Д. Томас - Белый отель
Здесь, в просторном номере, окруженная тишиной и нелепыми цветами, Лиза остро ощутила свое одиночество и ненужность. Перед тем как лечь, обнаружила на лице новую морщинку. Лиза рано проснулась и спустилась в ресторан задолго до того, как начали разносить завтраки. Она допивала последнюю чашку кофе, и тут показались Виктор и Вера. Вместе.
Когда объявился сеньор Фонтини, чтобы отвезти ее в оперу, они спустились в вестибюль, и он указал на горку чемоданов и шляпных коробок. «Это все дивы», — сообщил он. — «Видите, она путешествует налегке!» Серебрякова уезжала днем, сразу после репетиции. Она очень просила Лизу разрешить ей послушать ее пение. Лиза, слегка задыхаясь от нервного напряжения, молча улыбнулась, оценив деланно бесстрастный тон итальянца. Снаружи ее согрели теплые лучи весеннего солнца, потом она оказалась в прохладной кабине автомобиля, который доставит ее к зданию оперы, за два квартала от гостиницы. Она забыла первые фразы арии Татьяны, пришлось заглянуть в партитуру.
В артистической уборной тоже стояли цветы. Ее увлекли дальше, в примерочную, где в течение часа пытались подогнать под размеры костюма Веры, — так ей показалось. Лизу, не привыкшую, чтобы с ней обращались, как со звездой, все это так ошеломило, что она не проронила ни слова, пока ее дергали и теребили, словно пчелиную матку. Дивные платья придется укоротить, а в некоторых местах — удлинить. Потом ее утащили в гримерную, чтобы скрыть морщинки и создать впечатление гладкой девичьей кожи, а тем временем женщины из примерочной быстро подшивали наряды. В нее запихнули кофе; ее запихнули в платье. Им не нравились ее длинные, немного тусклые, начинающие седеть волосы. Совсем не нравились. Вечером ей выберут парик. Озабоченные охи дам вызвало ее слегка блестевшее от пота лицо. Лиза смущенно призналась, что у нее жирноватая кожа, и такое случается, особенно когда она нервничает.
И вот она на сцене. Ее приветствовали аплодисментами музыканты оркестра, хор, зеваки, несколько зрителей в партере (включая Серебрякову). Ленский, красивый молодой итальянец, осужденный в очередной раз пасть на дуэли от пули Онегина, поцеловал ей руку; так же поступил бородатый румын средних лет (придурковатый старый князь, муж Татьяны в последнем акте). Сеньор Фонтини представил ее тощему, язвительному и строгому дирижеру, знаменитому своим необычайным талантом и энергией, — человеку, перед которым Лиза почтительно преклонялась. Ему было уже за шестьдесят; всем своим видом он словно говорил: «Почему мне приходится мучиться с калеками и старухами?». Он произнес несколько лаконичных советов, почему-то на ломаном немецком языке. Лиза подошла к оркестровой яме, обменялась рукопожатием с концертмейстером. Онегин широко улыбнулся ей. Лиза кивком показала, что готова. Все, за исключением сестры Татьяны, Ольги, и мадам Лариной, поспешно ушли со сцены. Дирижер поднял палочку.
Позже, когда он постукивал о пюпитр, обращая внимание на ошибки, его недовольство вызвала лишь игра духовых. В адрес Лизы он пробормотал короткий комплимент. Серебрякова одобрительно кивнула и подняла большой палец кверху. Репетиция шла успешно. В ее исполнении были явные ошибки, но она как правило сразу же исправляла их. Стало ясно, что ей предстоит скорректировать движение по сцене и жесты с остальными певцами. «Все это появится очень скоро», — успокоил ее Виктор после того, как они закончили. — «Каждому заметно, что вы прирожденная актриса. Вы движетесь как балерина. Ну, конечно, вы в свое время почти стали балериной! Такое сразу бросается в глаза. Но главное — это настоящее пение! Какое счастье, что вы смогли приехать!» Вера бросилась на сцену и порывисто обняла ее здоровой рукой. «Обворожительно!» — воскликнула она. — «Великолепно!» Потом призналась, что во время сцены с письмом Онегину, у нее на глаза навернулись слезы. «Я впервые по-настоящему услышала ее!»
Великодушие знаменитой певицы так тронуло Лизу, что она даже не нашла слов, чтобы выразить благодарность. Она еще не оправилась от одного эпизода ближе к концу оперы, когда сама не смогла сдержать слезы. В той сцене она отвечала опечаленному Онегину, что все еще любит его, но ответное чувство пришло слишком поздно: она другому отдана и сохранит верность законному мужу. Дойдя до слов: «А счастье было так возможно!», она вспомнила студента из Санкт-Петербурга, которого любила всей своей страстной душой, как Татьяна Онегина. И совсем как герой поэмы Пушкина, этот человек отверг ее щедрый дар ради бесплодной мечты, иллюзии свободы. Она еще не закончила арию, когда на нее нахлынули непривычно яркие воспоминания. В какой-то момент она испугалась, что не сможет петь. Лиза злилась на себя. Настоящий исполнитель должен стремиться заставить плакать зрителей, но сам оставаться холодным и уж по крайней мере не хныкать.
Все же она снова испытала радость при мысли, что успешно справилась с некогда непреодолимым препятствием. Дирижер одобрительно кивнул ей; сеньор Фонтини воскликнул: «Браво!», правда, с довольно хмурым видом; а концертмейстер Моро выразил свое одобрение, постучав смычком по скрипке. Из оркестровой ямы раздалось еще несколько хлопков, потом все отправились освежиться. Позже предстояла еще одна репетиция. Вера и Виктор пригласили ее перекусить с ними в их любимой траттории неподалеку, где все довольно дешево, и быстро обслуживают. Серебрякова заявила, что не сядет на дневной поезд; теперь, когда она услышала, как поет Лиза, никто не заставит ее покинуть Милан до вечерней постановки. Виктор не скрывал своего ликования: на виду у рабочих сцены, он обнял Веру и нежно поцеловал в губы.
Во время легкого обеда, Лиза попросила у них помощи. Советы оказались настолько точны, что она не могла понять, как такое не пришло в голову ей самой.
Их беседу прервало неожиданное появление оборванного и тощего маленького попрошайки. Он умоляюще протянул руку. Лицо нищего обезобразила какая-то страшная болезнь. Прежде чем официанты успели прогнать его, Лиза отдала ребенку всю мелочь. Ужаснее всего, когда страдают дети. Новые друзья с грустью согласились с ней. Вот что больше всего заставляет верить в Советский Союз, заметил Виктор. «Конечно, сразу все изменить не удасться, еще сохраняется чудовищная бедность. Но мы наконец движемся в верном направлении».
Вера согласилась; их спокойная уверенность в завтрашнем дне произвела большое впечатление на Лизу. Они продолжали говорить о политике и музыке, — в основном о последней, — пока не настало время возвращаться на репетицию. Вера, извинившись, отправилась в отель передохнуть. Онегин и его бывшая Татьяна разыграли сцену нежности, задевшую Лизу; она отвернулась.
И вот, ее первое выступление в Ла Скале. Как только поднялся занавес, пришла спокойная уверенность в своих силах; когда она пела: «А счастье было так возможно», никакие эмоции ей не мешали. Зато с каждой минутой она все больше, почти на уровне инстинкта, вживалась в роль под влиянием вдохновенного пения и игры Беренштейна. Они поклонились публике под гром аплодисментов, почти овацию. Все стоящие за кулисами бросились поздравлять ее, но главным свидетельством удачи было то, что Онегин молча округлил большой и указательный пальцы буквой «о», словно говорил: «Отлично. Мы сработаемся». Лиза совершенно искренне сказала, что он замечательно выступал. Во время репетиций она так и не смогла решить, нравится ей манера пения Виктора, или нет, но на сцене он ее заворожил. Конечно, его голос уже начал «стареть», и разумеется он знал это; но признаки неумолимого физического увядания только добавили красок в его богатую палитру. Виктор отмахнулся от поздравлений, недовольно пожав плечами. «Был голос, да весь вышел. Я больше не могу взять верхние ноты. Это моя лебединая песня». Но Серебрякова, стиснув его руку, воскликнула: «Ерунда!»
Наклонившись, он шепнул Лизе: «Мы устраиваем небольшую вечеринку в нашем номере. В честь твоего первого, а ее последнего выступления в Милане. Приходи обязательно!» Наш номер! Она почувствовала себя оскорбленной. Такие вещи не следует выставлять напоказ. Однако она с благодарностью приняла приглашение, только сейчас ощутив (с опозданием на три часа), как перехватывает дыхание от нервного напряжения. Ей и в самом деле следует немного выпить и расслабиться. Переодевшись, они сели в автомобили и отправились в отель. «Наш» номер утопал в цветах, он оказался еще более роскошным и элегантным, чем ее собственный. Просторное помещение быстро наполнялось людьми, вскоре здесь стало негде протолкнуться; в воздухе клубился сигаретный дым, множество голосов сливалось в монотонный гул; официанты с подносами разносили вино.
Опустошив несколько бокалов, Лиза рассказала Виктору, как сначала боялась, что окажется слишком старой для роли. Он расхохотался и заявил, что в Киеве последнюю Татьяну пришлось доставить на сцену в кресле на колесиках! Зато он наверняка самый древний Онегин в мире! «У тебя как раз подходящий возраст. Сколько тебе? Тридцать пять, тридцать шесть? Так вот, в тридцать девять только приобретаешь свою лучшую форму, а ты легко сойдешь за восемнадцатилетнюю! Да, да, я совершенно серьезно! Но абсолютно седой старик пятидесяти семи в роли двадцативосьмилетнего молодого человека — это уже слишком даже для самого благодарного зрителя! Хорошо еще, что итальянцы с детства приучены верить в чудеса!» И он снова расхохотался.
