Эмилиян Станев - Тырновская царица

Эмилиян Станев

Тырновская царица

1

В мае весь город заговорил о только что вернувшемся из Парижа сыне покойного Старирадева. В пивном заведении «Турин», что на Баждарлыке,[1] посетители рассказывали о том, что вдова Старирадева не узнала на вокзале сына, и когда молодой человек с широким, слегка монголоидным лицом, улыбаясь, подошел к ней на перроне и поцеловал в шершавые обветренные губы, она обомлела и, как признавалась потом, застыдилась, будто ее обнял кто-то чужой.

Об этом отпрыске состоятельных родителей, почти забытом в городе, некогда говорили, что он промотал в парижских кафешантанах горы червонцев и ничего хорошего от него ожидать не приходится. Но вот после восьмилетнего отсутствия с дипломом врача в кармане он вернулся в Тырново преемником состарившегося доктора окружной больницы Грибова, которому было уже не под силу посещать больных, да и помимо того он начал глохнуть.

В связи с этим в «Турине» вспыхнул спор, какие врачи лучше — русские или французские, и спорщики разделились соответственно своим политическим пристрастиям: русофилы против германофилов,[2] сторонников Стамболова. Несколько крахмальных манжет повыскакивали из пиджачных рукавов, несколько тростей сердито застучали о пол бывшего складского помещения, превращенного теперешним хозяином в современную пивную. Пива в тот вечер было выпито немало, и спор завершился не в пользу новоявленного доктора, о котором нотариус, по прозвищу Папаша Эню, отозвался так: «Пройдоха и все!»… Тем не менее прихода доктора в «Турине» ждали — не мог же человек, живший в Париже, обойти вниманием лучшее заведение города.

Их ожидания сбылись. Однажды вечером доктор Старирадев переступил порог пивной, и все убедились, что он мужчина видный, широкоплечий, длинноногий, с холеными, свисающими к подбородку усами и жесткими серо-голубыми глазами, в которых читались уверенность в себе и твердая воля. На нем был невиданного покроя рыжевато-коричневый в крапинку костюм, ослепительно — белый воротничок и умопомрачительный галстук. Широкополая шляпа придавала его внешности что-то артистическое.

В «Турине» наступила тишина, все головы повернулись к новому гостю. Хозяин, чернобородый Иванчо Хаджипетков, вышел из-за стойки, чтобы приветствовать его и проводить к столику. И даже заговорил с ним по-французски, так как нахватался кое-чего в Марселе и Турине, пока закупал оборудование для своего заведения. Доктор Старирадев что-то шутливо ответил по-болгарски, снял шляпу и несколько небрежным жестом поздоровался с присутствующими. Затем весьма непринужденно развалился на стуле, красиво скрестив свои длинные ноги. Его манеры смутили завсегдатаев заведения, а элегантность возбудила зависть: все они сразу вспомнили, что при шляпах-котелхах, жестких воротничках, крахмальных манжетах и золотых цепочках под манишкой у них рубахи домотканого полотна и в баню они ходят раз в месяц.

Нотариус, тот самый, кто обозвал доктора пройдохой, осведомился, что нового в Париже, надеясь завязать разговор о политике. Однако доктор лишь отмахнулся и все свое внимание обратил на пса, лежавшего у ног капельмейстера, — помесь сеттера с легавой.

— Вы, надо думать, охотник?

Капельмейстер оживился, с большой готовностью ответил утвердительно, и разговор пошел об охоте.

— Я привез охотничье ружье, — сказал доктор. — И хотел бы получить лицензию. Как это делается, господа?

И поскольку половина присутствующих во главе с судьей, околийским инженером, богатым землевладельцем господином Николаки, судебным приставом Илларионом и владельцем пивоваренного завода, торговавшим также керосином и минеральными маслами Иванчо Тошевым, были страстными охотниками, то ему объяснили, что записаться в охотничье общество — пара пустяков, и за пять левов он в два счета получит лицензию. Каждый принялся расписывать достоинства своих собак, в результате чего разгорелся яростный спор. Господин Николаки даже послал какого-то паренька за своей легавой, дабы господин доктор мог убедиться своими глазами. Паренек привел пса, сильно смахивавшего на шакала, ему на спину тут же вскочила кошка господина Иванчо, легавая вырвала поводок из рук паренька и схватилась с кошкой. Собака капельмейстера вмешалась в драку непонятно на чьей стороне. Посетители, пустив в ход трости, попытались их разнять. Визг, крик, хохот поднялись неимоверные, итальянские стулья попадали. Господин Николаки продемонстрировал, на что способна его легавая, а господин Иванчо был крайне недоволен беспорядком в его заведении. Доктор смеялся от души и попросил подать к пиву сыр рокфор.

— Каковы намерения у вашей милости? Думаете ли вы обосноваться в родном городе? — спросил судья, когда порядок в пивной был восстановлен.

— Натурально, где же еще? Я уже выписал себе оборудование для кабинета и в настоящее время подыскиваю подходящее помещение — принимать больных в доме матери неудобно. А пропо, господа,[3] мне понадобятся лошади для коляски, которая, я полагаю, со дня на день прибудет из Вены. Ничего не смыслю в лошадях, — признался доктор с подкупающей откровенностью, чем завоевал симпатию всех, в особенности господина Николаки.

— Лошади? — воскликнул тот, вскочив со стула и вытянувшись во весь свой внушительный рост. — Предоставь это мне, доктор, и не будешь знать ни забот, ни хлопот. Таких лошадей тебе добуду — звери, а не кони! — Он почитал себя великим знатоком лошадей и потому решил, что отныне имеет все основания говорить доктору «ты».

— Отец ваш, да будет земля ему пухом, держал в свое время двух вороных жеребцов, — сказал нотариус, дабы повернуть разговор к прошлому и найти удобный повод коснуться тех слухов, что ходили в городе о заграничном житье доктора в годы учения, а, главное, молвы, которая обвиняла доктора в преждевременной кончине старика — отца. Однако господин Николаки перебил его:

— Через три дня привожу их сюда на Баждарлык! Провалиться мне на этом месте, если не достану тебе настоящих драконов!

К коляске требовался кучер. Но и кучер имелся на примете — некий турок, уже и имя его было названо. Так, открыто признав превосходство доктора в одном, но зато и полнейшее его невежество в другом, присутствующие наперебой засыпали его советами по части лошадей, собак и других практических материй.

Во всем квартале железные шторы лавок давно были опущены, ставни в домах закрыты. Из Патроникского ущелья проник в «Турин» ночной холод, принесший запах застойной сырости, крапивы и бузины, из-за Я нтры долетело щелканье соловьев. Ночной поезд со свистом промчался через оба туннеля и затих вдали, и Тырново погрузилось в тишину под глубоким майским небом. Но когда общество расходилось по домам, над городом вдруг взметнулся неистовый вопль, и доктор вздрогнул, решив, что кого-то убивают.

— Это армянин, — спокойно объяснил шагавший рядом судья. — Он всегда так вопит, бедняга. Говорят, во время армянской резни видел с чердака, как убивали его отца, мать и всю родню. Ничего, доктор, привыкнете. Знаете ли, когда он начинает кричать, на меня лично нападает зевота…

2

Намерения доктора Старирадева воплощались в жизнь, и таким образом рассеялись всякие сомнения в их серьезности. Несколько дней спустя прибыла венская коляска, обитая изнутри темно-красным плюшем, с позолоченными фонарями, на резиновом ходу и с черными лакированными оглоблями. Господин Николаки раздобыл двух коней с точеными головами, широкогрудых и тонконогих, похожих друг на друга как близнецы. Привел он также и кучера — того самого турка, о котором говорили в «Турине». Управляющий округа принял отставку доктора Грибова и назначил на его место питомца парижского университета. Старый доктор — Гриб, как его называли в «Турине» — оставил больницу и занялся частной практикой на дому. донашивая свое докторское звание вместе с обветшалой пелериной и золотым пенсне, приобретенными много лет назад в Санкт-Петербурге. Неделей позже доктор Старирадев в снял неподалеку от «Турина» дом, где и решил открыть кабинет. Коляска ожидала его в теневой стороне Баждарлыка. Возле нее всегда толпились завистливые извозчики, зеваки и детвора.

Приняв больницу, доктор Старирадев объехал город, чтобы ознакомиться с его санитарным состоянием. После осмотра трех гостиниц и постоялых дворов подошла очередь и заведения под вывеской «Два белых голубка». Доктор взял с собой коллегу-врача из больницы, а также фельдшера и к одиннадцати часам пешком направился туда. Содержательница заведения, госпожа Зоя, зная о предстоящем визите, накануне сводила своих барышень в турецкую баню Башхамам, заранее договорившись с хозяином, что до восьми утра табличка на двери будет повернута — в знак того, что баня закрыта. Так она поступала всегда, когда девицам нужно было искупаться. Кроме того, стены публичного дома были свежепобелены, полы вымыты, тазы попрятаны, а смрадный двор, куда мясники из лавок, расположенных выше по улице, кидали окурки, кости и протухшее мясо, был начисто выметен цыганками, специально для этого нанятыми.