Китлинский - Клан – моё государство.
– Курва,- чуть захмелев, брякнул Владимир.
– Цыц,- батя нахмурился,- всё на сегодня. Вижу, переборщили. Айда спать. Завтра к Серёге с утра, дом ладить. Чтоб все, как штык. Черти полосатые.
С этими словами, он вышел из бани, впустив клубы холодного воздуха, покатившиеся барашками-завитками над полом, от чего все трое братьев, сидевших на лавках голышом, задрали ноги, а Сашка, сидевший ближе всех к дверям мойки, отворил их, прикрывшись.
– И то верно, надо идти,- Владимир зевнул,- спать хочу, как медведь. Одеваемся, брательнички.
Глава 2
На зимовье, где Сашка обосновался жить, было спокойно. Размеренно, тихо текла его, Сашкина, и старого промысловика Степаныча струйка бытия. Старик, выйдя на пенсию, поселился в слаженном "семьёй" доме на отшибе, вёл своё хозяйство, занимался в меру сил промыслом и сбором в тайге её даров. Места эти были не глухие, но находились в стороне от тех, где часто бывали поселковые жители. Через эту заимку шёл транспортный канал по металлу на запад, обратно – связной. Старик встречал пешеходку, кормил, парил в баньке. Он был при деле. Сашка же к нему напросился специально. Степаныч был от природы молчалив, разговора больше пяти слов не выносил. Его напарник умер весной, вдруг присев на завалинке погреться на солнышке. Врач, осмотревший его, сказал, что остановилось сердце. Здесь же ему и сладили последний в этом мире приют. Проводили в последний путь общиной. Могила была у тропы, и каждый приходивший её миновать не мог, коротко останавливаясь, снимал с головы шапку или просто стоял, отдавая долг памяти. Степаныч же, оставшись один, выбирал себе компаньона. Будучи по характеру неуживчивым, тяжело сходившимся с людьми, он выжидал. Сашка знал, что Степаныч зимует один, отказался от предложенных "семьёй" кандидатур, пришёл и напросился. Степаныч лишь кивнул: хорошо, мол, согласен, живи. Неразговорчивость старика была нужна Сашке, как воздух, и Сашка не пожалел о прожитой у Степаныча зиме. Днём, когда солнце на короткий период всходило, Сашка быстро делал ту часть хозяйских дел, которую ему определил Степаныч, и всё остальное время читал, писал, расшифровывал книги Кана. Старик ему не мешал, он вообще был какой-то тихий, незаметный, бесшумный, несуетливый.
То, что досталось Сашке от Кана, было страшным. Сашка верил и не верил. Сомнения подступали при чтении и уходили, когда он бросал разбирать плотно написанные иероглифы. Первую долю, десятинку, из первой книги, он разбирал месяц. Книга была сделана странно. Плоская коробка, наглухо закрывавшаяся, скрывала в себе тонкие листы. Около двух третей из них были сделаны из тончайшего шёлка, и запись велась только на одной стороне. Оставшаяся часть листов была из бумаги, но такой ветхости, что даже сверхаккуратное прикосновение оставляло невосполнимые потери. Корпус сработан из катанных листов, толщиной чуть больше трёх миллиметров, красной бронзы, которая за много веков стала пурпурно-зелёной. На корпусе отсутствовали какие бы то ни было знаки и метки, оповещающие о принадлежности.
Уже первые столбики знаков сказали о том, что эту книгу переписал до восьмой части Пу, в 1853 году до нашей эры, с книги, принадлежавшей Ло И, по причине невозможности дальнейшего пользования, по его, Ло И, личной просьбе, не изменяя при переписке ни единого знака, в чём клялся честью. Сашка сравнил сходность написания знаков и пришёл к заключению, что это рука одного человека. Восьмая часть, десятинка, принадлежали самому этому переписчику Пу. Девятая и десятая писались двумя разными людьми, но, судя по датам, разрыв во времени был большим, промежутком в двести сорок лет. Ещё больший промежуток был от Пу до автора девятой десятинки: четыреста семьдесят два года. Седьмая принадлежала Ло И, с датой окончания письма в 1869 году до нашей эры. Автор первой десятины назвался Тарак, но иероглиф можно было перевести как название одной из разновидности клещей или как название цветка, лепестки которого применяли для крашения шёлка; поэтому для себя лично Сашка назвал первого автора "цветущим клещом". Временную дату "клещ" оставил в записях, но она не подходила ни под один из имевшихся способов расшифровки. Однако в сообщении "клеща" был факт, который позволил определить примерное время его жизни. "Клещ" писал, что начал заполнять пластины в год, когда у его сына родилась дочь, получившая имя "соединившаяся", так как в день её рождения в небе сошлись две звезды, став одной, более яркой. Перед этим фрагментом Кан сделал указательную сноску. Она гласила, что описываемые светила, исходя из данных о расположении, по расчётам, сделанным в Кембриджской обсерватории (основанных на величине их разлёта) могли сойтись на небосводе между маем и июнем одиннадцать тысяч триста семнадцать лет назад. Окончательный расход этих звёзд произошёл три тысячи лет назад. Сашка глянул на схему. За последние три тысячи лет объекты разошлись всего на долю угловой секунды и без хороших оптических приборов их не различить, ибо они сливаются в свете своих излучений. Одиннадцать тысяч лет было многовато. Факты, приводимые автором, были уникальны. Сашке казалось, что он читает написанное вчера. Описания окружающего животного и растительного мира, насекомых, было идентично нынешнему. За исключением того, что уже отсутствовало теперь в природе. Например, были описаны живые мамонты, ветвистый олень. Точность, с которой автор определил своё место пребывания, тоже была выше всяких норм. Кан сообщал в пометке, что в данной местности, между вторым и первым тысячелетием до нашей эры, было царство, до конца археологами не изученное. Оно стоит особняком, письменные знаки расшифровке не подлежат. Автор указывает расположение столицы этого неизвестного царства, разрушенной в середине пятнадцатого века до нашей эры. Руины обнаружены в 1877 году этнографической экспедицией Русского археолого-географического общества, направлявшегося из Верного в Пекин. Раскопки до сих пор не проводились. Составлено общее описание экспедицией Орнэлла, посетившей эти места в 1901 году. Кан сообщал, что взятые им материалы, зола кострищ с разных уровней путём углеродного анализа подтвердили, что поселение людей произошло около пятнадцати тысячелетий назад и было покинуто, судя по последним кострищам, четыре тысячелетия назад. Карта, прилагаемая Каном, определила место в западном секторе пустыни Гоби, то есть в жесточайших климатических условиях. Кан сделал на полях карты пометку о том, что, согласно исследованиям, изменение климата в данном регионе произошло именно на рубеже пятого-четвёртого тысячелетия до нашей эры.
Познания автора текста в географии и физике были уникальны. Он писал, что земная твердь – шар, сравнив её с семенем цветка, который до сих пор растёт в Китае и, действительно, представляет собой маленький чёрный шарик, величиной с горошину. Всё, что писал далёкий предок, было не постижимо, но лишь в части первой, предваряющей главную. В главной же автор писал о том, что, по его мнению, есть основное. Это была символическая схема, составляющая космологическую модель мира. И это не выглядело теорией. Автор излагал её как истину, которую он знает наверняка, и говорит о ней как о сущей правде. Снова и снова Сашка перечитывал этот текст. Не поняв его, нельзя было идти дальше. Жизнь уже научила его не соваться в то, чего он не понимает. Только окончательно осмыслив что-то, можно идти вперёд. Это был принцип, которому он следовал всегда. Учитывая разброс во времени, авторы доставшихся ему от Кана книг поступали именно так. Сашке не хватало какой-то доли знаний, чтобы понять. "Либо в моих знаниях огромные пробелы, либо то, что я уже почерпнул ранее, неправильно выстроилось в моей голове, но это действительно сложно для меня",- думал он, вглядываясь в перевод текста. Он ещё раз сделал тщательную проверку перевода. Всё было верно. Тогда он отложил в сторону тексты и занялся физикой и астрономией, пожирая одну за другой книги, справочники, энциклопедии. Два месяца спустя он опять вернулся к тексту и снова не смог понять. Возникла странная аналогия с доказательством теоремы Ферма, когда уравнение верно, но как оно получилось, не описано. А ведь текст был предельно ясен. Никаких криволинейностей в изложении не было, отсутствовали намёки, предположения, подтекст. В голове далёкого предка существовал мир, огромный мир реальности, которая окружала Сашку и сегодня, столько тысячелетий спустя. И Сашка в ней жил. Автор описывал всё как родное и давно известное; без обиняков, как другу, даря своё самое сокровенное. И, уже окончательно слившись с этим, Сашка вдруг убоялся читать вторую, главную часть, написанную "цветущим клещом" и носившую название "РАЗУМ". Иероглиф, обозначавший это слово, был на той вощеной бумажке из медальона Кана, как кодовый символ для расшифровки. Интуиция подсказывала, что надо повременить, выждать, не торопиться, хотя жажда познания кипела в нём неистово. Сашка послушался внутреннего голоса, отложив чтение и разборку до лучших времён.
