Джумпа Лахири - Тезка
— Никхил, покажи свой факультет, — просит отец.
Правда, вечером, за ужином в ресторане на Чэпел-стрит, Ашима, забывшись, спрашивает:
— Ну, Гоголь, ты уже решил, в каких предметах ты будешь специализироваться?
Хотя Джонатан разговаривает в это время с его отцом и не слышит ее слов, Гоголь чувствует раздражение, но при этом не винит ее в том, что она запуталась в созданных им сложностях.
В течение первого семестра он исправно, но без всякой охоты ездит домой каждые выходные. В пятницу после занятий он с рюкзаком, набитым учебниками и грязным бельем, едет поездом компании «Амтрак»[17]до Бостона, потом на электричке добирается до своей станции. Где-то посередине трехчасового путешествия Никхил исчезает, уступая место Гоголю. Его встречает отец, он всегда предварительно звонит, чтобы узнать, не задерживается ли поезд. Они едут знакомыми улицами города, и отец расспрашивает его о занятиях. В воскресенье он получает свое белье выстиранным, а вот учебники никогда даже не открываются. Несмотря на все свои благие намерения, дома он в состоянии только есть и спать. К тому же письменный стол в его комнате слишком мал, а разговоры родных, их передвижения по дому, телефонные звонки отвлекают его. Дома Гоголю не хватает университетской библиотеки, вечеринок и разговоров с Брэндоном за косячком, классической музыки, которую он слушает вместе с Джонатаном.
Дома он смотрит МТВ на кухне, а Соня сидит рядом и деловито распарывает свои синие джинсы, отрезает от низа приличные куски материи и вшивает молнии в зауженные в щиколотках штанины.
Однажды Гоголь не может постирать белье, потому что стиральная машина занята — Соня решила выкрасить все свои вещи в черный цвет. Его сестра теперь ходит в старшую школу, учится у мистера Лоусона, бегает на танцы, чего никогда не делал Гоголь, и на всевозможные вечеринки. С ее зубов сняли брекеты, и она охотно сияет идеальной белозубой американской улыбкой. Волосы, которые раньше доходили ей до плеч, обрезаны наискось — результат эксперимента одной из подружек. Ашима живет в постоянном страхе, что дочь покрасит прядь волос в красный цвет, как она пригрозила однажды, или проколет дырку в носу. Из-за подобных вещей они постоянно ругаются, мать плачет, дочь хлопает дверями. Иногда в субботу или воскресенье родители едут на вечеринку к бенгальским друзьям и берут с собой Гоголя и Соню. Хозяин или хозяйка проводят Гоголя в тихую комнату, где он может заниматься, пока гости веселятся, но в конце концов Гоголь все равно оказывается перед телевизором в компании других детей — как это было всю его жизнь.
— Слушайте, мне же уже восемнадцать лет! — иногда протестует он, но на его родителей это не производит впечатления.
Однажды Гоголь называет Нью-Хейвен домом.
— Извини, я ее дома забыл, — говорит он отцу о наклейке с эмблемой Йельского университета, которую тот хотел приклеить к заднему стеклу машины.
Ашима до глубины души возмущена оговоркой сына и сердится из-за нее целый день.
— Подумать только, трех месяцев не прошло, а ты уже позабыл, где твой дом! — восклицает она, добавляя, что живет в Америке уже двадцать лет, но все еще не может назвать их дом на Пембертон-роуд своим родным домом.
Но Гоголь и правда комфортнее всего чувствует себя в Нью-Хейвене. Ему нравится старинная архитектура университета, его ненавязчивая, чуть старомодная элегантность. Ему нравится, что в его комнате до него жило множество других людей, нравится благородная белизна глянцевых стен и темнота старинных дубовых полов, пусть поцарапанных и потрескавшихся. Ему нравится, открывая утром глаза, видеть угол часовни Баттела. Он вообще влюбился в готическую архитектуру кампуса, ощущает почти физическое блаженство от созерцания столь совершенных форм — такого он никогда не испытывал на Пембертон-роуд. На курсах рисунка они должны представлять шесть-семь этюдов и неделю, и он рисует в основном детали зданий: стремящиеся в небо угловые башни, остроконечные арки, украшенные ажурной каменной резьбой, мощные дверные своды и приземистые колонны из бледно-розового камня. В весеннем семестре он записывается на курс введения в архитектуру и просиживает вечера в библиотеке, читая о том, как возводились пирамиды, греческие храмы и средневековые соборы, изучая планы церквей и дворцов. Он заучивает бесконечные термины — архитрав, антаблемент, тимпан, клинчатый кирпич, — выписывает их на карточки, а на обратной стороне делает схематичные зарисовки. Эти слова составляют особый, таинственный язык, которым он жаждет овладеть. Он заполняет карточками целую коробку из-под обуви и пересматривает их перед экзаменом, хотя и так уже знает гораздо больше, чем требуется. И даже после экзамена он не выбрасывает свою картотеку, наоборот, при каждом удобном случае пополняет ее.
Однажды осенью, в начале второго курса, он садится в поезд на станции Юнион-Стейшн. Это последняя среда перед Днем благодарения, и поезд набит под завязку. Гоголь пробирается по коридору от одного купе к другому, рюкзак оттягивает ему плечо — он доверху набит книгами: за выходные ему предстоит написать реферат по архитектуре эпохи Ренессанса. Пассажиры уже расположились в тамбурах, в проходах, угрюмо сидят на полу или на своих чемоданах.
— Остались только стоячие места! — кричит кондуктор.
— Пусть мне вернут деньги! — возмущается кто-то из пассажиров.
Гоголь продвигается вперед, заглядывая в каждое купе в поисках места. В самом последнем вагоне он вдруг видит пустое кресло. У окна сидит девушка и читает «Нью- йоркер», а рядом с ней лежит шоколадно-коричневая, отороченная мехом дубленка. Видимо, пассажир, идущий впереди Никхила, решил, что место занято. Но Гоголь почему-то уверен, что дубленка принадлежит девушке, поэтому он останавливается и спрашивает:
— Это ваше?
Девушка, гибкая, тонкая, приподнимается и одним быстрым, точным движением подкладывает дубленку себе под спину, потом поворачивается к нему, и тут он узнает ее — он не раз видел ее в кампусе, встречал в коридорах и в столовой, но не знает, как ее зовут. Он даже вспоминает, что в прошлом году у нее была другая прическа: асимметрично постриженные волосы какого-то клюквенного цвета закрывали половину ее лица. Теперь они отросли до плеч и приобрели натуральный русый оттенок с редкими светлыми прядями. Приподнятые брови, более темные, чем волосы, придают ее вообще-то приветливому лицу серьезное выражение. На ней выцветшие джинсы и тяжелые коричневые сапоги с желтыми шнурками, на толстой резиновой подошве. Свитер с витым орнаментом — серый с синим, точно под цвет ее глаз — немного велик ей, поэтому она закатала рукава, обнажив тонкие запястья. Из переднего кармана джинсов торчит толстый мужской бумажник.
— Привет, меня зовут Рут, — говорит она, видимо тоже узнав его.
— А я Никхил. — Он садится рядом, ставит рюкзак на пол между ногами, он слишком устал, чтобы пытаться всунуть его на уже заставленную вещами верхнюю полку. Он неуклюже пытается задвинуть рюкзак себе под ноги, чувствует себя неловко, и от этого еще больше потеет и стесняется. Потом расстегивает темно-синюю меховую парку, морщась, трет пальцы рук, покрытые красными рубцами от лямок тяжеленного рюкзака.
— Извини, — говорит Рут, глядя на него с жалостью. — Наверное, я просто пыталась отсрочить неизбежное.
Он изворачивается и снимает парку, не вставая с места.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, изобразить, что тут кто-то сидит.
— Ах, это! Довольно удачный ход, если честно. Иногда я притворяюсь, что сплю. Почему-то никто не хочет садиться рядом со мной, когда я сплю. Не знаешь почему?
Рут тихо смеется, закладывает прядь волос за ухо. Она не употребляет косметики, только губы чуть тронуты розовым блеском, кожа у нее чистая, с легким румянцем на скулах и едва заметным пушком, только две темно-коричневые родинки на левой скуле выделяются на этом безукоризненном фоне. У нее маленькие руки с узкими ладонями и коротко подстриженными ногтями. Она наклоняется, чтобы положить газету и взять из сумки книгу, и на секунду Гоголь видит полоску голого тела над ремнем джинсов.
— Ты что, в Бостон едешь? — спрашивает он.
— Нет, в Мэн. Там живет мой папа. Я еду до Саут-Стейшн, потом пересаживаюсь на автобус. Оттуда мне еще четыре часа пилить. А ты в каком колледже учишься?
— Джонатана Эдвардса.
— Ах так?
А она учится в колледже Силлимана, намеревается писать диплом по специальности английский язык и литература. Они обмениваются впечатлениями об учебе, о курсах, которые они посещали, выясняют, что оба ходили на курс начальной психологии в одно и то же время. Книга у нее в руках называется «Тимон Афинский», но, хотя она и держит палец на странице, на которой остановилась, за все время поездки ей не приходится прочесть ни строчки. Он также не открывает свой учебник, несмотря на то что заранее вытащил его из рюкзака. Рут рассказывает, что в детстве жила с родителями в коммуне хиппи в штате Вермонт и до седьмого класса училась дома. Теперь они расстались, ее отец живет с мачехой, у него своя ферма, и они выращивают там лам. А ее мать антрополог, занимается проблемами акушерской помощи в Таиланде.
