Ион Агырбичану - «Архангелы»
— Не такое это большое достоинство, домнул Родян.
— Однако времени зря вы в семинарии не теряете. Для жизни очень важно, когда в молодости время не проходит зря.
Василе еще долго разговаривал с Гицей, но разговор был так незначителен, что от него ничего не осталось в памяти. Зато он с симпатией вспоминал Гицу и думал, что студент оказался весьма порядочным человеком и он глубоко заблуждался, когда считал Гицу заносчивым и насмешливым.
Проповедь отца на похоронах Глигораша и разговоры с братом и сестрой Родян все время вспоминались Василе Мурэшану по дороге в семинарию. Легкие волны тепла и света, казалось, набегали одна за другой, баюкая его душу. Он никак не мог понять, что за ощущение пронизывает все его существо. Нет, не любовь, не надежда, а скорее всего покой, из которого рождалась уверенность.
Сладостные и чистые грезы самым бесцеремонным образом были развеяны хриплым голосом трактирщика, который встретил повозку со свечой в руке. Произнеся «Христос воскресе!», он тут же спросил:
— А правда, что у «Архангелов» погиб человек?
— Правда, — неохотно подтвердил семинарист.
— Сторожа застрелили?
— Нет. Пошел воровать и свалился в шахту.
— Бог наказал! — вздохнул трактирщик.
— Несчастный случай, — возразил семинарист.
Помолчав, грузный трактирщик снова заговорил:
— Много его еще?
— Чего? — удивился Василе, поднимаясь на крыльцо.
— Золота у «Архангелов»?
— Не знаю. Я его не видал. Но рудокопы просто сказки рассказывают.
— И вы… даже не пытались вступить в долю?
— Не пытались! — отрывисто буркнул семинарист. — Вы сможете предоставить мне комнату до ночного поезда?
— Почему же нет?
Трактирщик приоткрыл дверь и громко крикнул: «Домнишоара!»
Василе тут же скрылся в номере, хотя и знал — заснуть он не сможет. Но ведь предаваться грезам или воспоминаниям о пасхальных праздниках было куда приятнее, чем болтать с хозяином гостиницы!
На следующий день часов около десяти Василе Мурэшану подходил к семинарии. При виде мрачных стен ему стало грустно. Но тут же он утешил себя: «Два месяца! А потом…» Что будет с ним дальше, он не представлял, но в семинарию вошел весело, его подбадривало многообещающее «а потом…».
XIII
Этой весной в Вэлень работали все толчеи. Вдоль реки шумело целое село водяных мельниц. Непрерывно вращались их черные колеса, из ковшей под серебристыми лучами солнца щедро выплескивались зеркальные блестки. Вокруг каждой толчеи среди куч дробленого камня, согнувшись в три погибели, сидели мужчины, женщины, подростки, промывали золото или блестящими кувалдами дробили каменные глыбы. Под грохот тяжелых пестов, безостановочно мельчивших кремневыми зубами золотоносную породу, молча работали люди в мокрой одежде, покрытой белыми пятнами кварцевой взвеси. Среди грохота пестов изредка раздавался крик — мальчишка подгонял поближе волов, тянувших повозки с породой. Тяжело переваливаясь через камни, скрипя всеми своими суставами, тянулись одна за другой по дороге телеги. По крутым горным тропам вереницей шагали понурые лошади с печальными глазами, тяжело нагруженные корзинами с золотоносным кварцем. Мальчишки, пронзительными криками понукавшие лошадей, иногда останавливали их и, сбившись в кучу, начинали копаться в породе. Кому удавалось заметить кусок с блестками золота, быстро прятал его в карман. Выбравшись на дорогу, мальчишки подбирали упавшие с возов куски породы. Таким образом каждый мальчишка в Вэлень имел собственные деньги и чувствовал себя независимым. Опорожнив корзины у себя во дворе, мальчишки возвращались в горы, но теперь уже верхом. Они мчались вскачь, им не было дела ни до лошадей, ни до болтавшихся корзин. Они летели стремглав, и каждый чувствовал себя полководцем.
В Вэлень было немало волов, ходивших в ярме, но лошадей еще больше. Некоторые прииски были так малы и расположены в столь неудобных местах, что доставлять оттуда золотоносный камень можно было только на спине маленьких лошадок с длинными жесткими гривами.
Говорят, если долго никто не умирал и вдруг кто-то помер, эта смерть потянет за собой другие. Редко бывает, чтобы человек уходил в одиночку.
Цеплялось одно за другое и в золотоискательском деле в Вэлень. Начали все «Архангелы». Вскоре и на других приисках обнаружилось золото, открылись новые жилы, образовались новые товарищества. Произошло это потому, что, поправив дела благодаря «Архангелам», жители Вэлень, работавшие рудокопами и возчиками, стали тщательнее разрабатывать и другие прииски. Кое-кто из золотоискателей понимал эту зависимость, однако большинство верило, что достаток свалился на них по воле горного духа с горы Корэбьоары, где, кроме «Архангелов», было еще три богатых прииска.
Во двор к Иосифу Родяну непрерывным потоком тянулись волы и лошади с камнем. Два больших и прочных колеса, приводивших в движение толчеи, вращались безостановочно день и ночь. Родян и здесь держал сторожей, но не проходило ночи, чтобы он, прихватив ружье, самолично не обошел обширный двор. Не доверяя никому, он вмешивался во все и собственными руками доводил до конца любую операцию, из которых состоит длительный процесс извлечения золота из породы.
Старики в Вэлень, наблюдая, как Родян сноровисто управляется с любым делом, частенько говорили: «Вот чертов мужик, будто с пеленок рос среди нас!» Кое-кто говорил иначе: «Чертов чужак! Явился богатеть на наших трудах!»
Иосиф Родян действительно был «чужаком» в Вэлень. Пришел он сюда лет тридцать назад из села на Муреше. Однако родиной его родителей, державших лавку, была даже не долина Муреша, а село на самом севере Трансильвании.
Родители, нуждаясь в помощи сына в лавке, поздно отдали его учиться. Поняв, что толку в лавке от него никакого, что он целыми днями бьет баклуши на улице, его отдали в гимназию. Срок призыва на военную службу застал его в пятом классе гимназии. На этом его ученье и кончилось, на военной службе он поднатаскался болтать по-немецки и сразу же после службы устроился нотаром, или письмоводителем, в сельскую управу[5]. Это были первые годы после провозглашения Австро-Венгерской империи[6], и знание немецкого языка ценилось тогда весьма высоко. В селе, куда его назначили на эту должность, Родяну не понравилось, и он через два года перевелся письмоводителем в Вэлень.
В Вэлень он явился верхом на белой кобыле, со старым саквояжем, притороченным к седлу. Старики в Вэлень еще помнят долговязого парня, ноги которого свисали до самой земли, когда он въезжал в село на своей кобыле. Дорога в те времена и вовсе была неухоженной, и на ней редко можно было увидеть бричку и еще реже — телегу.
Иосиф Родян обосновался со своим саквояжем в одной из комнат сельской примэрии и только и делал, что писал, ругался и ссорился с людьми, нагоняя на них страх громоподобным голосом. Крестьяне в те времена называли его не иначе, как «канцелярский детина».
С первых же дней исполнения им своих обязанностей жители Вэлень со страхом усвоили, что Иосиф Родян никому ничего не прощает. Срубит ли кто без разрешения ель, утаит ли золото, не выйдет на общественные работы — тут Родян был неумолим.
Мелкие прииски и в те времена разрабатывались в Вэлень, и надобность в лесе у людей возникала довольно часто: то нужно было укрепить вход в штольню, то поставить опоры в стволе. Не станешь же из-за каждого бревна бежать за разрешением! Что касается воровства на приисках, на толчеях, в лесу — то дело это было обычным с незапамятных времен. И хозяева прибегали к закону чрезвычайно редко. У каждого было заряженное ружье и наемная стража.
Однако новый нотар установил свой порядок. Он немедленно отыскивал вора, хотя потерпевший хозяин ни о чем и не заявлял. И тогда привлекал к ответственности как «ночных птиц», так и хозяев.
За эти два года нотар Иосиф Родян не приобрел себе ни одного дружка: ходил он везде и всегда один и если выпивал стакан вина, то тоже в одиночку. Жители Вэлень стали даже побаиваться его, несмотря на инстинктивное презрение, какое любой крестьянин испытывает к человеку более бедному, чем он сам, особенно если этот бедняк из господ или пришлый человек. А Иосиф Родян был, по мнению золотоискателей, беднее их всех: он не входил в долю ни в одном товариществе, не имел толчеи, у него не было ни волов с телегой, ни даже лошади.
Иосиф Родян жил отшельником, говорил лишь о том, что касалось службы, но зато пристально приглядывался ко всему и больше всех размышлял и прикидывал.
К концу второго года пребывания в Вэлень он письмом известил своих родителей о том, что в скором времени женится. Барышня его невеста или простая крестьянка, об этом он не писал, но родители даже подумать не могли о невестке из простых. Занимаясь торговлей, они смотрели на простых людей свысока. Велико же было их удивление, когда на настойчивые вопросы сын ответил, что избранная им невеста в школу не ходила, а зовут ее Марина Негру.
