Луис Бегли - О Шмидте
Брайану я нужна, сказала Кэрри. Он часто дожидается в моей комнате, когда я приду с работы. Иногда ему хочется поиграть, но чаще мы просто пьем пиво и курим. Потому я тебя и спросила, нормально ли ложиться с парнем в постель и не заниматься сексом1.
Но вы же занимаетесь.
Да, когда он захочет. Все, как я тебе сказала. Мы живем вместе, но это не любовь всей моей жизни. Я просто не хочу, чтобы он бесился.
Подавшись к нему, она шепнула: Не смотри так, любимый. Ты всегда можешь делать со мной все, что захочешь. Я же сказала тебе, что я твоя. И я буду тебе верна. Я сама так хочу. Только поосторожнее в ресторане. Обещаешь? И, пожалуйста, не сердись из-за Брайана.
Ему нужно было все ее внимание. Дождавшись, когда закончится хоккей, осторожно, будто выбирался босиком из машины на раскаленный, как огонь, и засыпанный битым стеклом бетон стоянки, он задал вопрос: А любовь всей твоей жизни, это кто?
Она рассмеялась и пощекотала пальцами ноги Шмидтову ступню.
Это ты, чучело.
И потом, посерьезнев, добавила: Шучу. Это было давно. Мне еще и пятнадцати не было. Пожилой человек, как ты. Он меня пробудил. Да, мужик, его я по-настоящему любила.
Как это было?
Это была судьба, правда. У меня был дружок, один еврейский мальчик. Такой симпатюля. Мы с ним после уроков ходили в химическую лабораторию. У него был ключ, потому что он был лучший ученик и, ему постоянно давали какие-то специальные задания. Ну вот, он запирал дверь, мы ложились на пол и забавлялись друг с другом. Мы распалялись, но давать ему я не собиралась. Я ужасно боялась залететь. Отец просто убил бы меня.
Шмидт заметил, что ее рука под простыней задвигалась. Воспоминания возбуждали ее.
И вот однажды мы забрались в лабораторию, Фрэнк положил меня на пол, раздвинул мне ноги, сколько было можно, и снял с меня футболку, и вдруг открылась дверь и зажегся свет. Представляешь, мистер Уилсон на нас чуть не наступил. Учитель химии. У него тоже был ключ. Я до смерти перепугалась! Он мог бы нас обоих вышвырнуть из школы. Но вместо того он очень вежливо извинился, вышел и запер дверь. Фрэнк боялся, что мистер Уилсон будет преследовать меня и требовать от меня разных вещей. Но ничего не было. Когда мы встречались в коридоре, он улыбался и говорил: Привет, Кэрри, а вскоре учебный год закончился. Я говорила тебе, что мой отец работал в департаменте образования? И вот однажды на каникулах я приехала к нему на Ливингстон-стрит, и, когда уходила, в лифт со мной вошел мистер Уилсон. Я чуть не умерла!
И вот едем, а он смотрит на меня так нахально, будто раздевает взглядом, и говорит: Давай выпьем по чашечке кофе или по стаканчику колы. Мы пошли в буфет, сели, и он стал говорить, какой Фрэнк хороший ученик и славный мальчик и спросил, серьезно ли у меня с ним. Я сказала, что не знаю. Тогда он заговорил о том, что девочке надо быть осторожной и все такое. И о том, как это неправильно — познавать любовь на грязном полу. Поверь мне, это было что-то невозможное!
Верю.
Нет, ты не можешь верить! Этот пожилой — он был, может, даже старше тебя на пару лет, — но красивый мужик — очень похож на тебя, только крупнее, не толстый, а именно крупный, — и вдруг говорит со мной о контрацепции, о том, что благоразумный парень не станет кончать в девочку и прочие такие дикие вещи, но он говорил об этом удивительно здорово. И еще он рассказал мне, что был профессором в университете. У него что-то случилось, и ему пришлось на пару лет уехать, а когда он вернулся, его места уже не было, и тогда он и стал школьным учителем.
Ну вот, я доела мороженое, а он допил свой кофе, потом будто бы подмигнул мне и сказал, что пора домой. К тому моменту я довольно-таки обнаглела и сказала, что он, наверное, торопится к жене и детям. Ну и смеялся же он! Нет, говорит, на свете слишком много девочек. Красиво сказано, а? Он жил всего в двух кварталах оттуда, и я сказала, что провожу его, и пока шли, я все время задевала его — специально, чтобы поддразнить. И вдруг он взял меня за локоть и так спокойно сказал: А у тебя пизда ничего. Я видел. Я хочу тебя выебать. Я чуть не растаяла на месте. Я скажу тебе, Шмидти, я еле успела подняться по лестнице: так мне хотелось.
Этот человек изнасиловал тебя! В Нью-Йорке за совращение четырнадцатилетней девочки сажают в тюрьму!
Ты не понял, Шмидти. Он не насиловал меня и не совращал. Он был моей великой любовью. А ты просто ревнуешь.
Извини, сказал Шмидт. Я так понял. И что было потом?
У него постоянно крыша ехала. Я с ним ничем не закидывалась. Сначала он хотел, чтобы я тоже, но я сказала «нет», и: он больше не предлагал. Потом он совсем поехал и чуть не умер. Его забрали в клинику, потом отпустили. Потом снова забрали — ведь он бесился. В общем, так и пошло.
А ты продолжала с ним видеться…
Поначалу. Это было тяжело. Когда я была в выпускном классе, он исчез на целый год. Потерял квартиру и вообще все. Начал бродить в округе. В Бруклинском колледже есть такой небольшой скверик. Он садился там на скамейку и поджидал меня. Черт, Шмидти, оставь меня в покое! Он стал бездомным бродягой! Однажды в Фар-Рокэвей он просил меня пойти с ним под настил на берегу, и я не смогла, потому что от него пахло!
Кэрри разрыдалась. Сначала она отталкивала Шмидта всякий раз, когда он пытался погладить ее по голове или по руке. Потом Шмидт вспомнил, что в холодильнике у него лежит плитка шоколада, и принес ее. Кэрри съела ее как маленькая разобиженная девчушка и уснула, обнимая Шмидта.
Первой проснулась Кэрри, хотя был уже десятый час. За завтраком она сказала, что не поедет в Сэг-Харбор, а на работу отправится сразу от Шмидта: дел дома у нее не было, а в ресторан она могла идти в чем была. Кухню заливало солнце. Шмидт позвал Кэрри сесть с ним рядом на диване у окна. Ты не сердишься на меня? — спросила она. Я вела себя как ребенок.
Тебе было плохо, вот и все.
И я тебе по-прежнему нравлюсь? Теперь, когда знаешь про мистера Уилсона? Тебе не противно? Ты захочешь спать со мной?
Ты не виновата в том, что с ним стало. Я тебе открою одну маленькую тайну: кажется, я начинаю тебя любить.
А Брайан?
О Брайане он и думать забыл: он узнал кое-что новое, и его мысли занимал теперь другой человек.
Наплевать, ответил Шмидт.
XII
Спустя неделю зазвонил телефон. Привет, привет, раздался в трубке звонкий голос. Это Рената. Ну конечно, подумал Шмидт, сегодня четверг, значит, доктор Р. Райкер занимается семейными делами. Досадно, что Кэрри еще здесь. Но, может, она все проспит.
Шмидти, нам так много о чем нужно поговорить, что я сразу перейду к делу. Ты приедешь сегодня в город пообедать со мной?
Сегодня? — переспросил Шмидт, решив прикинуться тупым.
Да, если, конечно, это возможно. Сегодня у меня единственный свободный день среди недели. Извини, что прошу в последнюю минуту. Я пыталась дозвониться тебе вчера вечером, но никто не ответил. Ты поедешь на машине или на автобусе?
А это необходимо? Не могли бы мы обсудить все по телефону?
Ты ведь знаешь, что это не одно и то же. И потом — разве тебе не хочется меня увидеть?
Ни капельки, назойливая ты ведьма, подумал Шмидт. Как вы могли в этом усомниться, дорогая моя? — так прозвучал его ответ.
Он попросил встретиться в его клубе. Шмидт знал, что платить по счету придется ему, так что пусть это будет клуб, если уж не «Макдоналдс». Ему клубная еда вполне подходит, а доктору Ренате неплохо было бы последить за своим весом, так что здесь он ей, можно сказать, оказывает услугу. Кроме того, в клубе он пожмет руку портье, пуэрториканцу Хулио, по которому скучал, — Шмидт подумал вдруг, что парень вполне мог бы приходиться Кэрри каким-нибудь двоюродным дядей, этакий разведчик и предвестник, посланник племени, приготовившегося к вторжению, — и пополнит запас сигар. Довольный низостью собственных шуток, Шмидт на мгновение забыл о холодке в животе — так мятная зубная паста снимает рвотные позывы.
Но всего лишь на мгновение. Мысли, которые не давали покоя, тут же вернулись.
Почему родная дочь не желает встречаться с ним? Что такого он ей сделал в эти годы, ведь он всегда считал, что любит ее, а она его? Ужасно, что Шарлотте сказали эту дикую чушь, будто Шмидт слыл антисемитом. И совсем невыносимо, что она этому поверила. Но кто мог запустить такую утку? Нет, это Джон Райкер нашептал своей невесте. Если так, то он хуже, чем просто предатель, он — законченный мерзавец, которому нельзя подавать руки.
А ведь ложь очевидна. Шмидт не мог припомнить ни единого за все годы работы у «Вуда и Кинга» случая, на котором можно построить подобное обвинение. Ни в отношениях с подчиненными, ни в общении с другими евреями, будь то партнеры или простые сотрудники, ни в выборе юристов, которых они нанимали. Наоборот, используя свой престиж гарвардца, некогда работавшего в «Гарвардском правовом вестнике», Шмидт заманил в фирму немало евреев из тех, что писали для «Вестника». Среди них были классические семиты, будто сошедшие с нацистских карикатур; таким был, например, самый лучший из сотрудников Шмидта за все годы работы, ушедший потом из «Вуда и Кинга» профессором в Гарвард. Этот и на работу ходил в кипе! Так чем же виноват Шмидт? Не мог же он что-то ляпнуть. Он никогда не рассказывал анекдотов про евреев — вообще-то никаких не рассказывал, потому что пару раз пробовал, но никто не смеялся.
