Китлинский - Клан – моё государство.
– Оставь его в покое,- заорал Сашка на Плутона.
Тот усадил на косогоре мишку, молодого, готовящегося к первой в своей жизни зимовке без матери. Нагуливая жир и, безусловно, в поисках пищи, медведь вышел на пса. Видно, ему ещё не приходилось встречаться с таким зверем, как собака. Медведь грозно рычал, махал лапами, но с задницы не вставал, будучи уже укушенным. Услышав Сашкин голос, Плутон перестал играть и, нехотя, отвалил. Мишка дождался, пока пёс удалится, встал на задние лапы, заглядывая, далеко ли противник и, убедившись, что расстояние приличное, дал волю обиженному чувству. Он ревел с подвыванием, рыл всеми четырьмя лапами землю, ломал лиственницы, подпрыгивал, кувыркался. Пронаблюдав минуты две эту картину, не единожды виденную, Сашка двинулся дальше.
Пешеходный сезон заканчивался, на пороге стояла долгая зима, воздух свежел с каждым днём, лишь в полдень, когда солнце всё ещё высоко поднималось в небе, сваливалось тепло на недолгие полтора-два часа, уводя температуру в плюсовой показатель. "Благословенная пора года – осень,- думал Сашка, бредя вдоль русла ручья, поскальзываясь на небольших, замерзших лужах между речными валунами, там, где тень не давала им растаять.- Осень, время считать, подбивать итоги. Как там у Христа: "Время разбрасывать камни, время собирать их". Наступило оно, это библейское время. Мы же имеем,- считал Сашка,- пять ходок по двадцать килограмм, это сто; путь – триста в один конец – три тысячи километров; две пары сношенных сапог; три израсходованных патрона; да, чуть не забыл, большие мозоли на плечах. Ещё есть прибавка в росте в восемь сантиметров, это в общем сто шестьдесят, сапоги тридцать девятого размера вместо тридцать седьмого. Кроме того, мне исполнилось в этом году тринадцать годков. Если так пойдёт дальше, то к восемнадцати вырасту под два метра. Нет, это я махнул. В семье нашей все приличного роста, но между 180-188, так что в этом пределе и мне уготовано, хоть бывают и уроды",- Сашка чертыхнулся, произнеся в голос:
– Избавь меня нелёгкая от доли такой.
Мысли прервал Плутон. Он гнал зайца прямо на него. Сашка свистнул, приготовив винчестер, но хитрец сиганул в ручей, поскользнулся на припае, перевернувшись и проехав метра два, затарабанил по воде, подняв брызги, Плутон же в ручей не полез. На выходе из русла, Сашка выстрелил, убив зайца наповал и, раскатав голенища болотных сапог, полез на другую сторону. Возвращаясь обратно, он наорал на Плутона.
– Сукин сын, кто так гонит? Прямиком в ручей. Хорошо, вода спала, мелко, он же от страха вообще мог на тот берег перемахнуть.
Плутон прижал уши, но морду не опустил, глядел прямо Сашке в глаза.
– Что смотришь? Иль я не прав?
Плутон навострил уши и оскалил пасть.
– О! Ещё ругаться мне будешь. Я же его в лоб бить не мог. Вдруг рикошет от гальки, тебе бы полчерепа унесло. Хорошо, что его юзом протащило, и он скорость потерял, а то бы мы с тобой без обеда остались.
Плутон продолжал скалиться.
– Ладно, вижу, тебя не убедить. Ладно, долю заработал. Но другой раз не чуди. Это тебе не мишку задирать. У косого ход будь здоров, моргнешь лишний раз, а след уже простыл.
При этих словах Плутон подошёл и лёг рядом, наблюдая, как Сашка срезал с куста рогатку и, зацепив зайца, стал быстро свежевать. Сняв шкуру и выпотрошив внутренности, Сашка отделил переднюю часть, протянув её Плутону. Тот осторожно взял зубами, положил перед собой и, в знак примирения, лизнул руку. Заднюю часть Сашка замотал в шкурку и положил в рюкзак, внутренности и голову метнул с размаха в ручей.
– Давай рубай,- споласкивая руки в холодной воде, бросил он Плутону,- догонишь.
Срезая путь, Сашка вышел на проселочную трассу, километрах в тридцати от посёлка, в надежде на проходящую какую-нибудь машину. Это была обычная дорога-катанка, не широкая, но два грузовика могли запросто разминуться. Час пришлось топать в ожидании, пока послышалось тарахтение двигателя. Сашка остановился. "Газик", однако, тарахтит,- приседая на корточки отметил он,- только бы не полный". Действительно, меж деревьев просматривался медленно объезжавший лужи ГАЗ-69. "Чтоб тебе сгореть,- ругнулся Сашка, узнав газик поселкового совета, на котором постоянно ездил нелюбимый брат Павел.- Даже проситься не стану,- решил он,- пусть едет к чертям собачьим". Поравнявшись, машина остановилась, сразу заглохнув. Из неё со словами: "Привет, Александр!"- вылез брат Игорь, протягивая для пожатия руку. Из вторых дверей вылез прокурор района, знакомый Сашке по эпизоду двухлетней давности. Больше не было никого.
– Здравствуй!- пожимая руку, ответил Сашка.- Здравствуйте,- поздоровался кивком с прокурором.
– Вот, Егорыч, знакомься. Мой младший брат. Александр,- представил Игорь Сашку.
– Имею честь быть знакомым,- прокурор протянул Сашке руку, Сашка пожал.
– Ах, да! Это он вас тогда штрафанул,- Игорь облокотился на капот, выгибая спину.
– Было дело,- прокурор улыбнулся,- два уж с лишним года минуло. Возмужал, вижу, за это время. Подрос.
– Вымахал, будь здоров. На свежем-то воздухе,- брат стал приседать, чтобы размять ноги. Спросил:- Как житуха-то?
– Ничего. Ладится,- Сашка забросил в "газик" рюкзак и винчестер. Два раза свистнул.
– Что, Плутона зовёшь?- обходя машину и стукая сапогом по скатам, поинтересовался Игорь.
– Ага. Вон идёт. Вся морда в перьях,- Сашка показал на вышедшего из придорожных кустов Плутона.- Рябчика задавил. Садись, прокатимся.
Плутон, не останавливаясь, прыгнул в машину, потому что страсть как любил кататься, а случалось это редко.
– Садись за руль, Александр,- Игорь полез вслед Плутону, уступая место возле водителя прокурору.- Не возражаешь, Егорыч? А то спина что-то ломит.
– Коль умеет, пусть,- ответил прокурор.
Сашка заскочил, потёр, поплевав руки, завёл Пашкин тарантас, который на удивление не стал кочевряжиться и, тронувшись, спросил у брата:
– Твоя-то где?
– На пилораме бревно сорвало. Капитоныча по спине, но цел. Ушиб, правда, сильный. А вот шофёра с комбината (за брусом приезжал, зашёл посмотреть, как пилят, пока его машину грузят) по бестолковке долбануло. Основание черепа лопнуло. Погода нелетная. Валера бригаду врачей повёз. А мы вот с прииска этим скребёмся. В Совете у Пашки взял.
– На карьере что не взял? У них же новый.
– У них один – без движка, запороли. Новый – на Хлебный убёг. Тоже повёз врача, Гаврилыча. Там у старателя острый приступ аппендицита. Всё одно к одному,- Игорь стал материться.
– А на автобазе?
– Они свой с горки пустили у складов, там, где овраг. Водила на ручник не поставил. Вдребезги развалился. Ещё дней пять тому.
– Что сам-то? Посадил бы кого.
– Кольку хотел, да он в субботу поддал, это в воскресенье утром случилось. Пашка сам хотел, но я его послал в одно место, он бы все мозги проел в дороге своим нытьём с нравоучениями.
– Что, судить будут?- Сашка хохотнул.
– Вот и ты туда же. Прокуратура решит,- Игорь завалился на боковое сиденье, чтобы расслабить позвоночник.
– На месте разберёмся,- сказал прокурор.
– Ясненько,- Сашка умолк.
– Ты, Александр, так всё и охраняешь?- прокурор сел, обернувшись к Сашке.
– Нет,- мотая головой, ответил Сашка.
– Его из стражи списали. Пыхтит в тропе. Грузовозом,- зевнув, сказал сзади Игорь.
– Что так,- уже обернувшись к Игорю, спросил прокурор.
– Умный он у нас. В кого уродился – неведомо. Шалый, как бес. Без удержу,- стал хохотать в свою очередь Игорь.
– Может это и хорошо,- прокурор понимающе подмигнул Сашке.
– Может. Проворный не по годам. Отец – и тот сладить не может. Упрям сильно, но по делу, что греха таить, зря хулить не буду.
– Без упрямства тоже плохо,- прокурор стал доставать из портфеля свёрток.- Что-то я изголодался. Давай, Игорь Григорьевич,- Егорович протянул развёрнутый пакет.- Жена в дорогу собрала бутерброды и пирожки. Ты, Александр, тоже бери, не стесняйся.
Сашка взял. Попался с яблочным джемом.
– Григорьевич, вот ты говоришь, шалый. Сам-то тоже, небось, по молодости озорничал?
– Как без этого. На то она и молодость. Только моя на войну пришлась. Там много не давали брыкаться. Но два раза в штрафбат чуть не попал. Вот ведь, что интересно. Война войной, смерть рядом и горе страшное, а всё одно чудили почём зря и, так скажу, не жалею. Но так, чтоб сверх меры, редко. Ответственность жуткая в нашем поколении сидела.
– За что штрафбат-то?- спросил Сашка, дожёвывая пирожок.
– Первый раз – за Варшаву. Там рубка была. Восстание. Мы на броне подскочили. Уже в пригороде почти. Получаем приказ: занять оборону и ждать. Я тогда начштаба был – нашего в ходе наступления убило, нового не прислали. А комбат раненый был, но в строю остался. Он мне и говорит, мол, делай, что душа велит, а я, мол, в санбат исчезну, авось простят, свои, как-никак, славяне. С той стороны польские разведчики приходили, просили подмогнуть. Я приказ утаил, две роты из четырёх бросил, а две-таки оставил в обороне. Всё мы там потеряли: танки, орудия. Еле живыми выбрались. Поляки потом в нашу бригаду служить записываться пришли, да не только они: чехи, словаки, венгры, евреи, вот те, которых после разгрома гетто жители Варшавы в своих подвалах прятали. Мы, интернациональной этой бригадой, потом Берлин штурмовать пошли. Да не о том я. Мне и комбату – трибунал. И мне – взвод, ему – роту. А мы, когда после Варшаву брали, выслужились, получили снятие трибунала. Второй раз – за немку одну. Селились в домах, принимали гражданские настороженно, бывали и разбои, и мародёрство, и всё прочее – всё было. Мы эту немку разыграли. Симпатичная, страсть. Мужики-то молоденькие все. Так, чтобы до похабности не опускаться, кинули жребий, кто к ней спать пойдёт. И был среди нас из дивизии порученец один. Он и сдал нас от обиды, что ему не выпала. Тогда многие жребий бросали, кто поумней. Комиссия приехала. Он, кстати, заложил нас, приписав аморалку. Наши в один голос твердят, что не было такого. И именем Сталина клялись. Они немку эту зовут, спрашивают прямо, как и что. Она им спокойно так отвечает, что командование это беспокоить не должно. Я, мол, вдова, муж погиб, если и было что – моё, мол, дело, но к офицерам вашим претензий у меня нет. Никаких. А мы и правда вели себя нормально. У них голодно было. Сильно. Всё армия забрала. Мы их подкармливали, как могли, особенно детей. Старые по возрасту солдаты, смерть прошедшие, последний кусок хлеба детишкам грязным, чумазым, оборванным отдавали, потом отходили в сторонку и плакали. Ведь у многих семьи погибли. Жёны, дети. Нет, удивительный наш народ, что не говори. Так вот.
