Джулиан Барнс - Англия, Англия

— Ну а вот сейчас вы поежились — это тоже искусный конструкт?

— Ка-акой цини-изм, мисс Кокрейн. Я мог бы побить вас тем же оружием, спросив, был ли искусен ваш вопрос. Но что касается моего движения плечами — да, это была искусная уловка — другими словами, отрепетированная, сознательная реакция на определенный жест — имейте в виду, что я по-настоящему не обиделся. В своей детской кроватке я не знал этой ужимки. Но в некий юрский период своего психического развития я выбрал ее, присмотрел в необъятном каталоге актов невербальной коммуникации. Возможно, я купил эту манеру в супермаркете. Или самостоятельно скроил по своей мерке. Не исключено также, что она украдена. Я вообще считаю, что люди по большей части строят себя из ворованных деталей. Если б не воровали, были бы — ни кожи ни рожи. И вы тоже — конструкт не хуже прочих, только выдержанный в вашем оригинальном не столь… пикантном, не сочтите за оскорбление, стиле.

— Например?

— Например, этот ваш вопрос. Вы не говорите: «Вы не правы, дурак» или «Вы правы, мудрец», а просто спрашиваете: «Например?» Вы себя прячете. Мое впечатление — существующее, мисс Кокрейн, в контексте моей симпатии к вам — таково: иногда вы активны, но активны как-то стилизованно, тщательно создавая образ человека без иллюзий (а это уже пассивность), в других случаях вы провокационно отмалчиваетесь, подзуживая окружающих, чтобы поглубже садились в лужу. Поймите правильно: я ничего не имею против того, чтобы дураки выказывали свою глупость. Так им и надо. Но и в том и в другом случае вы не даете себя изучать и, осмелюсь предположить, уходите от контактов.

— Доктор Макс, вы что, приударить за мной решили?

— Об этом я и говорю. Переводите разговор на другую тему, задавайте вопросы, избегайте контакта.

Марта замолчала. У них с Полом таких разговоров не бывало. Нормальная, будничная, день ото дня полная откровенность. Тут тоже откровенность — но взрослая, абстрактная. Чушь это все — или нет? Она попробовала придумать вопрос, который не был бы средством избежать контакта. Ей всегда казалось, что задавать вопросы — это одна из форм контакта между людьми. Правда, тут еще как ответишь… Наконец, с девчоночьей надеждой, она произнесла:

— Это канадский гусь?

— О, невежество молодежи, мисс Кокрейн. О-хо-хо, м-да, о-хо-хо. Э-то совершенно заурядная и, сказать по чести, довольно грязная дикая утка.

Марта знала, что ей нужно: правда, простота, любовь, доброта, хорошая компания, много смеха и счастье в интимной жизни стояли во главе гипотетического списка. Также она знала, что составлять такие списки — идиотизм; нормальное человеческое занятие, конечно, но все равно идиотизм. И потому, хотя ее сердце раскрылось, разум продолжал нервничать. Пол вел себя так, словно их отношения — уже данность: параметры заданы, задача ясна, а проблемы возможны разве что в будущем. Ситуация была ей слишком знакома — блаженное стремление стать парой еще до того, как оформятся с точностью до параграфа законы и механизмы, регулирующие жизнь этой пары. В этой точке пути Марта уже бывала. И слегка жалела, что попала в нее не впервые; порой биография казалась ей тяжелой обузой.

— Как ты думаешь, я ухожу от контакта?

— Что?

— Как ты думаешь, я ухожу от контакта?

Они сидели у нее на диване с бокалами в руках. Пол гладил руку Марты со стороны локтевой ямки. Когда он доходил до определенного места чуть выше запястья, на третьем или четвертом разу она тихо взлаивала от удовольствия и выдергивала руку. Зная это наперед, он подождал ее вскрика, а затем ответил:

— Да. Что и требовалось доказать.

— Но как ты думаешь, я, э-э-э, раздражаю своей молчаливостью или вообще что-то из себя строю?

— Нет.

— Точно?

Пол улыбнулся весело и самодовольно:

— Скажем так, я не заметил.

— Что ж, если ты не заметил, это еще ничего не значит.

— Послушай, я же сказал, что нет. Какая тебя муха укусила? — проговорил Пол, видя, что не убедил ее. — Я думаю, что ты… настоящая. И с тобой я чувствую себя настоящим. Тебе этого достаточно?

— Должно быть достаточно, я знаю. — И тут, словно бы переводя разговор на другую тему, она заметила: — За ленчем я поболтала с доктором Максом. — Пол хмыкнул, выражая свое безразличие. — Знаешь торфяник за «Питмен-Хаузом»?

— Ты пруд имеешь в виду?

— Это торфяное болото, Макс. Мы с доктором Максом о нем говорили. Он орнитолог-любитель. Ты знал, что «Сельская мышка» в «Таймс» каждую субботу — это он и есть?

Пол совместил вздох с улыбкой.

— По-моему, это самая неинтересная единица информации, которую я услышал от тебя за все наше время вместе. «Сельская мышка» — ну и имечко для… для напудренного жлоба, который с людьми говорит, как с телекамерой. Ничуть не удивлюсь, если Джефф однажды не начистит ему морду. О да, и какой он про-о-тивный, когда за-а-икается.

— Он нескучный. Человека можно находить нескучным, даже если он тебе не нравится. А он мне вообще-то нравится. Строго говоря, я его обожаю.

— А я не перева-ариваю.

— Неправда.

— Пра-ав-да, о да-а. — Пол вновь потянулся к ее руке.

— Не-а. Он рассказал мне нечто сногсшибательное. Если ему верить, болото спланировали особым образом. Это связано с ландшафтом, с местами посадки тростников, с высотой берегов, с направлением, в котором течет вода. И все для того, чтобы там не садились канадские гуси. Вероятно, они создают проблемы или отгоняют других птиц. Во время ленча там плавала очень красивая дикая утка.

— Марта, — заявил в сердцах Пол, — я знаю, что ты — деревенская девчонка, но мне-то зачем это рассказывать? Доктор Макс готовит для Проекта раздел «Птицы»? Он что, забыл распоряжение сэра Джека: «НА ХЕР ТУПИКОВ!»?

— Я думала, ты завязал с цитированием питморизмов. Думала, ты исцелен. Нет, просто это все навело меня на кое-какие мысли. В смысле… как ты думаешь, мы тоже так устроены?

— Мы?

— Не мы с тобой. Люди вообще. Все эти дела насчет того, с кем у тебя… слаживается, а с кем нет. В сущности, это же загадка, верно? Почему меня привлекаешь ты, а не кто-то другой?

— Мы это уже обсуждали. Потому что я моложе, ношу очки, ниже ростом, меньше зарабатываю и…

— Ладно тебе, Пол. Я тут мысль пытаюсь развить, а ты… Я же не говорю, что моя симпатия к тебе — это… глупо.

— Спасибо. Аж от сердца отлегло. Ну так как, пойдем в постельку? Докажешь на практике.

— Видишь ли, если бы кто-то пытался взглянуть на это все объективно, он мог бы решить, что все это как-то завязано на моем отце.

— Погоди. — Пол и сам не понимал, смешно ему или обидно. — Мы же договорились, что я МЛАДШЕ тебя.

— Во-во. Значит, я, к примеру, не доверяю мужчинам, которые старше. И все такое.

— Это, как ты сама мне сказала не столь давно, дешевенькая психология.

— Прости, — отозвалась Марта. — Или ты скажешь, что являешься противоположностью мужчин, с которыми я встречалась прежде. Или скажешь, что никаких общих принципов просто нет.

— Типа того, что мы оба гетеросексуальны и случайно работаем в одной комнате и НАС СВЕЛА СУДЬБА?

— Или скажешь, что принцип есть, но мы его не знаем или не можем понять. Дескать, некая сила нас толкает, а мы и не замечаем.

— Погоди. Погоди. Стоп. — Вскочив, Пол встал перед ней. Прижал к губам палец, уговаривая ее замолчать. — Дошло. Наконец-то дошло. Наверно, меня сбила с толку идея, будто доктор Безумный Макс в состоянии сказать чтото относительно толковое об отношениях между людьми. Но теперь я просек. Болото — это ты. И ты никак не можешь понять, почему все эти красивые плечистые канадские гуси летят мимо и тебе приходится утешаться глупой серой уткой — то есть мной.

— Нет. Не совсем. Совсем не так. И вообще, утки очень милые.

— Если это правдивая лесть, то, кажется, я ее не переживу.

— Так что ты думаешь?

— Я не думаю. Я крякаю.

— Нет, серьезно.

— Кря-кря.

— Пол, перестань.

— Кря. Кря. Кря. — Он увидел, что Марта еле удерживается от смеха. — Кря.

Гэри Джеймс умел кончать вовремя. Так говорили о нем восхищенные коллеги. Связи у него были отличные, тайну источников он хранил, не ленился трижды перепроверить любую сомнительную подробность и приносил шефу статью, только когда у нее (у статьи) уже лопался на груди лифчик. Было у него и еще одно достоинство — будучи добытчиком и поставщиком историй с «клубничкой», он внешне не походил на такового. Несведущие читатели, как правило, воображали себе неотесанного закоренелого шантажиста, что строчит в блокноте, то и дело похотливо облизывая карандаш; гуманоида в длинном пальто, испещренном пятнами от пива, а скорее всего не от пива вовсе.

Гэри Джеймс носил темный костюм и строгий галстук, иногда дополняя ансамбль обручальным кольцом; он был умен, учтив и почти никогда не давал своим информаторам заметить своего на них давления. Его подход был — или казался — человечным, но деловитым. В его газете стало известно об одной истории, и после обстоятельного расследования была подготовлена статья, которая вскоре будет опубликована; но прежде они хотят, согласно правилам хорошего тона и, более того, по этическим соображениям, сверить информацию с основным действующим лицом. Есть ряд деталей, которые он/она, возможно, захотят прояснить, и, очевидно, газета могла бы вам помочь, когда конкуренты пронюхают о случившемся и — будем смотреть на вещи трезво — подговорят другие стороны изложить дело в ином ключе. Короче, есть проблема, и проблема эта сама никуда не денется, но Гэри Джеймс пришел вам помочь. Вместо того чтобы со значением облизывать карандаш, он неспешно писал наливной ручкой с золотым пером — этаким полуантикварным агрегатом, отличным поводом для светской беседы, — а держался он с бесконечным терпением и легким подобострастием, так что в итоге о деньгах первым заговаривали вы. Одно лишь кроткое: «Полагаю, мои расходы будут возмещены?» или наглое: «А бутылку поставите?» — и, не успев опомниться, вы уже оказывались «под вымышленным именем в тайном убежище», что звучало куда экзотичнее, чем отель на обочине автострады в двух шагах от Лондона, и все же… И колесики диктофона все мотали и мотали пленку (миленькую наливную ручку давно уже убрали), так как Гэри Джеймс все спрашивал и спрашивал о том, что и так знает, или вроде бы знал, но хотел перепроверить. К этому времени вы уже подписали контракт и видели билеты на самолет. Честно сказать, вы так привязались к Гэри — как незаметно начали его называть, — что даже думали, прелестно отбрасывая со лба свои осветленные волосы, не позвать ли его с собой полежать пять дней на солнышке, пока скандал рассосется. Иногда он соглашался, а иногда это было, к сожалению, против правил.