Эмилиян Станев - Будни и праздники
Солнце потонуло за горами, и вся равнина посинела. Широко раскинувшаяся, в лиловых оттенках на западе, она словно таяла в грустном молчании вечера. На фоне сизого силуэта горной цепи городок казался далеким и белым, как монастырь.
Маневу опять вспомнились его тревоги.
«И в русских степях сейчас так… И там вечер, как здесь, а люди умирают и горят города… Но ведь я приехал сюда отдыхать… Не буду ни о чем думать», — решил он.
Он с первого взгляда заметил, что Про данов изменился. На руке — большой золотой перстень и дорогие часы с черным циферблатом. Даже рубашка чересчур хороша для дачи. Смуглое небритое лицо выражает самодовольство.
«Потому что разбогател», — подумал Манев. Наглая поза Проданова вызвала у него улыбку. Но тут же Манева покоробило от его кошачьих глаз, и снова в нем заклокотала та же злоба, какую он испытывал к торговцам в поезде.
— Тебе, наверное, не терпится поговорить о войне? — спросил он, когда Проданов поинтересовался столичными новостями.
— О чем же еще? Я хочу услышать, что ты скажешь теперь.
Манев понял значение этого «теперь» и нахмурился.
— Скажу, что я по-прежнему держусь своего мнения: немцев разобьют!
— Не вижу, как это произойдет, — сказал Проданов, насмешливо улыбаясь. — Они уже у ворот Египта и под Москвой. Америка далеко, а английские корабли на исходе. Восемнадцать миллионов тонн к настоящему времени… Помнишь, в прошлом году ты тоже говорил, что Германия проиграет.
— Так и будет. Не важно, через год или через два!
— Видишь ли, профессор, не сердись, но в политике ты ничего не смыслишь, — сказал Проданов наставительно и похлопал его по плечу. — Это кто же, по-твоему, разобьет немцев? Англичане, Америка или русские?
— Все будут бить. И русские будут бить! — сказал Манев, уверенный в том, что никакие доводы не убедят Проданова и что, к сожалению, пока военное преимущество на стороне немцев.
— С русской армией уже покончено.
— Русские начинают, когда все думают, что с ними покончено.
— Не дай бог, чтобы они вышли победителями.
— Почему же «не дай бог»? — спросил Манев.
— А ты этого хочешь?
«К чему церемониться с этим мерзавцем? — злобно подумал Манев. — Постой, сейчас я тебе всыплю!»
— Да, хочу! — воскликнул он. — Хочу, потому что только большевизм может расправиться с этой шайкой разбойников, к которой… к которой… теперь принадлежишь и ты!
Проданов попятился, лицо его приняло боязливое и покорное выражение, но он овладел собой и сказал твердо:
— Нет ничего продажней интеллигенции.
Он усмехнулся нагло, глядя дерзко и уже совсем спокойно в лицо своему родственнику.
— Что ты хочешь этим сказать? — заорал Манев, ненавидя его всем своим существом. — Что я продажный? Это ты продажный, а не я, ты и тебе подобные, — разные коммерсантики, аферисты, спекулянты и прочая шваль.
Проданов пожал плечами, словно хотел сказать: «Я остаюсь при своем мнении», — и пошел к даче. Навстречу ему бежала испуганная тетушка Лола, за нею — теща.
Манев опустился на скамейку, хотя ему надо было походить, чтобы унять взвинченные нервы. Он не слушал, что говорят ему родственницы, как успокаивают. «Глупо я поступил, разругавшись с этим мерзавцем, — думал он. — И за что я так сильно его возненавидел? За то ли, что он заважничал, как всякий богач, или за то, что занял нашу комнату? Главным образом за наглость, и за комнату тоже», — решил он и, посмотрев на встревоженные лица женщин, которые продолжали его усовещивать, встал со скамейки и принялся ходить по тропинке, ведущей к можжевеловой рощице.
«Нет, я ему не завидую, — продолжал рассуждать Манев. — И не за это ненавижу. Впрочем, ненавижу не только его, я ненавижу и торговцев, которые мучили меня в поезде, и тех типов, которых встречаю на улицах Софии, и всю эту нечисть… Деньги превращают овцу в волка — Раньше был смирный человечек, или я ошибался — А, к чертям, довольно заниматься этим мерзавцем…» — опомнился он, увидев, что к нему идет жена.
— Как ты мог это сделать, Йордан? — спросила она.
— И ты об этом — Я не мог позволить этому болвану нахальничать!
— Ты испортил мне настроение. И себе испортил.
Он ничего не сказал и опять зашагал по тропинке. Жена пошла за ним.
— Я не помню — мы взяли продовольственные карточки? — спросила она с готовностью простить его. — Они не у тебя в кармане?
Манев достал карточки и отдал ей.
— В какую комнату отнесли багаж? — спросил он, хотя знал, что «их» комнату заняли Продановы.
— Продановы там, завтра тетя им скажет, чтобы они ее освободили.
Он махнул рукой.
— В какое мучительное положение ты поставил всех, — сказала жена, прежде чем уйти.
Сознавая, что глупо стоять у рощицы, как будто его выгнали с дачи, Манев, дождавшись, когда жена скроется, пошел в комнату на нижнем этаже, где сложили их багаж, и сел у окна.
Он подумал, что завтра можно отправиться ловить раков. Потом вспомнил, что привез с собой несколько книг, и достал их из чемодана. Но в комнате было темно, и он попросил жену принести лампу.
— Зачем она тебе?
— Мне надо кое-что найти.
— Если это не так важно, оставь до утра. Нет керосина, — вмешалась теща.
— Хорошенькое дело! — пробормотал Манев.
Он отошел от окна и сел в темноте на кровать. На дворе теща рассказывала Продановым о каких-то своих знакомых, у которых было поместье.
Проданов смеялся и этим давал понять, что не придает значения стычке с Маневым. Он заговорил о своих делах, и Манев услышал, как он нарочито громко сказал, чтобы все его слышали:
— Если война протянется еще хотя бы годочек, то многие станут миллионерами. Я подумываю купить еще один дом в городе. Недвижимость надежнее, чем деньги, да и неизвестно, что будет.
Маневу показалось, что он опять едет в поезде и опять слушает рассуждения двух торговцев. Он вышел погулять по потемневшему лугу, на обочине которого плескался ручей. Ощущение своей ничтожности, одиночества и отчаяния опять поднялось у него в душе.
«Я стал малодушным, — подумал он. — Неужто я поддамся этим хамам?»
Его позвали ужинать.
Он сел рядом с тещей, под висевшим на двери фонарем, в котором горела восковая свеча. Все избегали на него смотреть и притворялись, будто забыли о случившемся. Проданов ел с наслаждением и оживленно болтал. Его небритое лицо тонуло в темноте, напоминая голову ночной птицы. Сын его, пригнувшись над тарелкой, молча посматривал на женщин.
Чтобы нарушить тягостное молчание, Манев обратил внимание на девочку. Он попытался посадить ее к себе на колени, но та смотрела на него внимательно и недоверчиво, словно читала его злые мысли. Когда он поманил ее к себе, она отвернулась и еще крепче прижалась к бабушке.
— Оставь ее, она плохая, — сказала мать девочки, но Манев понял, что эти слова относятся не к ребенку, а к нему самому.
Когда он разделся в темной комнате и лег в постель, к давящему чувству одиночества прибавилось новое — раздражение и неприязнь к своим близким. Ему дали единственную кровать, а жена легла вместе с тещей на топчане.
Пахло мятой и лекарственными травами, которые теща развесила по стенам. Этот запах смешивался с запахом прелой соломы от матраса.
Как только теща начала сопеть и всхрапывать, Манев понял, что ему не сомкнуть глаз всю ночь. В этих звуках ему виделось бессознательное бытие человека, отталкивающее и противное, равняющее его с животными.
«Да, человек и есть животное, — думал он со злорадством. — Как он ни пытается провести какую-то границу между собой и животными, он создан из той же материи, и ничто, свойственное им, ему не чуждо. Он сделан из той же глины, из остатков… Бог взял то, что осталось в шестой день, и вылепил свое подобие… Итак, все мы — животные, и то, что происходит на земле, естественно. Это происходило испокон веков, ибо основа жизни — борьба, а в борьбе истребление и смерть неизбежны, следовательно, все ясно… Степень развития сознания не исключает инстинкт, но облекает его в одежды логики. Низменные страсти и первопричины скрываются за пестрой и вполне почтенной тогой прогресса… Тогда почему я страдаю, почему себя мучаю? Потому что не могу быть таким, как они? Неужели я им завидую, неужели все это происходит оттого, что у меня развинчены нервы и мне не хватает денег?.. Тогда, если мне прибавят жалованье, я не буду страдать, так, что ли? — спросил он, вслушиваясь в себя и ища ясного ответа в своей душе. — Нет, не поэтому, а потому что я измучен, раздражен, и еще потому, что я всех ненавижу. — А за что я их ненавижу?»
Он почувствовал, что не в состоянии думать — его раздражал храп. Заскрипела ставня. Приблудный пес принялся грызть кость, брошенную после ужина. На соседней даче кто-то запел фальшивым голосом.
Маневу не лежалось, он зажег спичку и посмотрел на часы. И опять ему стало противно, что он здесь лежит в темноте и, единственный, не может уснуть. На даче все спали. Спал Проданов — сытый, довольный тем, что нажил миллион, что он умнее «профессора» и что жена его, не потратив денег, сварила томатную пасту, убежденный в благополучном исходе войны; спал и его сын, гимназист с глупым прыщавым лицом, краснеющий в присутствии молодых женщин; спала седая шустрая тетушка Лола с хитрыми глазками, которая терпит этого П рода нова, потому что нуждается в его советах и руководстве — ведь имущество наследственное, а она «женщина одинокая»; спала и его теща, наверное, в душе недовольная тем, что ее зять не Проданов и не тот помещик, у которого дом полон снеди…
