Луис Бегли - О Шмидте

Луис Бегли

О Шмидте

Посвящается П., А. и А.

Gia che spendo i miei danari

Io mi voglio divertir.

I

С тех пор, как умерла жена Шмидта, не прошло и полугода, и вот их единственная дочь Шарлотта пришла сказать, что выходит замуж. Шмидт заканчивал завтрак. Он сидел за кухонным столом с «Таймс» в левой руке и, как делал это каждую субботу, просматривал в отделе «Метрополия» котировки международных акций и акций небольшой капитализационной компании, которые, уверенно препоручив остальной капитал агенту, до сих пор вполне успешно им распоряжавшемуся, Шмидт посчитал нужным приобрести, неразумно считая индикатором собственного финансового благополучия положение дел в своем личном финансовом предприятии. На этой неделе акции, вложенные в капитализационную компанию, упали на десять центов. Суммарная потеря 50 центов, подсчитал Шмидт. Упали и международные акции. Отложив газету, он поднял глаза на дочь. Какая она рослая. И мучительно женственная в промокшей после пробежки майке. Я так счастлив за тебя! И когда это случится? сказал Шмидт и заплакал. В первый раз с того дня, когда врач, обследовавший Мэри, объявил им вердикт, уже известный Шмидту из телефонного разговора: Забудьте об операции. К чему калечить Мэри? Все равно это не даст ей лишнего года нормальной жизни. Лучше постараемся избавить ее от страданий. Ступайте и поживите в свое удовольствие. Шмидт не отпускал руку Мэри, пока они не вышли на улицу.

Было ослепительно солнечное утро. Посадив Мэри в такси — в обычный день она пошла бы домой пешком, но он видел, что разговор придавил ее и она немного не в себе, — Шмидт поймал еще одно до своей конторы, прошел в кабинет, не велев секретарше беспокоить, запер дверь, позвонил доктору Дэвиду Кендэллу, который был для них с Мэри не только семейным врачом, но и другом, и, услышав, что Дэвид обсуждал с тем врачом ситуацию до того, как тот объявил свое заключение, упал ничком на кушетку и плакал, как ребенок, а под горячими веками, как в видеоролике, смонтированном из разных эпизодов, сменяли друг друга картины его жизни с Мэри. В тот день Шмидт оплакивал свое счастье. Теперь же неотвратимо надвинулся конец того сносного существования, которое он, казалось, мог бы себе устроить. Спрашивать, кто жених, не было нужды: Джон Райкер начал увиваться за Шарлоттой еще задолго до болезни Мэри. В данный момент он, должно быть, бреется в Шарлоттиной ванной.

В июне, папа. Мы хотели наметить день вместе с тобой. Почему ты плачешь?

Она села рядом и погладила его по руке.

От счастья. А может, оттого, что ты уже такая взрослая. Я сейчас перестану. Вот увидишь.

Оторвав кусок бумажного полотенца с рулона у раковины, он тщательно высморкался. Носовой платок всегда лежал у него в кармане брюк, но в последнее время Шмидт избегал им пользоваться, отчего-то опасаясь, что в нужный момент у него не окажется под рукой чистого и он оконфузится. Поцеловав дочь, Шмидт вышел в сад.

Нанятый в этом году садовник по имени Джим Богард выходил на работу со своими помощниками каждый день. Шмидт и сегодня с удовольствием отметил, что палые листья и сухие сучья убраны и с мульчированных цветочных клумб у дома, и даже из-под кустов рододендронов и азалий, куда совсем уж трудно забраться. Увядшие и пожелтевшие лилии, которые сажала Мэри, срезали так низко, что и не подумаешь, будто в земле еще сидят луковицы. Японские маргаритки кустились декоративными дикобразами. Живой изгороди с трех сторон сада — с четвертой оставался открытым вид на залив, лежащий вдали за полями Фостера, на которых в эти теплые октябрьские дни начала пробиваться озимая рожь, — придали строгую геометрическую форму. Если Фостер решит продать землю и сюда доберутся застройщики, Шмидт просто посадит кусты и с этой стороны и заслонит новостройку, сколь бы уродливой она ни была, ну а больше двух-трех домов здесь все равно не влепить. С видом, конечно, придется проститься, и простора больше не будет. Такие мысли тревожили Шмидта каждый год, когда фермеры выкапывали картошку и у них появлялось время посчитать доходы и траты. Недавно он специально съездил в садовый питомник и убедился, что цены не так уж высоки, а выбор взрослых растений достаточно широк; может, взять дело в свои руки и самому заговорить с Фостером о планах на будущее? Мэри ни за что не стала бы вкладывать такие деньги в бриджхэмптонскую недвижимость и ему не советовала бы, но вот Шарлотта, вернее, Шарлотта и Джон — надо привыкать к этому словосочетанию, — те могут думать иначе. Когда покупаешь землю, чтобы оберечь свою собственность, досадовать не о чем.

Шмидт, осматриваясь, обошел вокруг дома и гаража. Кое-где Богардовы говорливые Эквадорцы не убрали яблоки-паданцы. Обходя по очереди гараж, бассейн, покрытый новым, не по Шмидтову вкусу, навесом, и гостевой домик — просто малюсенький сарайчик, который они переделали в бунгало и едва закончили, как разразилась беда: Мэри заболела, — Шмидт подобрал все, сколько заметил, и выбросил на компостную кучу. Это Мэри придумала домик для гостей, а Шмидт хотел, чтобы гости Шарлотты размещались в большом доме, все под одной крышей — никаких неудобств, ведь Мэри отвела молодежи помещения за кухней: спальню и ванную комнату с душевой кабиной — поскольку тогда ему не пришлось бы специально планировать встречи за завтраком с собственной дочерью. Вполне естественно было бы сидеть с газетой у кухонного стола или в плетеной качалке и, слушая, как она говорит по телефону или с приехавшим в гости приятелем, узнавать, что она собирается делать сегодня.

С тех пор как на втором этаже гостевого домика отделали спальни и ванные в сельском стиле и рядом с раздевалками кухню, облицованную красной плиткой, утро стало для Шмидта мученьем. Считалось, что в этом жилище располагается один Джон Райкер, который делит помещение с гостями, когда они с Шарлоттой пригласят кого-нибудь из друзей, но на деле каждое утро Шарлотта завтракала там вместе с Джоном, и Шмидт не мог бы заставить себя просто так взять и войти к ним и сесть с ними за стол. Мэри — та запросто входила и вышучивала церемонность мужа. Но Шмидт терпеть не мог, если к нему вламывались без предупреждения, и сам ни за что не стал бы так поступать. Он считал, что молодым. затем и предоставили отдельный дом, чтобы никто не вмешивался в их житье и не ходил туда без приглашения, а поскольку приглашали его редко, искал способов обойти собственные правила вежливости, звоня и спрашивая, не принести ли газету. Бывало, он привозил газеты слишком рано, пока в гостевом домике не наблюдалось никакого движения. Джон еще спал и Шарлотта, логично предполагать, тоже — в его постели. В такие дни обычный предлог не срабатывал, и Шмидту оставалось только смиренно наблюдать, как Шарлотта забирала привезенную им «Таймс» с кухонного стола и, пересекши лужайку, скрывалась за дверью запретного дома.

Конечно, гостевой домик очень выручил всех во время болезни Мэри. Джон и Шарлотта, не жалуясь на неудобства, относительно беззаботно жили в своем бунгало, так что и Мэри выходило меньше беспокойства и Райкеру не пришлось своими глазами увидеть, каких унижений — сперва незначительных, а под конец таких страшных, стоила ей борьба с болезнью. Именно тогда Шарлотта сообщила им, что переезжает из съемной квартирки на 10-й Западной улице в квартиру Райкера у Линкольн-центра, и Шмидту пришлось распрощаться с наивным представлением, будто Райкер, пока Шарлотта спит в своей маленькой комнатке, коротает ночь в холостяцкой постели и до позднего вечера сидит над прихваченными из офиса бумагами. Делать было нечего: попросить Шарлотту не привозить Джона сюда было бы глупой провокацией, — после такого предложения она и носа не показала бы из города. В большой дом Шарлотта переселила Джона в тот самый вечер, когда похоронили Мэри; Райкер въехал в солнечную комнату Шарлотты, удобную, в достроенной в начале века капитальной части дома, с арочными окнами и голубым китайским ковром, который Шмидт купил для дочери на аукционе в Амагансетте. С тех пор дочь и ее любовник жили там, отделенные лестничной площадкой и холлом от комнаты, в которой спал Шмидт, которую он еще недавно делил с Мэри. Шмидт не сказал и слова против: он понимал, что дом принадлежит скорее дочери, чем ему. Шарлотта сказала, что планирует и дальше использовать гостевой домик, когда к ним приедут друзья, чтобы ритмы альтернативного рока и стук беспечно захлопываемых дверей (жену и дочь Шмидт приучал аккуратно затворять за собой двери ванной и спальни) не тревожили чуткий сон отца. Все это было замечательно любезно, и, главное, к радости Шмидта возобновился утренний ритуал выходных. Только вот как избавиться от ощущения, что он мешает им распоряжаться в доме, что он здесь tiers incommode?[2]