Томас Вулф - Паутина и скала
Они с дядей взбирались по склону горы, то широко шагая по из shy;рытым колеям и скованным морозом дорогам, то продираясь с такой сильной, неистовой радостью, какую только испытывали исследова shy;тели дебрей, сквозь сухой, хрупкий зимний подлесок, слышали под ногами негромкий треск кустов и прутьев, ощущали упругие опав shy;шие коричневые листья и сосновые иглы, эластичный напластован shy;ный компост прошедших зим.
А вокруг них вздымались высокие деревья, близко знакомые и вместе с тем странно, тревожно неприветливые, угрюмые и бес shy;плодные, непреклонные, дикие и наводящие тоску, как свирепые ветры, вечно бушевавшие с протяжным, безумным воем в раска shy;чивающихся безлиственных ветвях.
А ненастные холодные небеса – то в рваных серых тучах, несу shy;щихся до того низко, что края их цеплялись за вершины гор; то бес shy;просветные, гнетущие, холодно-серые; то в причудливых проблес shy;ках неистового холодного света, красных на западе и ярко-золоти shy;стых там, где проглядывало солнце, – неизменно нависали над ни shy;ми со свирепыми, невыразимыми болью и скорбью, с восторгом неистового воодушевления, печалью безысходности, с духом лику shy;ющей радости, столь же веселым, безумным, неистовым, щемя shy;щим, чарующим своими бурными, бесплотными предвестиями по shy;лета, безумными прорывами сквозь мрак над всем необъятным спящим холодом земли, как буйный, сумасшедший ветер, казав shy;шийся мальчику духом радости, печали и неистового воодушевле shy;ния, которые он испытывал.
Этот ветер обрушивался на них, когда они взбирались по ка shy;менистой тропе, или продирались сквозь стылые заросли, или всходили на унылую бесплодную вершину. Обрушивался на Джорджа, исполненный своей бурной жизни, и наполнял маль shy;чика своим духом. И когда мальчик жадно, до боли в легких вды shy;хал этот ветер, вся жизнь его словно бы воспаряла и устремлялась вперед с ликующим воплем демонической силы, полета, неодо shy;лимого своенравия могучего ветра, и в конце концов он переста shy;вал быть просто-напросто пятнадцатилетним мальчишкой, пле shy;мянником скобяного торговца в маленьком городе, одним из бе shy;зымянных маленьких атомов громадной, многолюдной земли, чья самая скромная мечта показалась бы старшим смехотворной, осмелься он заикнуться о ней.
Нет. Донельзя опьяненный этим могучим, безумным ветром, он тут же возвышался над убийственными, неопровержимыми данными, фактами, возрастом, перспективой и положением. И становился уже не пятнадцатилетним. Он превращался в повели shy;теля этой громадной земли и завоевателем взирал с горной вер shy;шины на родной город. Притом не из пределов холодного город shy;ка, затерянного среди холмов вдали от чарующего шума сияюще shy;го города, а с вершины, из центра мира он глядел на свои владе shy;ния с радостью уверенности, победы и знал, что все на земле, че shy;го только душа пожелает, принадлежит ему.
Овладев этой безумной силой, столь же неистовой, норовис shy;той и всепобеждающей, как его боевой конь, он держал в руках все царства земли, населял мир по своему капризу, летал в темно shy;те над горами, реками, равнинами и городами, заглядывал сквозь крыши, стены, двери во множество комнат и знал сразу все, ле shy;жал в темноте какого-то уединенного, забытого места с женщи shy;ной, щедрой, необузданной и таинственной, как земля. Вся пла shy;нета, величайшая на ней слава, драгоценнейшее сокровище ус shy;пеха, радость путешествий, все великолепие ее незнакомых зе shy;мель, наслаждение неизвестными соблазнительными блюдами, величайшее счастье приключений и любви – все принадлежало ему: полет, шторм, странствия, океан и все маршруты гордых су shy;дов, громадные плантации вместе с уверенностью и покоем воз shy;вращения – оградой, дверью, стеной, крышей, единственным лицом и обителью любви.
Но внезапно эти неистовые, демонические мечты увядали, потому что он вновь слышал дядин голос, хриплый, страстный, дрожащий, осуждающий, видел мрачную ярость в его костлявой фигуре и сверкающих глазах. Стоя на вершине горы, глядя на ма shy;ленький город своей юности, Марк Джойнер говорил обо всем, что мучило его. Иногда о жизни с Мэг, своих юношеских надеж shy;дах на уют, любовь и тихий покой, обернувшихся лишь горечью и ненавистью. Иногда ему вспоминались давние, глубоко схоро shy;ненные в душе огорчения. В тот день, обратясь лицом к Джорд shy;жу и завывающему ветру, он внезапно выплеснул с вершины за shy;старелую жгучую злобу, очернив память о старом Фейте, своем отце. Рассказал о ненависти и отвращении к отцовской жизни, о страданиях в юности, память о которых была жива во всех мучи shy;тельных подробностях даже пятьдесят лет спустя.
– При рождении каждого из моих несчастных братьев и сес shy;тер, – сказал он до того хриплым и дрожащим от страстного не shy;годования голосом, что мальчик ужаснулся, – я проклинал отца, проклинал тот день, когда Бог дал ему жизнь! И все же они на shy;рождались! – прошептал он, яростно сверкая глазами, со всхли shy;пом в голосе. – Нарождались из года в год, он бездумно плодил их в своей преступной похоти – это в доме, где мы едва помеща shy;лись, в гнусной, ветхой развалюхе, – прорычал он, – где стар shy;шие из нас по трое спали в одной кровати, а самый младший, слабый, беспомощный бывал счастлив, если имел набитый гни shy;лой соломой тюфяк, который мог назвать своим собственным! Когда мы просыпались по утрам, наши пустые животы болели! – болели! – простонал он, – от жуткого, гложущего голода! Мой дорогой детка, дорогой, дорогой детка! – воскликнул он с нео shy;жиданной, ужасающей добротой. – Пусть из всех жизненных не shy;взгод эта никогда не коснется тебя! – А мы укладывались спать всегда несытыми – всегда! всегда! всегда!. – выкрикнул он, раз shy;драженно взмахнув рукой, – наевшись отвратительного хлеба, набив животы вареной травой со свиным жиром, ворочались в постели, будто неугомонные животные, и никак не могли уснуть, а твой достопочтенный дед – майор!.. Майор! – Он презритель shy;но улыбнулся, скорчил гримасу и засмеялся с ехидным, нарочи shy;тым, вымученным весельем.
– Так вот, мой мальчик, – вскоре продолжал он более спо shy;койным тоном покровительственной терпимости, – ты, вне вся shy;кого сомнения, часто слышал, как твоя добрая тетя Мэй говорит с присущей ее полу неумеренной и пышной цветистостью, – с облегчением причмокивая губами, произнес недопустимые сло shy;ва: – об этом образце всех нравственных добродетелей, о своем благородном родителе, майоре! – Тут он вновь презрительно рассмеялся. – И возможно, ты по малости лет создал в своем во shy;ображении образ этого выдающегося джентльмена несколько более романтичным, чем он был на самом деле!.. Так вот, мой мальчик, – неторопливо продолжал Марк Джойнер и, чуть по shy;вернув голову, глянул на племянника, – чтобы твоя фантазия не соблазнялась иллюзиями аристократического величия, я поведаю тебе несколько фактов из жизни этого благородного челове shy;ка… Он был самозваным майором полка добровольцев из лесной глуши, о которых можно только сказать, что они были, если это мыслимо, менее грамотными, чем он!.. Да, это правда, – продол shy;жал Марк Джойнер четко, спокойно, неторопливо, – ты проис shy;ходишь из воинственной породы – однако среди твоих предков, дорогой мой мальчик, не было бригадных генералов,и даже май shy;оров, – съязвил он, – поскольку самым высоким чином, какой только получал кто-то из них, был чин капрала – и удостоился этой высокой чести набожный брат майора, – я говорю, разуме shy;ется, о твоем двоюродном дедушке Рансе Джойнере!..
– Ранс! Ранс! – Тут он снова скривил лицо. – Имя-то, имя, Господи![7] Неудивительно, что он вселял страх и трепет в сердца янки!.. Одного вида его было явно достаточно, чтобы заставить их за shy;мереть, как вкопанных, в разгар атаки. А запаха, чтобы поразить благоговением сердца смертных, – я говорю, разумеется, – сар shy;донически произнес он, – о простых людях, поскольку, как тебе хорошо известно, ни твоего деда, ни его брата, святого Ранса, ни прочих Джойнеров, каких я знаю, – усмехнулся он, – уподоб shy;лять простым смертным нельзя. Мы сами признаем это. Потому что все мы, мой мальчик, не столько были зачаты, как остальные, сколько появились на свет по воле Божией, созданы сошествием Святого Духа, – ухмыльнулся он, – и ты наверняка уже знаешь, что нам принадлежит единственная в своем роде привилегия быть пророками, вестниками, представителями Бога на земле – показывать Божьи пути человеку – открывать самые сокровен shy;ные Его промыслы и глубочайшие тайны вселенной другим лю shy;дям, не столь возвышенным судьбой, как мы…
– Но как бы там ни было, – продолжал он, внезапно перейдя по своему обыкновению от ревущей ярости к спокойной, снисходи shy;тельной терпимости, – думаю, в доблести твоего праведного двою shy;родного дедушки сомнений не может быть. Да! Я слышал, что он был способен убивать и с пятидесяти, и пятисот ярдов, и, выпуская каждую пулю, произносил какой-нибудь евангельский текст, дабы освятить ее!.. Да, мой дорогой детка, – воскликнул дядя, – свет не видел столь добродетельного убийцы! Он продырявливал людям головы с улыбкой святого сострадания и пел осанну, когда они испус shy;кали последний вздох! Освящал акт убийства и уверял людей, лежав shy;ших в собственной крови, что явился им как ангел милосердия, при shy;несший дары бесконечной жизни и вечного счастья взамен грехов shy;ной быстротечности их земных жизней, которых лишил их с таким нежным человеколюбием. Стрелял им в сердце и так ласково обещал все благодеяния в день Армагеддона, что они плакали от радости и целовали перед смертью руку своего спасителя!..
