Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
Взгляд полковника обстреливал нашу маленькую комнатку словами хлесткими, «обжигающими, как удары пуль или со свистом пролетающие снаряды». При этом в глазах гостя мелькал жесткий, волчий проблеск. Я обратила внимание на то, что отец без охоты говорил о своем прошлом и о прошлом нашей страны, зато о современной внешней политике распространялся много и подробно.
На следующее утро друзья пошли на охоту. Вернулись довольные, возбужденные. Я никогда не видела отца таким веселым. Гость называл его хозяйственным, добычливым мужиком. При этом оба дружно и заразительно хохотали, наверное, вспоминали что-то такое, нам неизвестное, чисто мужское.
Мать приготовила зайца. Я медленно смаковала свой кусочек, пытаясь ощутить и запомнить его вкус.
— Мясо нежирное, пахучее. Вкус очень отличается от кролика, — выражал свое мнение отец.
— Вкусовые оттенки богаче. Мясо более питательное, — солидно, со знанием предмета разговора, комментировал гость.
Он вкусно пил, красиво ел, интересно эффектно рассказывал и с удовольствием демонстрировал свою начитанность. Наверное, он всегда при случае в любой компании был не прочь щегольнуть этим. «Умный, интересный, отменный человек! Только хозяйку хвалит со снисходительной суховатой любезностью. Довольно невежливо перебивает. Грубоват гость по натуре. И это его пренебрежительное: «Пардон, мадам!» Во всяком случае, у нас так не принято. Мать терпит подобное только во имя законов гостеприимства», — предположила я.
За ужином Роман Николаевич узнал, что по случаю его приезда хозяева будут резать кабанчика, и пожелал выяснить, как у нас проводится данная процедура. Ему объяснили. Подвыпив, гость разошелся, словно ребенок. Его привлекали «неторные тропы», неотъемлемым атрибутом которых был кураж. Он намеривался превратить неприятную работу в развлечение, поэтому потребовал, чтобы кабанчика не резали по старинке, а подстрелили. «Василий! Чего ломать голову? Ты же с двадцати метров в монетку попадал. Неужели кабана не завалишь? Напряги мозги! Поджилки от страха трясутся, пот прошибает? Отбрось абсурдные доводы женщин, согласись, это совсем нетрудно. Не требуется много ума сообразить, что получится захватывающее зрелище! Будет вакханалия эмоций», — раззадоривал он отца, и его голос звучал по-юношески озорно и бесшабашно. В нем чувствовался охотничий азарт. Гость вошел в раж.
Мать старалась отговорить мужчин, не устраивать цирк. По-всякому уламывала. Мол, колготы много. Опасно. И так всяких неприятностей выше крыши. И бабушка потихоньку причитала, пытаясь их вразумить. Бесполезно! Роман Николаевич хорохорился, наслаждаясь упоительным восторгом предстоящего спектакля. Его чрезвычайно раздражала женская рассудительнось, он называл ее узкой, мелкой рассудочностью, приверженностью к заведенному порядку, отсутствием фантазии.
Гость уже впал в соблазн развлечься на полную катушку и, надменно откинув красивую голову с пышной шевелюрой, пылко отвергал любые доводы. Даже властно выставил ладонь вперед, не желая слушать возражений. Может, что-то всплыло в его памяти или бурная фантазия разыгралась, и требовала произнесения вслух, но он явно ощущал непреодолимую потребность выговориться, поэтому был порывистым, увлекающимся, чересчур самоуверенным, быстрым на язык. Ему доставляло удовольствие в своих «проектах» напускать таинственность, полагаться на волю провидения. Иногда он на минуту умолкал, улыбаясь, погружаясь в какой-то только ему ведомый мир, а потом с новой энергией обрушивался на наших родителей. «Нечего кукситься. Не увиливайте! Не понимаете вы радости и красоты повседневной жизни! Разве не надоедает до чертиков однообразие? Повремените со старостью. Еще успеете тихо и трогательно праздновать! Чего попусту разводить словесную трескотню? Только активные действия развяжут узел сомнений! Мой излюбленный метод брать быка за рога никогда не дает осечки. Ага, крыть нечем! Я, как всегда, прав. Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет. Тяжкие жизненные перипетии надо приправлять лакомыми кусочками, веселыми моментами. Мысли о неминуемых трудностях еще не сами трудности. Когда боишься черта, то на самом деле видишь его за каждым кустом. Нечего тянуть время! Я не привык к проволочкам», — не сдерживая нетерпения, непреклонно отрубил Роман Николаевич.
Отец не находил достаточно убедительных причин не уважить гостя. Он, похоже, и не собирался остужать необузданную энергию своего друга. В его интонациях проскальзывало одобрение и согласие. Мать терялась от бессилия что-либо возразить. Она больше не взывала к женской проницательности и, хотя у нее не было желания безропотно покоряться, смирилась, отдавшись во власть слепого случая. Согласилась, только бы гость отвязался. Видно, совсем уж достал он ее своим обволакивающим словоблудием. Она лишь тихо благоразумно пробурчала себе под нос: «Моча в голову ударила! Измотал громовым голосом, измором взял». И только раз, по случаю, сказала отцу веско и спокойно, что «не в силах побороть ослиное упрямство двух мужчин».
В этой ситуации мы с Колей боялись проронить лишнее слово. Чутьем понимали бесполезность своих высказываний. Но гость развлекал нас своей доброжелательной неугомонностью, живой прелестью, сметливостью и невероятным своеобразием. В нем без сомнения жил дерзкий радостный ребенок. И это нам нравилось! Нас обуревала сумятица восторженных мыслей, возникало предчувствие чего-то особенного захватывающего.
Воскресное утро. Встали мы с братом немыслимо рано. Боялись упустить самое интересное. У горизонта седые волны леса сомкнулись с белыми охапками облаков, и только по пламенеющему следу солнца я догадывалась, где граница неба и земли. Природа еще спит. Ни ветерка в надземном царстве. Кажется, что замерло дыхание Вселенной. В низинах таилась особенная плотная мерзлая тишина. Застывшие дымы из заводских труб причудливо кудрявы и черны. Вдруг карканье нарушило сказочное безмолвие. Смотрю, — одинокая ворона сидит на верхушке липы. Она неподвижна и выглядит как памятник унылой судьбе. А на соседнем дереве их две. Уже веселее на душе, хотя они тоже замерли в непонятном, неоправданном, с моей точки зрения, ожидании.
Охлаждаясь от радушия хозяйки, с крыльца спустился гость. Потом во двор вышел отец, закрыл калитку на улицу и выпустил кабана. Чушок сначала достаточно спокойно и безмятежно гулял, обнюхивая курей. Но чувствовалось, что ему не нравилось бесцеремонное вторжение в его жизнь, раздражал холодный яркий снег, незнакомое неуютное место, непривычные запахи. Его маленькие глазки то холодно поблескивали, то зловеще сверкали.
Меня с Колей отправили в хату, чтобы не создавали нервозную обстановку. Мы смотрим в открытые форточки и изнываем от желания узнать подробности происходящего, так как не весь двор находился в нашем поле зрения.
Отец несколько раз менял позицию, выбирал подходящее место для стрельбы, с учетом необходимых мер предосторожности. Роман Николаевич, молодецки расправляя седые пушистые усы, корректировал его действия задорным насмешливым тоном, употребляя массу военных терминов. Они долго обменивались незначительными репликами.
Наконец, грянул выстрел. Тонкий ручеек крови заструился по грязно-белой морде кабанчика. Он сначала остановился как вкопанный, а потом резко отпрянул в сторону и, вздыбив щетину, ринулся на обидчика. Положение отца, по крайней мере, внешне, казалось мне жутким. Он обречен попасть на острые клыки раненого зверя! Испуг заключил меня в свои липкие объятия. Я замерла на месте. Жуткое зрелище всколыхнуло мою память. В голове закрутилась страшная история с девочкой на колхозном скотном дворе.
Отец заметался по двору, а его спортивного вида друг сразу ощутил неладное. Секундное замешательство — и он с дьявольской легкостью перемахнул через плетень. Как птица перелетел! И, уже находясь за надежным щитом, энергично массировал себе виски, пытаясь ускорить мыслительный процесс. Видно, лихорадочно соображал, чем помочь другу.
