Последний дар - Гурна Абдулразак
Анна искала способ перевести разговор на саму мать, как вдруг Мариам посмотрела ей прямо в глаза и задержала взгляд. Анна замолчала и ждала, напрягшись под этим непривычно пристальным взглядом. Мариам заговорила, то глядя на Анну, то отворачиваясь в сторону. Вскоре она полностью погрузилась в свой рассказ, отдавшись вновь переживаемым чувствам. Анна понимала, что надо молчать, не задавать вопросов. «Вот о чем они говорили, — думала Анна, — о каких-то гадких своих тайнах. Вот почему столько напряжения в их долгих взглядах». Она пожалела, что нет Джамала, ее уже мутило от мысли о том, что́ ей предстоит услышать. А мать продолжала говорить — но вовсе не о том, чего ожидала Анна.
— Я бросила школу в шестнадцать лет, — рассказывала мать, — и ничего в жизни не понимала.
У нее хватило ума понять, что она никчемная. Тогда в школе это слово было в ходу. Стоило ли ей остаться? Нет, ей — нет. Не было смысла — она слишком отстала. Она жила тогда с Феруз и Виджеем. Когда поселилась у них, она захотела стать сестрой в психиатрической больнице, как Феруз. И Феруз радовалась, слыша это, смеялась и говорила, что, раз она так хочет, ничто не может ей помешать. Феруз была очень добра к ней, такой доброты она ни от кого в жизни не видела. Феруз всё время с ней разговаривала, обнимала ее, целовала, подбадривала: делай уроки, догоняй. До того как ее взяли в семью, Мариам поучилась в нескольких школах, но даже с помощью Феруз обосноваться в школе не могла. Время было упущено. Постоянные переходы из школы в школу — не самое полезное для ребенка, она сильно отстала и уже не старалась нагнать. Оно того не стоило. «Я не очень-то способная», — думала она; другая, более старательная, как-нибудь справилась бы, нагнала. Нашла бы удовольствие в борьбе с трудностями. Но слишком много тревог подсунула ей жизнь. Она не могла обрести спокойствие для того, чтобы сосредоточиться на учении.
Феруз рассказывала ей о том, как могла бы сложиться ее жизнь, если бы она трудилась по-настоящему. Феруз была добрая женщина, но жизнь оказалась для всех них слишком сложной, никому не сделала поблажки. «В этой стране столько возможностей, — повторяла Феруз. — Если усердно работаешь, можешь пробиться в жизни, даже если она была неприветлива вначале. Возьми Виджея. После несчастного случая все думали, он годится только на то, чтобы плести корзины или побираться на улице, всю жизнь будет для всех обузой. Но он упрашивал, добивался того, чтобы остаться в школе, потом нашел черную работу в городе, ходил в вечернюю школу и выучился на электрика. Потом приехавший на время друг сказал ему, что здесь, в Англии, есть работа; он накопил и занял денег, и приехал сюда. Посмотри на него — если бы Виджей это услышал, стал бы паясничать, показывать бицепсы, как какой-нибудь чемпион в телевизоре, — он трудился и был вознагражден».
Это был вечный совет Виджея. Трудись, трудись, нет ничего невозможного. Он был настойчив и решителен — не как герой, а как маленький упрямый человек, знающий себе цену. Он всегда был при деле — не вынужденно, по необходимости, а потому, что для него всегда имелось какое-то дело. Он уходил на работу в семь часов утра и возвращался в семь вечера. После ужина садился за столик в углу и занимался. Поступил на заочные бухгалтерские курсы, рассчитывал после обучения получить работу в бухгалтерии и развиваться дальше. Вот каким был Виджей — молчаливым и усердным во всем, даже в еде. Может быть, отвлекался только на крикет, когда играла Индия, а в остальном тихо занимался своим делом — и пусть там мир идет своей дорогой.
Когда она была подростком, ей казалось странным, что человек так погружен в работу, порабощен желанием маленьких успехов или богатства. Такая жизнь в сплошной работе представлялась ей безрадостной. Убогая жизнь, духовно убогая, без интереса к кому-нибудь, кроме себя. Но Феруз это как будто не смущало. Когда у нее было желание, она заговаривала с ним во время еды или его занятий. Иногда он отвечал, а иногда продолжал заниматься своим делом. Обоих это устраивало. Она тоже работала не покладая рук: стряпала, убирала, приносила, уносила, так чтобы Виджей мог оставаться чудом упорства. Феруз нравилось так говорить о нем: «чудо упорства». Она услышала это по радио: «Леди такая-то — чудо упорства в кампании по защите прав детей». Ей казалось это приятной характеристикой Виджея.
Снаружи остановилась машина. Анна услышала, как хлопнула дверь. Она поняла, что это приехал на такси Джамал, и поспешила к двери до того, как раздался звонок. Почему-то казалось важным успеть до звонка, до того, как всполошатся злые духи, заселившиеся в дом. Когда вошли в комнату, Мариам хотела было встать, но Джамал крепко обнял ее и усадил обратно. Анна что-то сказала ему. Он сел — нет, есть не хочет, не устал, доехал хорошо, извините, что так поздно. Да, и он рад ее видеть. Они замолчали, дожидаясь, когда мать продолжит рассказ.
— Мама, рассказывай, — сказала Анна.
— Я рассказывала Ханне про Феруз и Виджея, — начала Мариам, и почему-то ее взгляд остановился на фотографии Аббаса, которая стояла на полке с тех пор, как он заболел, и так и не переместилась наверх за эти месяцы. Тогда Мариам рассказывала Джамалу о начале их семейной жизни. — Всё усложнилось, когда я переехала к ним, по крайней мере вначале, и Феруз пришлось договариваться на работе.
Потом, когда они к ней привыкли — а она очень старалась, чтобы привыкли, — ей выдали ключ. Феруз приходила домой в шесть, и у Мариам был часок или два, чтобы посмотреть телевизор до ее прихода. Это было самое сладкое время — час или два после школы — спокойно посидеть наверху, никто тебя не дергает, смотреть на веселых ребят в телевизоре. Ей нравилось жить у них — своя комната, добрая, заботливая Феруз, житейские советы Виджея, когда он вспоминал о ней, и часы свободы, когда могла заниматься чем хочет. Тяга к одиночеству у девочки девяти лет может показаться странной, но слишком много было волнений и неразберихи в ее жизни, и эти часы после школы приносили покой, какого она и не ожидала. Она выключала телевизор загодя, до шести. Когда ей выдали ключ, Виджей спросил, чем она занимается, придя из школы, и она ответила, что смотрит телевизор. Ему это не понравилось. Он нахмурился, грустно покачал головой и сказал, что ей надо нагонять в школе, а не тратить время за телевизором. После этого, придя с работы, он клал ладонь на телевизор — проверить, давно ли его включали. Потом то же самое стала делать Феруз, придя домой, и в доказательство того, что она послушна и трудолюбива, Мариам выключала телевизор заранее и садилась с книгой, или цветными карандашами, или чем-нибудь подобным. Она пыталась делать уроки, но голова была занята другим.
С возрастом она начала хлопотать по хозяйству. Началось это постепенно. Когда Феруз приходила с работы, Мариам помогала ей на кухне. Феруз ставила ей табуретку, чтобы она могла дотянуться до кастрюль. Феруз учила ее, как управляться на кухне, — это каждая женщина должна уметь, даже если ей потом посчастливится выйти замуж за принца. Феруз удивлялась тому, как быстро всё схватывает девочка, — а ведь совсем еще маленькая. Обе не знали еще, что это и уготовила ей судьба — жизнь среди кастрюль и сковородок. И так оно началось — с помощи на кухне. Потом Феруз стала оставлять ей задания на после школы: почистить овощи, вымыть кастрюли, накрыть на стол. Потом — замесить тесто для чапати, поставить дал вариться, и в конце концов она сама стала готовить всю еду.
Они были бережливы и питались просто. Скудный был дом. Так они жили: копили на будущее. Придя с работы, Феруз заглядывала в мусорное ведро: не выбросила ли Мариам овощи, которые еще могут сгодиться. Но так было поначалу, когда она еще не была уверена в экономности Мариам.
Через год-другой — Мариам не помнила точно, потому что при такой жизни время течет иначе, — на нее легла и уборка, и стирка. Феруз уже не так часто заговаривала с ней о ее будущей профессии медсестры в психиатрии, но, придя домой и видя, что стираное сложено и убрано и стол накрыт к обеду, целовала ее. И Виджей бывал доволен, что она сидит с ними и приносит еду, когда что-нибудь понадобится, что рядом человек, нуждающийся в их доброте. Потому что относились к ней по-доброму и говорили ей об этом, говорили, от чего ее уберегли. А она еще не всегда понимала смысл их слов. Может быть, это и подвигло их взять ребенка — найти применение своей доброте, уберечь девочку от унизительной жизни. Внушить ей уважение к жизни с трезвыми людьми, к честной работе. Поначалу Феруз смущала ее разговорами о семейной жизни.
