Мицос Александропулос - Чудеса происходят вовремя
В дом ворвался ветер, пахнущий дождем. Джим стоял неподвижно, растерянно, на одной ноге — словно аист. Глаза его блестели, блестели волосы и одежда, промокшая до нитки.
— Я, господин мэр... — начал Джим.
Филипп даже не слушал. Он смотрел куда-то мимо Джима, туда, где белесые полосы дождя с невероятной быстротой выписывали квадраты, параллелепипеды, ромбы, кресты и звезды. Это зрелище захватило Филиппа. Пропитанный дождем воздух обнимал его, принося умиротворение и покой, и Филипп глотал его ненасытно, упоенно.
— Ах! — вздохнул он с наслаждением. — Какой дождь!
— Да, — согласился Джим.
— Какое чудо! — восхищенно произнес Филипп, все еще следя за красочной игрой ночного дождя в черном провале двери.
И Джим, который по-прежнему принимал в голову, в спину и в ноги сильные удары водяных струй, оглянулся назад, в непроглядный мрак улицы. Дождь ослепил его, залил лицо, холодным ручейком побежал по шее, а потом по груди. Джим согнулся, подтянул к подбородку мокрые борта пиджака и снова обернулся к двери.
— Да, — повторил он еще раз.
Он заметил, что глаза мэра как-то странно впиваются в ночную мглу. Что хорошего в этом проклятом наводнении, которое вымочило и застудило его до костей. Джим понять не мог. «Хоть бы предложил войти», — подумал он, сжимаясь в комок и пытаясь закутаться в мокрый пиджак. Наконец он несмело поставил на порог одну ногу. Так стало лучше — наполовину на улице, наполовину в доме.
— Я, господин мэр... — заговорил он снова.
Но Филипп прервал его.
— Да ты совсем промок! — воскликнул он озабоченно и даже ласково и отступил назад, освобождая место для Джима. — Входи, входи...
Джим вошел, радуясь спасению от дождя, но при виде лужицы, которая сразу разлилась у его ног, испуганно отступил к двери.
— Я... господин мэр... Меня послала мать...
— Сюда, сюда, — настаивал Филипп. — Нечего мокнуть. Пойдем наверх, согреешься, обсохнешь.
— Спасибо, господин мэр, — замялся Джим, — я на минутку.
— Наверх, наверх, — приказал Филипп. — Немедленно наверх. Закрой дверь.
Джим закрыл дверь и нерешительно последовал за Филиппом вверх по лестнице. Ступая по ворсистому сухому ковру, он со стыдом чувствовал, как в дырявых ботинках хлюпает между пальцами вода.
— Садись, — сказал мэр, когда они вошли в столовую. — Вон туда... Не бойся, не бойся. Садись... Ничего страшного, не беда... Тебе бы переодеться. Но сначала сядь, возьми пирожное. Вот это, песочное. Бери, бери...
Джим сел на краешек стула. Вода стекала с его волос на спину, в глаза, на нос, канала с подбородка. Ему хотелось провести по лицу рукавом, вытереть по крайней мере лоб, чтобы не заливало глаза. Но он стеснялся и не мог решиться. Никогда еще не бывал он в таком богатом доме, никогда не разговаривал вот просто так, наедине, с мэром. От этого да еще от яркой иллюминации — под потолком всеми бесчисленными лампочками сияла огромная люстра — у Джима закружилась голова.
— Бери, бери еще, — предлагал пирожные Филипп. — И выпей рюмочку ликера, согреешься. Впрочем, давай-ка выпьем с тобой коньяку. Давай, давай.
Он наполнил две рюмки и одну из них поставил перед Джимом.
— За твое выздоровление!
Джим опрокинул рюмку, обогрелся, разомлел. И почувствовал себя смелее.
— Я, господин мэр... Меня послала мать. Поди, говорит, поблагодари.
— Твоя мать — достойнейшая женщина из народа! — откликнулся Филипп. — Да, да! И она заслуживает, чтобы ей оказали внимание!
— Я приходил после обеда, — сказал Джим, бросая косые взгляды на коньяк и пандишпан. «Если предложит еще раз, отхвачу вон тот кусок», — подумал он про себя.
— Я был в отъезде, да, брат, в отъезде... Бери, ешь... — И мэр тоже хотел было сесть, но вдруг отодвинул стул и зашагал по столовой. Усидеть на месте он не мог, какая-то неудержимая сила приводила его в движение. — А как твое здоровье? Как рана?
— Зажила, — ответил Джим. — Все прошло, я теперь здоровый.
Рот его был забит, и слова вылетали с трудом.
— Бедняга! — сказал Филипп со вздохом и в самом деле ощутил в себе жалость к этому парню. — На, выпей еще! — И налил ему вторую рюмку. — Не стесняйся, ешь! Да, кстати, что стало с тем, другим игроком?
Джим понял, что мэр спрашивает его о сбежавшем фигуристе.
— Удрал!
— А куда?
— Куда же еще, господин мэр? В Афины! — засмеялся Джим.
Филипп все еще стоял рядом и смотрел на Джима странным взглядом.
— В Афины, — пробормотал он. — Значит, в Афины... — Он несколько раз обошел вокруг стола и остановился как раз позади Джима, за его спиной. — И зачем же, ты думаешь, он поехал в Афины?
— Почем я знаю... — с набитым ртом ответил Джим. — Такой куш урвал! Кутить, наверно, поехал... — И снова рассмеялся, раскрыв огромный рот и оскалив кривые зубы.
«Смеется, идиот!» — подумал Филипп, и все в нем мгновенно перевернулось. Теперь он видел Джима совсем другим, вовсе не таким, как несколько минут назад. «Идиот!» — мысленно повторил Филипп и только сейчас заметил, что вокруг стула, на котором сидел Джим, образовалась грязная лужа и пахнет от него очень неприятно. А эти ужасные шрамы на лице... Крокодильи челюсти, хищные, жадные... Глаза блестят, волосы торчат, как гвозди... Грязный, смердящий... «Скотина! — подумал Филипп. — Зачем я только пустил его в дом? Бродяга, бандит... Выбросить его вон! Чего я с ним связался? Неужели пожалел? А что теперь значит для меня жалость?..» Тут он вспомнил всю эту бессмысленную историю, которую сам же затеял и для которой не находил сейчас никакого оправдания, вспомнил предупреждения генерала («Смотри, куда ступаешь!», «Довольно голодранцев!») и почувствовал, что его душит гнев. «Черт мне его послал!» — подумал Филипп и снова принялся ходить вокруг стола.
А Джим ни о чем не подозревал. Он давно уже облюбовал один из нижних и самых сочных кусков пандишпана и теперь протянул за ним руку. Это движение не ускользнуло от внимания Филиппа. Он заметил, как ручища Джима погрузилась в пирожные, выискивая в глубине одно из самых вкусных. И это привело Филиппа в бешенство. «Вор, разбойник, волк, — мысленно обругал он Джима, — жалкая собака, негодяй... Вон, немедленно вон!» И в этой последней мысли нашел единственное правильное решение. «А... — протянул он тихо и торжествующе. — Погоди, сейчас я обращу тебя в бегство. Мало мне других бед, и ты туда же... Так вот, сейчас я выброшу тебя и поставлю на всех вас точку!» Новая идея овладела им молниеносно. «Ну конечно! — подытожил Филипп, как будто нашел долгожданный выход из тупика. — Именно это и нужно сейчас сделать. Нужно немедленно вышвырнуть его вон!»
Решение было принято. Оставалось изобрести способ его осуществления. Как опытный охотник, как ястреб, готовый ринуться на дичь, кружил он вокруг своей жертвы. «Ворюга, волчище!» — распалял себя Филипп, и его движения становились еще более порывистыми.
Джим с удовольствием доедал кусок пандишпана. Зубы его дожевывали последние крошки, а глаза поглощали бутылку с коньяком.
— Ешь, ешь! — схитрил Филипп. — Давай я налью тебе еще рюмочку!
Он подошел поближе и схватил бутылку. С того мгновенья, как ее горлышко оказалось в его руке, он почувствовал себя готовым к бою.
— Вон отсюда, ворюга! — крикнул он, потрясая бутылкой. — Вон, собака! Вон, волк!
Джим уставился на мэра в немом изумлении. «Ну да, — мелькнуло в голове у Филиппа, — это же настоящий волк, матерый волчище!»
— Меня ты не сожрешь! — закричал он, размахивая бутылкой. — Вон! Кому говорят?
Джим встал и попятился.
— Вон, жалкая тварь! — в исступлении вопил Филипп. — Убирайся прочь!
Медленно и нерешительно Джим повернулся к двери и показал преследователю широкую серую спину. Он удирал!
— Пшел! — шикнул на него Филипп. — Пшел вон! Проваливай!
И с неожиданной смелостью пустился вслед за отступающим. Раза два или три он даже стукнул его бутылкой по спине.
— Господин мэр... за что?
— За что? И ты еще спрашиваешь? З а в с е!
Спускаясь по лестнице, он снова набросился на Джима сзади и нанес ему несколько сильных ударов — то кулаком, то бутылкой — куда попало. В какую-то секунду ему показалось, что Джим приостановился и, возможно, хочет оказать сопротивление.
— Как ты смеешь? Наглец! Я тебя арестую! В тюрьме сгною! — И последним пинком сбросил Джима вниз, а следом кинул и бутылку.
Черный провал двери поглотил Джима мгновенно, как будто его не было здесь вовсе. «Ну вот! — сказал Филипп. — Вот и все!» И снова почувствовал себя в объятиях насыщенного дождем ветра. Он дышал глубоко, полной грудью и, потирая руки, чувствовал себя почти счастливым. Дождь еще не стих. Но его белые росчерки не выписывали сейчас ни крестов, ни других фигур. Они падали, как ножи, как штыки, как копья и трезубцы. И безжалостно вонзились в спину зверя. «Копья, копья! — кричал Филипп, любуясь бесчинством ночной стихии. — Да, ты мечешь сегодня копья! Так и надо! Ну же, сверши свое чудо! Вонзи свои стрелы и копья!.. Копья и стрелы, штыки, сабли!» — кричал он, держа дверь открытой, чтобы его слышали все.
