятисот ярдов, и, выпуская каждую пулю, произносил какой-нибудь евангельский текст, дабы освятить ее!.. Да, мой дорогой детка, – воскликнул дядя, – свет не видел столь добродетельного убийцы! Он продырявливал людям головы с улыбкой святого сострадания и пел осанну, когда они испус shy;кали последний вздох! Освящал акт убийства и уверял людей, лежав shy;ших в собственной крови, что явился им как ангел милосердия, при shy;несший дары бесконечной жизни и вечного счастья взамен грехов shy;ной быстротечности их земных жизней, которых лишил их с таким нежным человеколюбием. Стрелял им в сердце и так ласково обещал все благодеяния в день Армагеддона, что они плакали от радости и целовали перед смертью руку своего спасителя!..
– Да, – продолжал спокойно дядя, – сомнений в доблести твоего двоюродного дедушки – или в его благочестии – нет, но все же, мой мальчик, положение его было невысоким – он до shy;служился только до капрала! Были и другие, кто сражался хоро shy;шо и смело на той войне, – и они тоже оставались незаметными! Твой двоюродный дедушка Джон, парень двадцати двух лет, пал в кровопролитной битве при Шайло… И многие другие твои род shy;ственники сражались, гибли, проливали кровь, получали раны на той суровой войне, однако никто из них, дорогой мой детка, не стал майором!… Был только один майор, - злобно произнес он, – твой благородный прародитель!
И Марк Джойнер ненадолго умолк в угасающем свете зимне shy;го дня на вершине горы, отрешенно обратив худощавое, откры shy;тое, грустное лицо к холодному пламенеющему закату, к унылым холмам, среди которых появился на свет. Когда заговорил снова, голос его звучал печально, негромко, со спокойным ожесточени shy;ем и казался пронизанным чудесным, волнующим светом, шед shy;шим, словно по волшебству, из громадной дали – столь же уны shy;лой, как холмы, к которым было обращено его лицо.
– Майор, – негромко произнес он, – мой достопочтенный отец, майор Лафайет Джойнер! – майор захолустья, воинствен shy;ный повелитель Сэнди Мэша, Бонапарт округа Зибулон и Пинк Бедс, искусный стратег ущелья Фрайинг Пэн, Маленький Кап shy;рал ополченцев, проведший великолепную операцию на приреч shy;ной дороге всего в четырех милях от города, – усмехнулся дядя, – когда вслед двум скачущим прочь конокрадам генерала Шермана было произведено два залпа – безрезультатных, лишь уско shy;ривших их бегство!.. Майор! – Его хриплый голос гневно повы shy;сился. – Выдающийся талант, гений, который мог все – только не обеспечить свою семью едой на неделю!
Марк Джойнер зажмурился и вновь неторопливо рассмеялся.
– Да, мой дорогой мальчик! Лафайет мог часами разглаголь shy;ствовать с видом величайшего знатока – о! величайшего! - иро shy;нически протянул он, – о красоте и совершенстве римских акве shy;дуков, хотя крыша у нас протекала, как решето!.. О загадке Сфинкса, истоках Нила, о том, что за песни пели сирены, о дне, часе и минуте Армагеддона и сошествия Бога на землю, обо всех осуждениях и карах, о наградах и званиях, которые Он установит для нас – и особенно для своего любимого сына, майора! - на shy; смешливо произнес дядя мальчика. – Уверяю тебя, дорогой мой детка, он знал все! Не было на земле никаких загадок, в вечных невозмутимых небесах никаких тайн, в жизни океанских глубин никаких неведомых ужасов, в самых дальних уголках вселенной никаких чудес, которых этот могучий разум не раскрывал немед shy;ленно и не объяснял любому, у кого хватало сил слушать!..
– Между тем, – прорычал Марк Джойнер, – мы жили хуже собак, выкапывали съедобные коренья, чтобы утолить голод, объедались дикими ягодами с придорожных кустов, найдя зер shy;нышко кукурузы, прижимали его к груди и бежали домой, слов shy;но обобрали сокровищницу Мидаса, а майор – майор - окру shy;женный своими многочисленными детьми, самые младшие из которых ползали в лохмотьях возле его ног, восседал в небесном свете поэтического вдохновения, с воспарившей душой, неза shy; пятнанной окружающим его земным убожеством, слагая стихи, – усмехнулся дядя, – владычице своих грез. «Волосы моей дамы сердца! – иронически протянул он. – Волосы!».
И, зажмурясь в мучительной гримасе, конвульсивно топнул ногой.
– О, до чего возвышенно! Возвышенно - хрипло протянул наконец дядя. – Видел бы ты, как он сидит, погрузясь в поэтиче shy;ские грезы, жует жвачку вдохновения и измочаленный конец ка shy;рандаша, – Марк Джойнер задумчиво уставился на далекие хол shy; ми, – как поглаживает роскошные бакенбарды пальцами пухлыx белых рук, которыми заслуженно гордился! -усмехнулся дядя, – Одетый в прекрасный костюм из тонкой черной ткани с глянцевой отделкой и белую крахмальную рубашку, которую она, несчастная, терпеливая, преданная женщина, за всю жизнь не купившая себе ни единого платья, стирала, крахмалила и подавала своему господину и повелителю с такой любовной заботой…
– Дорогой мой детка, – продолжал он через минуту хриплым, дрожащим голосом чуть громче шепота, – дорогой, дорогой детка, пусть у тебя в жизни никогда не будет таких мук, бешен shy;ства и отчаяния, тех жутких душевных ран, той бури изначаль shy;ных ненависти и отвращения, которые вызывал у меня отец – родной отец - и которыми моя жизнь была отравлена с юнос shy;ти! О! Видеть, как он сидит там, такой чопорный, холеный, до shy;вольный, непоколебимо уверенный в своей правоте, с елейным, протяжным голосом, в котором звучит безграничное самодо shy;вольство, с радостным смехом над своими треклятыми каламбу shy;рами, шуточками и остроумными репликами, с ненасытимым восторгом всем, что он – он один - видел, думал, чувствовал, видеть, как он восседает на горной вершине собственного тще shy;славия – в то время, как мы все голодаем – и пишет стихи о во shy;лосах своей дамы сердца – о волосах, а она, бедная женщина – несчастная, мертвая, невоспетая мученица, которую я имею честь называть матерью, – хрипло произнес дядя, – трудится, как негритянка, покуда он, блестяще разодетый, пишет стихи. Она каким-то чудом поддерживала в нас жизнь, в тех, кому уда shy;лось выжить, – с горечью продолжал дядя, – не жалела себя, мыла, шила, штопала, стряпала, когда было что стряпать, – и постоянно уступала проклятой ненасытной похоти этого лице shy;мерного распутника – она трудилась до самой минуты нашего рождения, мы выпадали из ее чрева в то время, когда она скло shy;нялась над корытом… Стоит ли удивляться, что я возненавидел даже сам его вид – густые бакенбарды, толстые губы, белые ру shy;ки, костюм из тонкой ткани, елейный голос, радостный смех, чопорное самодовольство, неодолимое тщеславие и всю жесто shy;кую тиранию его мелкой, упрямой, пустой душонки? Черт побе shy;ри, – хрипло прошептал дядя, – иногда я готов был схватить это жирное горло и стиснуть, хоть он и был моим отцом! И его худощавое лицо вспыхнуло.
– Майор! – негромко пробормотал он наконец. – Ты навер shy;няка слышал, что твоя добрая тетя Мэй говорит о майоре – о его эрудиции, уме, священной непогрешимости всех его суждений, о его белых руках, изысканной одежде, о его нравственной чисто shy;те, о том, что он ни разу не произнес ни единого вульгарного сло shy;вечка, что в его доме никогда не было ни капли спиртного – и что он не позволил бы твоей матери выйти замуж за твоего отца, если б знал, что твой отец пьет. Об этом образце нравственности, добродетели, чистоты и хороших манер, этом последнем, безу shy;пречном, вдохновенном судье и критике всего и вся. О, мой до shy;рогой мальчик, – негромко протянул он с хриплым презритель shy;ным смешком, – она женщина и поэтому руководствуется чувст-вом; женщина – и поэтому слепа к логике, к свидетельствам жизни, к законам упорядоченного мышления; женщина – и по shy;тому в глубине души консерватор, рабыня обычая и традиции; женщина – потому осторожна и поклоняется идолам; женщина – поэтому страшится за свое гнездо; женщина – поэтому заклятый враг протеста и новизны, ненавидит перемены, яркий свет истины, разрушение освященных временем предрассудков, ка shy;кими бы жестокими, ложными, постыдными они ни были. О! Она женщина, и ей не понять!..
– Ей не понять! - протянул дядя с презрительным смешком. Дорогой мой детка, я не сомневаюсь, что она рассказывала тебе о той мудрости своего отца, его эрудиции и о безупречном изяществе речи… Чушь! – усмехнулся он.- Отец набирался нелепых сужде shy;ний, читал всякий вздор, моментально попадался на удочку любого бродячего шарлатана, продающего лекарство от всех болезней, охот shy;но верил всем суеверным пророчествам, астрологическим предзна shy;менованиям: неправдоподобным слухам, гаданиям и предвестиям… Да, мой мальчик,- прошептал дядя, наклоняясь к Джорджу с таким видом, будто раскрывал ужасающую тайну, – он говорил громкие слова, не понимая их подлинного смысла, стремился произвести нпечатление на темных людей изящными фразами, которых не по shy;нимал сам. Да! Я слышал, как он говорил таким образом в присутствии людей, не лишенных образованности и ума, видел, как они перемигивались и подталкивали друг друга локтями, пока он делал из себя посмешище, и признаюсь, отворачивался и краснел от стыда, – яростно прошептал дядя, сверкая глазами, – от стыда, что мой отец выставляет себя в таком унизительном свете.
