Эмилиян Станев - Будни и праздники
Проводив гостей, она вернулась в комнату, потом походила по пустой галерее и долго смотрела, как садится за рекою солнце. Впервые родной город показался ей жалким и обветшалым, словно после ее отъезда он сразу постарел. Деревянные стены домов, спускавшихся к реке, стали еще более серыми, покосившийся мост напоминал скелет какого-то доисторического животного с выломанными ребрами, а берега реки заросли полынью и репейником.
Но окрестные холмы, выглядевшие теперь не такими высокими, как раньше, были все так же прекрасны своей яркой молодой зеленью, и заходящее солнце так же ласково заливало лучами колокольню, тополя, крыши домов…
Легли оба поздно. Почтмейстер угощал их жареными цыплятами и скверным, кислым вином, которое он тем не менее расхваливал. Потолковали о войне, о столице, поиграли в картишки. Потом разговор битый час вертелся вокруг местного доктора, который скопил уйму денег и купил автомобиль.
Когда они возвращались из гостей, над городом всходила большая круглая луна, а по улице со скрипом ползли груженные сеном подводы.
Лунная ночь, аромат сена и кваканье лягушек в реке напомнили ей о былом романе с учителем местной гимназии Куигровым. Идя по полутемной улице, пахнущей навозом и бензином, она увидела себя молоденькой девушкой, которую все считали самой хорошенькой в городе, а рядом с собой не мужа, а тихого, робкого Кунтрова, чей гнусавый голос иной раз ее раздражал. Ей захотелось повидать его, чтобы он убедился, как она красива и богата и какой у нее муж. Былое увлечение казалось ей теперь нелепостью, а сам Кунтров человеком посредственным, недостойным ее, но тем не менее она не сердилась на него за те несколько поцелуев, что когда-то ему подарила.
Дом, притаившийся в густой тени, был тих и даже страшен со своей нависшей стрехой и темными стеклами окон, тускло мерцавшими во мраке, как огромные черные зрачки. Чья-то кошка испуганно заметалась по двору, а деревянная лестница застонала у них под ногами, будто жалуясь на непосильную тяжесть.
Лампы в доме не оказалось, и пришлось укладываться спать в темной комнате, где было душно и пахло нафталином.
Оба долго лежали без сна, думая о своей удобной квартире. Муж злобно кусал губы и молчал, притворяясь спящим. В голову лез то начальник почты в форменном кителе, то пыльный автобус, то станция железной дороги.
В комнате было тихо, темно. Оба обливались потом под жарким ватным одеялом, но не решались в этом признаться и делали вид, что спят. За окном сияла луна. неподвижными тенями высились деревья, белели в лунном свете стены соседнего дома.
На городских часах пробило два. В углу комнаты тихонько затрещал сверчок, на чердаке завозились мыши.
— Неужели нет одеял полегче? — не выдержал наконец муж. — Задохнуться можно…
— Завтра поищу, — вздрогнув, отозвалась она.
— Курорт! — презрительно обронил он после короткого молчания. — Не могу взять в толк: зачем ты сюда рвалась? Родной очаг? Ради бога, я ничего не имею против, но когда это превращается в пытку…
Она чувствовала, что он кипит от злости, и лежала затаив дыхание, точно провинившийся ребенок.
Он встал, закурил, распахнул окна. Где-то вдали сверкнула молния. Прошумел в ветвях деревьев ветер. Лягушки расквакались еще громче, а свет луны потускнел.
— И чего ради мы приехали? — продолжал муж, снова ложась в постель. — По-моему, только для того, чтобы ты могла покрасоваться перед несколькими старушенциями…
Она вся вспыхнула и чуть не расплакалась от обиды.
— Ты никогда не уважал мою прошлую жизнь… Ничего не уважал… ни маму, ни…
— Ба! Прошлую жизнь… Перестань, пожалуйста! Что в конце концов происходит, черт побери! Притащила меня сюда после тысячи заверений, что мы тут прелестно проведем время, а на поверку — ночуем в нежилом доме, тычемся в темноте, как слепые котята, и слушаем, как над головой скребутся мыши… Прошлое!.. Сентиментальная чушь!
Ветер за окном крепчал. Снова сверкнула молния, на этот раз озарив своим зеленым светом низкие незанавешенные окна. Комната выступила во всей своей неприглядной наготе. Гром словно обрушился прямо на город.
Открытые створки окон вдруг с треском захлопнулись» Муж кинулся их запирать. Какой-то листок бумаги вихрем взвился и шурша пролетел по комнате.
Жена лежала не шевелясь, испуганно глядя перед собой. В завывании ветра и раскатах грома ей слышались чьи-то сердитые голоса, исполненные негодования против нее и ее мужа. Далекие, грозные, эти голоса винили ее за то, что она недостаточно любит родительский дом, свое прошлое, своих покойных родителей. Она поникла, присмирела, и ей вдруг захотелось снова стать скромной учительницей младших классов, которая крутит роман с Кунтровым, ходит в скверно сшитых платьях и каждый месяц отдает свое жалованье отцу, мелкому чиновнику, любителю приложиться к рюмочке.
Она свернулась в комок и, охваченная жалостью к самой себе, смотрела, как муж закрывает окна. Высокий, плечистый, полуголый, он был похож на варвара-завоевателя, вторгшегося в ее бедный отцовский дом, чтобы его опустошить. Ей хотелось его ненавидеть, но недоставало сил.
Гром опять разорвал небо с такой яростью, что зазвенели стекла. Внезапно хлынул дождь. Она вскрикнула и бросилась к мужу. И, крепко прижимаясь к нему, затряслась в горьких рыданиях.
— В чем дело? — воскликнул он. — Отчего ты плачешь? Что с тобой, Элена? Я тебя обидел? Ну, хорошо, хорошо, останемся тут, раз ты хочешь… Я ведь не о себе забочусь… Я ради тебя…
— Нет! — проговорила она. — Я не хочу здесь оставаться.
— Но отчего ты плачешь?
— Не из-за этого.
— Из-за чего же?
Она не ответила. Прошлое казалось ей теперь давним сном. Былая учительница исчезла, как исчезла жизнь из этого пустующего дома. И как ни хотелось ей любить его — она не могла себя заставить, так же как не могла и презирать себя за это…
Несколько дней спустя начальник почты и тетка с букетами алтея и настурций проводили их до автобусной станции и долго махали рукой вслед большому пыльному автобусу.
Три года спустя
© Перевод В. Викторова
В привокзальном буфете Иван Десев выбрал столик в глубине прокуренного, плохо освещенного зала, заказал пива и, положив походную сумку рядом с собой, удобно расположился на стуле.
До прихода поезда оставалось еще четверть часа, но на перрон пассажиров не пускали, а на улице шел проливной осенний дождь.
Десеву нравилось сидеть в пустом буфете, где играло радио и сильно пахло мастикой и кофе, слушать сквозь шум дождя тяжелый грохот маневрирующих паровозов и следить за отблесками огня в окнах.
Он любил поезда, любил вокзалы, запахи дегтя и дыма, ему льстило, что он переносит поездки столь же легко и свободно, сколь тяжело переносит их его жена.
«Если бы она сейчас была здесь, все удовольствие было бы испорчено, — думал он с облегчением. — Дрожала бы за вещи, поминутно дергалась. А тронется поезд — еще того хуже, вплоть до обморока. Наш народ не умеет ездить: тащит за собой столько багажа, что в каждом купе — сущий ад…»
Десев ездил редко. Раз в году, летом, он и его жена. Зорка, отправлялись отдыхать в Трявну,[24] где у них была родня, да еще, бывало, его посылали по службе куда — нибудь в провинцию.
Тогда он испытывал радостное волнение и начинал мечтать о том, как встретит женщину, которую когда-то любил и до сих пор не мог забыть.
Она жила в провинции, в маленьком городишке, где у ее мужа была кирпичная фабрика и две маслобойни. Уже три года — с тех пор как Десев женился, — он собирал о ней сведения и сумел довольно много узнать о ее жизни, ее муже, его доходах. Эти сведения он собирал очень осторожно, опасаясь насмешек сограждан, которые знали о его страстной когда-то любви к ней.
Правда, сведения оказывались очень противоречивыми. По одним данным, Люба жила со своим богатым супругом в неге и роскоши, по другим же — муж был недостойный ее человек — любил выпивать, играл на деньги, заглядывался на чужих жен.
Хорошие вести Десев выслушивал с ревнивой завистью, если не с отчаянием, а плохие — его радовали и поддерживали в нем надежду на то, что в один прекрасный день он встретит Любу и докажет ей, как она ошиблась, отвергнув в свое время его руку и сердце.
Любовь к ней вспыхнула в нем внезапно, в тот день, когда она возвращалась с похорон своей тетки. Он не мог объяснить себе, почему не влюбился в нее раньше, хотя встречал в городе почти ежедневно. Может быть, причина крылась в траурном платье, которое было тогда на девушке, и в ее опечаленном лице.
Она ответила на его пламенные чувства, и влюбленный Десев выглядел таким счастливым, что его коллеги в банке подсмеивались над ним и называли не иначе как влюбленным дуралеем.
В течение полутора лет все вечера они проводили вместе, и весь город знал, что они поженятся. Десев уже строил планы переезда в столицу, чтобы обеспечить там жене счастливую и спокойную жизнь.
