Ион Агырбичану - «Архангелы»
— Недавно помер. Еще не остыл, — сообщил один из них и тут же воскликнул: — Да это Глигораш!
Все склонились над мертвым и единодушно признали в нем Глигороша.
— Да, это Глигораш, — невесело проговорил Родян. — Страже «Архангелов» быть за него в ответе.
Восемь парней принялись клясться и матерью, и отцом, что ни одна человеческая душа не проникала в штольню.
Родян знал, насколько преданы ему эти люди, и задумался. Потом послал рудокопов нарубить лапника и сделать носилки, чтобы доставить мертвого в село. Распорядился, чтобы остальные приступили к работе, разделившись, как обычно, на две партии: одни в штольню, откуда шла выработка, другие — в забой, прокладывать дальше ход, который в прошлом году наткнулся на богатую жилу. Сам Родян с двумя сторожами пошел осматривать местность вокруг прииска. Одна мысль, как гвоздь, сидела у него в голове, и он никак не мог от нее избавиться. Ему было известно, что существует ход, пробитый в давние времена, и соединяется он со штольней теперешних «Архангелов», но ход этот вел с восточного склона горы и давно уже был погребен под осыпью камней и земли. Даже самые старые рудокопы, работавшие на прииске, не помнили, когда входили в эту старую штольню.
Теперешний вход в главную штольню «Архангелов» находился у западного подножия похожей на перевернутый вверх дном котел горы Корэбьоары, в маленьком ущелье, которое вилось между этой горой и горой Палтинул. Обе горы были покрыты старыми еловыми лесами, поднимавшими высоко в небо свои острые вершины. До «Архангелов» можно было добраться из Вэлень двумя тропами и узкой дорогой вдоль взбаламученной речки, приводившей в движение почти все толчеи в селе. В эту речку сбегали и серебристые прозрачные ключи, и ручей, начинавшийся выше прииска «Архангелов». Ручей промыл достаточно широкий распадок, так что, если случалось встретиться двум повозкам, они могли разминуться. Вот и ехали повозки к «Архангелам» вдоль этого ручья лощиной, заваленной камнями, волы еле-еле продвигались, телеги тряслись и скрипели. Одного летнего паводка хватало, чтобы загромоздить лощину обломками скал и белыми круглыми камнями. Пешком по опушке подниматься было куда приятнее: и камни легче было обходить, и густая тень в разгар жаркого лета опускалась плотной прохладной мантией. Перед глазами высилась гора Корэбьоара. То и дело попадались кучи серого, раздробленного кувалдами камня, дожидавшегося, когда его свезут к толчее. Пять новых сараев из крепких еловых бревен возвышались между серых каменных куч. Самый просторный, с большой комнатой и нарами для отдыха рудокопов, стоял у самого входа в штольню.
Ствол штольни вел прямо к сердцу горы Корэбьоары. От главной штольни отходили налево два боковых ствола, направо — три. Один был давно заброшен, второй вел к недавно открытой богатой жиле, третий только недавно начали пробивать. Пробивая этот ствол, Иосиф Родян надеялся открыть еще одну золотоносную жилу, которая, как он полагал, должна идти параллельно первой. Восточный конец главного ствола упирался в забой, где работали еще прадеды, выход наружу здесь был завален намертво. Горы изнутри были изглоданы вдоль и поперек. Пещеры, похожие на огромные храмы, зияли со всех сторон. Гулко отдавался здесь каждый удар молота, человеческие голоса будили бесконечное эхо, со сводов обрушивались нависшие куски скалы. Работать здесь было чрезвычайно опасно, но Иосиф Родян не желал прекращать разработки: много лет подряд шахта давала золотоносный кварц.
Иосиф Родян с двумя сторожами быстро разыскал старый вход. Расположенный выше теперешнего, он зарос ежевикой, но, продравшись через заросли, они убедились, что один камень отвален совсем недавно и сквозь образовавшуюся щель пусть с трудом, но мог протиснуться человек.
Родян оглядел щель, хмыкнул и, вернувшись назад, снова полез в штольню, чтобы посмотреть, как выглядит старый вход изнутри. Но здесь ничего нового он не увидел: вход, как и раньше, был завален беспорядочной грудой камней.
— Может, щель, через которую он протиснулся, сразу же обвалилась, — предположил Родян. — Ясно, что проник он отсюда и свалился в шахту, этот злосчастный Глигораш.
Иосиф Родян в тот же день нанял еще двух сторожей, чтобы охранять «древний вход» в штольню «Архангелов».
* * *По селу Вэлень разнесся слух, что у «Архангелов» убили человека. Не успел Иосиф Родян вернуться домой, как слух этот обежал все село. У Кивы похолодело сердце. Объятая смертельным страхом, она бросилась бежать к «Архангелам». На полпути ей повстречались носилки из еловых лап, на которых восемь рудокопов с обнаженными головами несли ее Глигораша. Увидев Киву, носильщики осторожно опустили мертвого на землю и молча отошли в сторону. Обезумевшая женщина припала к покойнику. Она громко звала его по имени, ощупывала, целовала, поднимала его руки. Но руки падали безжизненными плетями. Глигораш лежал, и губы его были стиснуты, как будто он все еще терпел мучительную боль.
— Убили! Вы его убили! — закричала Кива, разразившись отчаянным плачем.
— В недобрый час все случилось, Кива. Мы тут не виноваты, — глухо проговорил один из рудокопов.
— Вы его убили! Вы застрелили! Душегубы! — кричала женщина в отчаянии. — Да поразит бог этих «Архангелов»! Да пропадет на свете все золото! Все, все, все!
— Окстись, Кива, никто его не убивал! Он и в шахту попал через «древний вход». Некому было в него стрелять.
— Да не будет ни крупиночки золота во всех горах на всем белом свете! — выла женщина, поднимая глаза к небу. Она долго смотрела в небесную голубизну, потом осенила себя широким крестом и вновь повторила:
— Господи, вытрави на земле все золото!
— Не проклинай, баба, не проклинай! — увещевал Киву старый рудокоп. — Видишь, у него череп проломлен, значится — не стреляли. В шахту он свалился.
Кива расслышала только последние слова и, обратив безумные глаза на рудокопов, снова дико завыла.
— И вы, собаки «Архангелов», сдохнете! За щепотку золота моего мужика пристрелили! Все мало, мало Родяну. Да зальет ему господь бог и глотку, и брюхо расплавленным золотом!
Словно надломившись, Кива припала к мужу и долго, безудержно плакала, содрогаясь от рыданий. Восемь рудокопов с мрачными лицами слушали этот плач. На сердце у них было тяжело. Кто знает, не придется ли и их женам так рыдать над их телами, вытащенными из-под обвалившейся скалы? Не будут ли и они проклинать «Архангелов», как несчастная Кива?
Словно окаменев, стояли рудокопы, пока жена причитала и оплакивала мужа. Потом подняли носилки и понесли мертвого дальше. Только они вошли в село, к Киве стали присоединяться другие женщины, плакать и выть. Когда мертвого проносили мимо трактира, за носилками уже шла целая толпа причитавших в голос женщин. Шли в этой толпе и несколько мужчин с непокрытыми головами. Всем уже было известно, что Глигораш отправился к «Архангелам» воровать золото, но в Вэлень это не считалось за грех, потому что бог упрятал золото в скалы, а извлекать его оттуда может всякий, у кого есть охота и сноровка. Рудокопы воспринимали несчастный случай с Глигорашем так, будто его и впрямь убила шахта, которой он служил верой и правдой. «Нехорошие дела творятся у „Архангелов“. Убила шахта человека», — толковали они между собой. И название это, которое во время праздников прославлялось с таким воодушевлением, произносилось теперь с откровенным страхом.
XII
Семинарист Василе Мурэшану поцеловал руки родителям, обнял сестер и прыгнул в телегу, ожидавшую его во дворе. Было это в три часа пополудни в воскресенье, в день святого Фомы. Отец задержал его, попросив помочь с похоронами Глигораша, которые состоялись только сегодня. До этого, к великому негодованию Кивы, приезжали разные комиссии выслушивать свидетелей.
Уезжая в этот час, Василе рассчитывал к восьми вечера добраться до станции. Там ему предстояло дождаться ночного поезда и на следующий день, хотя и с небольшим опозданием, быть в семинарии.
Василе нисколько не сожалел, что отец задержал его. Он был бы рад остаться дома и подольше!
Как только повозка переехала мосток перед воротами и свернула на дорогу, Василе показалось, что все воспоминания об этих кратких каникулах бросились за ним следом.
Сильное впечатление произвела на него проповедь, которую отец сказал на похоронах Глигораша. С глубоким уважением думал он об отце, и ему уже не казалось, что он превзойдет его искусством проповедника. Это была даже не проповедь, а страстное слово боли, жалости, глубокого участия. Отец коснулся всех мирских страстей, особо выделив человеческую алчность, неутолимую жажду золота. «Чего ты достигнешь, безумец, если покоришь весь мир и потеряешь собственную душу?» Отец Мурэшану красочно живописал, насколько пустой и бесплодной становится жизнь человеческая, если наполнена одной лишь алчбой богатства: «Мы должны наполнить свою душу сокровищами нетленными: верой, надеждой и любовью. Любовь пребудет и тогда, когда в глубинах земли исчезнет последняя блестка золота, она осветит, смягчит и согреет самую черную бедность». Взяв Глигораша за пример, священник обратился к рудокопам: «Все вы люди добропорядочные, но сдается мне, в ваших душах слишком много места занимает слово „золото“! Как можно больше золота — вот чего жаждет душа ваша. Но исчезнет золото и душа ваша опустошится. Кто тогда окажется несчастнее вас? Потому что вместе с золотом вы утратите и радость, и желание трудиться, и силу, а может быть, даже и честь».
