Китлинский - Клан – моё государство.
– Три.
– Тонны?
– Да. Кузьма на твоём тонну добыл. Никита у себя полтонны. Ещё полторы выгребли везде помаленьку. Самый лучший год выпал.
– Кузьма мало взял. Хуже пошло?
– Штольню заложил только весной. Матвеич писал, что металл отличный, их там шестеро всего. И у Михаила шестеро. Он на своём двести добыл.
– Ясно.
– Как ты?- отец посмотрел в глаза.
– Тяжко, батя, но терпимо,- признался Сашка.
– Умнее будешь в другой раз.
– Сам виноват, сам расхлебаюсь.
– Никто подсоблять и не берётся. Со школой что делать будешь?
– Она мне нужна?
– Речь ясная, нет. Коль толком сам готовишься. Зимой что делал?
– Всё понемногу,- стал Сашка перечислять.- Языки, математику, физику, химию, биологию, горное дело, ботанику, географию, по философии книги читал, ещё Кана расшифровывал.
– Эти книги береги. Им цены нет. Слышал я про них, но не видел. Сказывали, что в них то, что мир перевернуть может кверху дном. Хоть я и не верю в это. Кан – мужик был тайный во всём, там, за кордоном, информации о нём меньше, чем у нас тут. Кто он, откуда взялся – никто не ведает. Раз он тебе передал – храни и ни с кем не делись, даже со мной. Если бы можно было, он бы поделился, раз не сделал он этого, то и тебе не след. Это твоё, личное, теперь.
– Бать, знаю, что он сам пришёл, без какой бы то ни было сопроводиловки, без рекомендаций. Правда?
– Да. Он в год смерти Сталина объявился. Кордон наш не шибко великий был. Вышел прямо на разработку, минуя посты. Собаки даже не учуяли. Народ горячий был, за стволы похватались. Он свой ТТ достал и положил на землю. Смотрит. Пистолет этот, кстати, непростой, он у тебя теперь, разбери и приглядись. Вот стоит и говорит, что, мол, со старшим самым поговорить хочу. Бурхала с ним гутарил долго. Потом Ло на разработку подошёл. О чём говорили, не знаю, но они его и вводили в "семью". Но в совет его с правом голоса приняли только за пять лет до смерти.
– Не доверяли?
– Долго, причём. Он ведь почти полную данность о нас принёс. А откуда взял – умолчал. Как верить?
– Обижался?
– Что не доверяли – нет,- отец большой щепкой подкидывал мелкие. – Его вообще пробить чем-то было невозможно. Монолит. Что бы ни было, всегда одно лицо, маска. Ничего не выражает. Как мертвец. По первости даже пугались, потом уже обвыкли. А дети, несмотря на рожу такую, тянулись к нему безбоязненно. Ты с Лёхой о нём потолкуй, он сызмальства возле него крутился. Такой же стал, как и Кан, домой из тайги калачом не заманишь.
– Лёха расскажет, как же. Из него слова не вытянешь. Я его летом пытал, встретились случайно. Он мне сказал, как отрезал, что всё, мол, у тебя, читай и меркуй. И баста.
– Не жирно. Может, он оттого, что не ему Кан оставил. Время сгладит. Ты только не спеши. Читать их не спеши, и искать о нём что-то не торопись. Время откроет всё, все тайны.
– Только Лёха не в обиде. Я говорит, братуха, читал их, книги эти, Кан код давал. Кое-что понял, кое-что нет. Не моё это.
– Так верно сказал. Ему по тайге бродить всласть, а остальное не его.
– Бать, что он в стрелковой разведке торчит? Ни роста, ни цели.
– Предлагали. И не единожды. Отказывается,- отец пожал плечами.
– Отчего?
– Его и спроси. Сам себе на уме. Может, ответственности не хочет брать на себя. По принятию решений. Ведь исполнять проще, чем принимать.
– Так для чего же он шесть лет потел в школе. Отличия получал высочайшие за свои успехи. И на тебе?
– Как его убедить? Взрослый человек, имеет право сам за себя решать. Одно время пытались его урезонить, но бестолку. Кан с ним беседовал, Проня не раз, я опять же. Но не вышло. А неволить никто не может.
– Как Верка с ним справляется?- вздохнул Сашка, он имел в виду жену брата.
– Она его видит?- отец раздосадовано метнул щепку в сторону топки.- Как пятерых сделал? Когда? Ума не приложу. Но вот внуки ладные.
– Говорят, что Ванька – копия я в детстве. Так или нет?
– Тебе ещё самому из детства ползти и ползти, не далеко ушёл. Но сходство поразительное. Мать, как увидит, слёзы на глазах. Она тебя ох тяжело рожала, не молодка уж, намучилась. Однако, он проворней тебя идёт, бестия. Диву даюсь, какой ты ко всему хватко справный не по годам, а он вообще вурдалак ещё тот, всё подряд сглатывает, кашалот. Против дома в ручье мыть зачал, проходнушечку сам сладил, грузит с косогорчика, тачку катает малехонькую. Участковый к Павлу бегом: так и так. Идут. Павел ему: "Племяш Иван, что делаешь?" "Мою,- отвечает,- дядя Паша". Тот ему: "Нельзя. Закон не велит". Ну и шестилеток, старатель сопливый, ему отвечает: "Да знаю я закон, что ты пристаёшь. Если бы мне шестнадцать было. А так – в попку меня поцелуй. Заберёшь струмент, новый слажу".
Отец зашёлся смехом, слёзы выступили на глазах.
– Так и сказал?- тоже хохоча, спросил Сашка.
– Себя помнишь ли? – не отвечая, задал отец вопрос.
– Как лотошничал?
– Помнишь, вижу. Так ты лотком, а этот бутарку слепил. Вот тебе и прогресс.
– Бать. Правда, что ль?- Сашке не верилось.- Про попку.
– Ещё бы нет. Лёху с тайги вызывали. Еле-еле уговорили. Слово дали на тот год взять в промыв.
– Точно говорят, устами ребёнка гласит истина.
– Это ты к чему?- не понял его отец.
– Да меня всё подмывает Павлу тоже самое сказать, чтобы он не был таким занудным,- Сашка улыбнулся,- да не решаюсь. Брат ведь всё-таки. Ну, а племяшу можно, с него, как с гуся.
– В Павле, может быть, вся желчь, что вам предназначалась, место себе нашла, а вы теперь его безвинно поддразниваете,- укорил отец.
– Может. Ладно, бать, не будем об этом. Как ты?
– Плохо. Всё чаще болеть стал. Лагерь – не курорт. Ноги крутит на погоду, хоть, как волк, на Луну вой, да и по мелочи болячки всякие. Однако, восемь десятков разменяю, не долго уж. Из совета пойду ныне. Не осиливаю ношу. Тяжка.
– Дед как?
– Помер зимой этой. Арсений письмецо прислал. Коротенькое.
– Сколь же годов ему?
– Сто девять должно быть. С шестьдесят третьего он. И то задержался, пожалуй.
– А у него братья были?
– Три брата было и две сестры. Младший, Константин, когда я в Берлинском университете учился, преподавал в горной академии, в Москве. Помогал мне, чем мог. А старший, Николай, консулом был в Мадриде, каждый месяц высылал мне по сто марок, по тем временам, деньги огромные, но видеть мне его не довелось. Ну про нашего, вернее, своего деда ты в курсе. Был ещё один брат у них. От второго брака, их отца, стало быть, по имени как и ты, Александр, но вот где он, кем был – не ведаю. Там родни было: кузины, братья, снохи, блохи…,- отец прыснул смехом,- одним словом, всех не счесть, а глубже копнуть, так вся Европа в родственной крови, включая престолонаследников всех империй.
– К царям-то, бать, в родню не лепись. Рылами не вышли,- подбрасывая поленья в печь, съязвил Сашка.
– Нам их кровность и правда ни к чему, но цари тоже, чай, не с неба, из народа вышли,- отец встал.
– Ага. Как могли в цари лезли. Отрепьеву, пожалуй, только и не повезло.
– Не случилось многим на престол взойти. История про них, и попытки эти, умалчивает.
– Цензура во все века косила людей писавших, а до них, стало быть, певшим за то, что правду слагали, рвали языки да каменья в рот забивали.
– Тут, Сашунька, всё роль играло. Политика, религия, торговля, отношения между отдельными людьми. Екатерина вторая вон со сколькими в переписке была, один Руссо сколь весит, а своим не очень-то волю давала. Хищница была хитрющая. Пантера.
– Рысь.
– Это ещё почему?
– Северная страна у нас, бать. К тому же, она сама рыжая была.
– Кто тебе сказал, что Катька рыжая была?
– А что, чёрная?
– Впрочем, кто её знает,- отец махнул рукой,- пусть рысь. Уговорил.
– Хоть в одном сошлись – и то ладно.
– Сашунь, ты что, ждать кодлу будешь?- уходя, спросил отец.
– Ну их. Час жду. Комелёк согреется – полезу.
– И правильно. Нечего болтовню их пьяную слушать. Я тоже подойду. Разом попаримся.
– Хорошо, бать. Я позову. Иди в дом. Холодно уж.
– Не. Я в катух*. Движок гляну. Подстукивать стал чего-то. Мамке скажи, пусть бельё на меня даст.
– Ладно, бать.
Глава 5
Совет собрался в пятницу вечером и заседал всю ночь и часть субботы. Вопросов было много. Сашка сидел всё время молча. Ему нечего было докладывать и в обсуждении он не принимал участия по причине нежелания говорить. Была ещё и прихоть. Со вторника его экзаменовали. По полному курсу. Сначала наставники, учителя, потом члены совета и старейшины. По очереди он обходил всех, беседуя по три-четыре часа. Спрашивали обо всём. От мелочей до крупных блоков и разделов в науке, технике, языках, психологии. И первый вопрос в решении совета был его. Ставить его в очередность на отправку за границу учиться или нет. Единогласно приняли решение не ставить. Вообще. Посчитали, что объём солидный и хотя в пополнении нуждается, но не за рубежом, там, мол, ему уже нечему учиться. Это было похвально. У отца было счастливое лицо. Сашка даже Ло, мудреца мудрецов, смог обвести вокруг пальца, что в единичных случаях было. Прихоть была в том, что ему не предложили поехать. Он бы всё равно отказался, но ради соблюдения общего принципа, это должны, обязаны были сделать, давая ему право последнего слова. Нет, он не обиделся, но и нарушения правила простить не мог. Поэтому молчал. Самым до Сани молодым, принятым в совет, был Проня. Его принимали в семнадцать лет, в сорок первом, в тяжелейшее время, когда многие были по лагерям, хоть и расположенных рядом, но всё-таки. И Проня "семью" не подвёл. Тянул огромный груз ответственности, прикрыв собой жизни многих. Всю войну и аж до самого сорок девятого года Проня исполнял обязанности главы совета, с сорок девятого его назначили командовать корпусом стрелков, а с шестьдесят четвёртого он снова был избран главой совета и одновременно старшим исполнителем текущих дел. К полуночи отец, уже выведенный из совета, ушёл. Его голос и место в совете получил Сергей, тот, что имел голос Сашки в его год отсрочки. Все главы стрелков по секторам имели голос в совете, восточный же сектор был создан только после происшедших событий, раньше там не держали групп охраны, так как это был самый нелюдимый сектор. Всего совет состоял из пятнадцати человек. К утру, заметив Сашкино неучастие в обсуждении, Ло, задал ему вопрос:
